Я никогда и нигде не умру. Дневник 1941-1943 г - Этти Хиллесум

Вероятно, настоящая эмансипация женщин должна еще только начаться. Женщина пока что не человек, она – самка. Она скована, она опутана вековой традицией. Как человек женщина должна еще родиться, здесь ей предстоит большая работа.

Что сейчас с нами, со мной и S.? Если я смогу надолго установить ясность в этих отношениях, то, пусть это и громко сказано, придет ясность и в мои отношения со всеми людьми, со всем человечеством. Позволь себе эту патетику, позволь себе спокойно записывать все именно так, как оно в тебе есть, и когда все это патетическое и преувеличенное выйдет наружу, тогда, быть может, ты придешь к себе.

Люблю ли я S.? Да, неистово.

Как мужчину? Нет, не как мужчину, как человека. Или, возможно, меня больше притягивает исходящее от него тепло, любовь, стремление к добру. Нет, это все не то, совсем не то. Это что-то вроде черновика, в котором время от времени я пытаюсь что-то набросать, оформить свои мысли. Может быть, все эти обрывки в конце концов сложатся в одно целое. Но я не должна бежать ни от себя, ни от сложных проблем; я бегу не от этого, а только от трудности изложения. Все кажется таким беспомощным. Но ты же не ждешь от себя никаких шедевров? Ты здесь, на бумаге, ищешь ясности для самой себя. Ты стесняешься себя, не доверяешь себе, не позволяешь своему нутру выйти наружу, потому что еще страшно зажата, зажата именно потому, что не принимаешь себя такой, какая ты есть.

Нелегко одинаково ладить и с Богом, и с плотью. Эта мысль недавно не оставляла меня в покое на одном музыкальном вечере, на котором присутствовали и S., и Бах. Как же сложно с S.! Он сидит там, излучая много человеческого тепла и сердечности, которым ты отдаешься без задней мысли. Но в то же самое время это здоровенный мужик с очень выразительным лицом, с большими чувственными руками, которые он периодически к тебе протягивает, с глазами – без преувеличения способными ласкать, ласкать с трогательной сердечностью. Разумеется, безлично. Он ласкает человека, не женщину. А женщина хочет ласку как женщина, а не как человек. Так, по крайней мере, иногда чувствую я. Но он ставит перед тобой огромную задачу, над которой приходится долго биться. В одну из наших первых встреч он сказал мне, что я для него «проблема», но и он для меня тоже сложная «проблема». Хватит, надо остановиться. По мере того как пишу, мне становится только хуже, а это значит, что у меня не получается точно передать все происходящее во мне на самом деле.

Но иначе не получится, все равно придется решать свои проблемы. При этом мне всегда кажется, что, столкнувшись с ними и разрешив их для себя, я освобожу от них тысячи других женщин. Но жизнь действительно трудна, особенно когда не находятся нужные слова.

Постоянное, начиная с детства, глотание книг – не более чем моя лень. Я даю другим сформулировать то, что должна была бы выразить сама. И вместо того, чтобы добиваться ясности своими собственными словами, – везде ищу подтверждение тому, что живет и бродит во мне. Чтобы когда-нибудь прийти к себе, а от себя к другим, я должна отделаться от всей этой лени и в первую очередь от зажатости и неуверенности. Я должна достичь ясности и принять себя. Во мне все такое тяжелое, а так хотелось бы легкости. На протяжении многих лет я все вбираю в себя, накапливаю, но когда-нибудь это должно выйти на поверхность, иначе мне будет казаться, что я напрасно жила, будто я только грабила человечество и ничего не дала ему в ответ. Порой у меня возникает ощущение, что я – паразитирующее существо, и вследствие этого – сильная подавленность, сомнения по поводу того, приношу ли я вообще пользу. Может быть, моя миссия – разобраться, основательно разобраться со всем, что меня донимает, будоражит, что кричит во мне в поиске формулировки и решения. И это не только мои собственные проблемы, это проблемы многих людей. И если к концу долгой жизни мне удастся найти форму для того, что пока во мне лишь хаотично, тогда, может быть, я выполню свою собственную маленькую миссию. По мере того как пишу, в моем подсознании поднимается нехорошее чувство. Из-за слов: «миссия», «человечество», «решение проблем». Они мне кажутся слишком претенциозными, а сама я кажусь себе при этом наивной девицей. Но я знаю, это от нехватки смелости. Нет, дорогая, тебе еще так далеко до этого, и до тех пор, пока ты не начнешь принимать себя всерьез, тебе следовало бы запретить себе даже прикасаться к разным глубокомысленным философам.

Думаю сначала все же пойти за дыней, которой сегодня вечером хочу угостить Нэтэ[16]. Это ведь тоже относится к жизни.

