Стихотворения - Саша Черный

Послание пятое

Вчера играло солнцеИ море голубело —И дух тянулся к солнцу,И радовалось тело.

И люди были лучше,И мысли были сладки —Вчера шальное солнцеПекло во все лопатки.

Сегодня дождь и сырость…Дрожат кусты от ветра,И дух мой вниз катитсяБыстрее бароме́тра.

Сегодня люди – гады,Надежда спит сегодня —Усталая надежда,Накрашенная сводня.

Из веры, книг и жизни,Из мрака и сомненьяМы строим год за годомСвое мировоззренье…

Зачем вчера при солнцеЯ выгнал вон усталость,Заигрывал с надеждойИ верил в небывалость?..

Горит закат сквозь тучиЧахоточным румянцем.Стою у злого моряЦиничным оборванцем.

Всё тучи, тучи, тучи…Ругаться или плакать?О, если б чаще солнце?О, если б реже слякоть!

Провинция

Бульвары

Праздник. Франты гимназистыЗанимают все скамейки.Снова тополи душисты,Снова влюбчивы еврейки.

Пусть экзамены вернулись…На тенистые бульвары,Как и прежде, потянулисьПары, пары, пары, пары…

Господа семинаристыГолосисты и смешливы,Но бонтонны[123] гимназистыИ вдвойне красноречивы.

Назначают час свиданья,Просят «веточку сирени»,Давят руки на прощаньеИ вздыхают, как тюлени.

Адъютантик благовонныйУвлечен усатой дамой.Слышен голос заглушенный:«Ах, не будьте столь упрямой!»

Обещает. О, конечно,Даже кошки и собачкиКое в чем небезупречныПосле долгой зимней спячки…

Три акцизника[124] портнихеОтпускают комплименты.Та бежит и шепчет тихо:«А еще интеллигенты!»

Губернатор едет к тете.Нежны кремовые[125] брюки.Пристяжная на отлетеВытанцовывает штуки.

А в соседнем переулкеТишина, и лень, и дрема.Всё живое на прогулке,И одни старушки дома.

Садик. Домик чуть заметен.На скамье у старой елкиВ упоенье новых сплетенДве седые балаболки.

«Шмит к Серовой влез в окошко…А еще интеллигенты!Ночью, к девушке, как кошка…Современные… Студенты!»

Священная собственность

Беседка теснее скворешни.Темны запыленные листья.Блестят наливные черешни…Приходит дородная Христя,Приносит бутылку наливки,Грибы, и малину, и сливки.

В поднос упираются дерзкоПреступно-прекрасные формы.Смущенно, и робко, и мерзкоУперлись глазами в забор мы…Забыли грибы и бутылку,И кровь приливает к затылку.

«Садитесь, Христина Петровна!» —Потупясь, мы к ней обратились(Все трое в нее поголовноДавно уже насмерть влюбились),Но молча косится четвертый:Причины особого сорта…

Хозяин беседки и Христи,Наливки, и сливок, и садаСжимает задумчиво кистиА в сердце вползает досада:«Ах, ешьте грибы и малинуИ только оставьте Христину!»

При лампе

Три экстерна болтают руками,А студент-оппонентНа диван завалился с ногамиИ, сверкая цветными носками,Говорит, говорит, говорит…

Первый видит спасенье в природе,Но второй, потрясая икрой,Уверяет, что только в народе.Третий – в книгах и в личной свободе,А студент возражает всем трем.

Лазарь Ро́зенберг, рыжий и гибкий,В стороне на окнеК Дине Блюм наклонился с улыбкой.В их сердцах ангел страсти на скрипкеВ первый раз вдохновенно играл.

В окна первые звезды мигали.Лез жасмин из куртин.Дина нежилась в маминой шали,А у Лазаря зубы стучалиОт любви, от великой любви!..

Звонко пробило четверть второго —И студент-оппонентПриступил, горячась до смешного,К разделению шара земного.Остальные устало молчали.

Дым табачный и свежесть ночная…В стороне, на окне,Разметалась забытая шаль, как больная,И служанка внесла, на ходу засыпая,Шестой самовар…

Ранним утром[126]

Утро. В парке – песнь кукушкина.Заперт сельтерский киоск.Рядом – памятничек Пушкина,У подножья – пьяный в лоск:

Поудобнее притулится,Посидит и упадет…За оградой вьется улица,А на улице народ:

Две дворянки, мама с дочкою,Ковыляют на базар;Водовоз, привстав над бочкою,Мчится словно на пожар;

Пристав с шашкою под мышкою,Две свиньи, ветеринар.Через час – «приготовишкою»[127]Оживляется бульвар.