Бывает, что я кажусь себе мусорным ведром, так много во мне путаницы, тщеславия, нерешительности. Но и глубокой искренности, и почти стихийной, страстной потребности в ясности, в гармонии между внешней и внутренней жизнью. Иногда мечтаю о келье в монастыре с вековой мудростью на книжных полках вдоль стены, с видом на хлебные поля (это должны быть обязательно хлебные поля, и они должны волноваться на ветру), и там бы я погрузилась в столетия и в себя. И со временем ко мне бы пришли покой и ясность. Но это слишком просто. К ясности, покою и равновесию я должна прийти сейчас, здесь, в этом самом месте и в этом мире. Каждый раз, сталкиваясь с тем, что встает на пути, мне надо возвращаться к реальности, впитывать внешний мир для внутреннего, и наоборот. Это ужасно трудно! Ну почему у меня так болит душа…

Помню тот день и нас на лугу. S. со своей такой впечатляющей головой пристально всматривается в даль. Я: «О чем вы сейчас думаете?» Он: «О терзающих человечество демонах». Это было после того, как я рассказала, что Клаас до полусмерти избил свою дочь за то, что она не принесла ему яду. Он сидел под раскидистым деревом. Положив голову к нему на колени, я неожиданно сказала, вернее, это вдруг как-то вырвалось из меня: «А сейчас я хочу один недемонический поцелуй». Он: «Тогда вы должны его взять сами». На что я, словно ничего не говорила, сначала резко встала, но вслед за этим мы уже лежали на лугу, уста к устам. А после он спросил: «Вы это называете недемоническим поцелуем?»

Но что он, этот поцелуй, значит при наших отношениях? Будто повиснув в воздухе, он довел меня до желания полного обладания этим человеком, и все же я не хотела этого. Я вообще люблю его не как мужчину. Это сумасшествие или это чертово стремление владеть кем-то, чтобы придать себе важности? Владеть физически, несмотря на то, что владею им духовно, что ведь намного важнее. Может, это и есть та проклятая нездоровая традиция, по которой два существа разного пола при тесном общении считают, что должны в то же самое время хотеть и физической близости? Во мне это очень сильно. Всегда при встрече с мужчиной сразу пытаюсь оценить, каковы его сексуальные возможности. Это плохая привычка, которую надо бы искоренить. Пожалуй, он в этом преуспел больше, и все-таки он должен сопротивляться своему чувственному влечению по отношению ко мне. Мы оба друг для друга – проблема. Иногда то, что мы словно намеренно создаем себе такие сложности, когда все могло бы быть так просто, выглядит чистой глупостью.

Между тем дыни, должно быть, уже распроданы. Чувствую себя гниющей изнутри, во мне сидит какой-то ком, и физически мне тоже паршиво. Не мудри, это не тело, это в тебе бродит твоя истерзанная маленькая душа.

Через некоторое время, наверное, я снова напишу, что жизнь все же прекрасна и я счастлива, но сейчас не могу себе даже представить, как это со мной может быть.

Пока нет никакого лейтмотива, нет постоянного глубокого течения, питающего мой исчезающий внутренний источник, и, кроме того, я слишком много думаю.

Мои идеи висят на мне, как просторное платье, до которого еще надо дорасти. Мой дух гонится вслед за интуицией, что, конечно, во всех отношениях неплохо, но дух или ум, назовите как угодно, дабы ухватиться за подол моих различных предчувствий, часто испытывает ужасное напряжение. Всевозможные неопределенные идеи порой требуют конкретной формулировки, но, может, они для этого еще недостаточно созрели. Нужно вслушаться в себя и при этом, чтобы сохранить равновесие, хорошо питаться и спать. А иначе, хотя акцент в наше время ставится совсем на другое, – несколько отдает достоевщиной.

Девентер, пятница [8 августа 1941], 10.15 утра. От S., негодяя, писем пока нет. Охотно посмотрела бы на него, окруженного множеством набожных дочерей там, посреди беспорядочного хозяйства в Вагенингене.

Когда я спустилась, первыми мамиными словами было: «Я чувствую себя такой несчастной». Удивительно, стоит отцу лишь тихо вздохнуть, как мое сердце прямо разрывается, а когда мама патетически объявляет, что чувствует себя несчастной, что снова не сомкнула глаз и т. д., – меня это не трогает.

Прежде, встав поздно в совершенно разбитом состоянии, я думала: «Ну, вот день и пропал, я уже ничего не сделаю». Сейчас тоже неприятное чувство, будто чего-то не успею. Могла бы на эту тему написать целую психологическую статью, но я решила не браться за «трудные» вещи, пока они не станут проще. Понятия не имею, чем мне заняться. У меня в этом доме нет своего угла, и раз я не могу здесь полноценно поработать, то надо попытаться как можно лучше отдохнуть.