Сколько их, смешных и маленьких,И какой сановный вид!Вон толстяк в галошах-валенкахЕст свой завтрак и сопит.

Два – друг дружку лупят ранцами,Третий книжки растерял,И за это «оборванцами»Встречный поп их обругал.

Солнце рдеет над березами.Воздух чист, как серебро.Тарахтит за водовозамиБеспокойное ведро.

На кентаврах раскоряченныхПрокатил архиерей,По ошибке, страхом схваченный,Низко шапку снял еврей.

С визгом пес пронесся мнительный —«Гицель»[128] выехал на лов.Бочки. Запах подозрительныйОбъясняет всё без слов.

Жизнь всё ярче разгорается:Двух старушек в часть ведут,В парке кто-то надрывается —Вероятно, морду бьют.

Тьма, как будто в Полинезии…И отлично! Боже мой,Разве мало здесь поэзии,Самобытной и родной?!

Лошади

Четыре кавалераДежурят возле сквера,Но Вера не идет.

Друзья от скуки судятБока ее и груди,Ресницы и живот.

«Невредная блондинка!»– «Н-да-с, девочка с начинкой…»– «Жаль только, не того-с!»

– «Шалишь, а та интрижкаС двоюродным братишкой?»– «Ну, это, брат, вопрос».

Вдали мелькнула Вера.Четыре кавалераС изяществом стрекоз

Галантно подлетелиИ сразу прямо к цели:«Как спали, хорошо-с?»

– «А к вам, ха-ха, в окошкоСтучалась ночью кошка…»– «С усами… ха-ха-ха!»

Краснеет Вера густоИ шепчет: «Будь вам пусто!Какая чепуха…»

Подходит пятый лихоИ спрашивает тихо:«Ну, как дела, друзья?»

Смеясь, шепнул четвертый:«Морочит хуже черта —Пока еще нельзя».

– «Смотри… Скрывать негоже!Я в очереди тоже…»– «Само собой, мой друг».

Пять форменных фуражекИ десять глупых ляжекЗамкнули Веру в круг.

Из гимназических воспоминаний

Пансионеры дремлют у стены(Их место – только злость и зависть прочим).Стена – спасенье гимназической спины:Приткнулся, и часы уже короче.

Но остальным, увы, как тяжело:Переминаются, вздыхают, как тюлени,И, чтоб немножко тело отошло,Становятся громоздко на колени.

Инспектор в центре. Левый глаз, устал —Косится правым. Некогда молиться!Заметить надо тех, кто слишком вял,И тех, кто не успел еще явиться.

На цыпочках к нему спешит с мольбойВзволнованный малыш-приготовишка(Ужели Смайльс[129] не властен над тобой?!).«Позвольте выйти!» Бедная мартышка…

Лишь за порог – всё громче и скорейПо коридору побежал вприпрыжку.И злится надзиратель у дверей,Его фамилию записывая в книжку.

На правом клиросе серебряный тено́рСолирует, как звонкий вешний ветер.Альты за нотами, чтоб не увидел хор,Поспешно пожирают «Gala Peter»[130].

Но гимназистки молятся до слезПод желчным оком красной классной дамы,Изящные, как купы белых роз,Несложные и нежные, как гаммы.

Порой лишь быстрый и лукавый глазПеремигнется с миловидным басом —И рявкнет яростней воспламененный бас,Условленным томим до боли часом.

Директор – бритый, дряхленький Кащей —На левом клиросе увлекся разговором.В косые нити солнечных лучейВплыл сизый дым и плавится над хором.

Усталость дует ласково в глаза.Хор всё торопится – скорей, скорей, скорее…Кружатся стены, пол и образа,И грузные слоны сидят на шее.

Виленский ребус

О Рахиль, твоя походкаОтдается в сердце четко…Голос твой – как голубь кроткий,Стан твой – тополь на горе,И глаза твои – маслины,Так глубоки, так невинны,Как… (нажал на все пружины —Нет сравнений в словаре!).

Но жених твой… Гром и пушка!Ты и он – подумай, душка:Одуванчик и лягушка,Мотылек и вурдалак.Эти жесты и улыбки.Эти брючки, эти штрипки…Весь до дна, как клейстер липкий, —Мелкий маклер и пошляк.

Но, дитя, всего смешнее,Что в придачу к Гименею[131]Ты такому дуралеюТриста тысяч хочешь дать…О, Рахиль, царица Вильны!Мысль и логика бессильны, —Этот дикий ребус стильныйИ Спинозе[132] не понять.

Первая любовь