Меч обнажен. Меч в ножнах - Андрэ Нортон

Здесь современные жалюзи задерживали солнце и, казалось, действительно тянуло ветерком. Дев поставил графин на боковой стол и достал три золотых, на витых ножках, бокала, привезённых из Голландии за век до того.

— Что за чудесная комната! — Карла остановилась прямо на пороге, рассматривая оружие и маски, развешанные на стене.

— Мой кузен что–то вроде коллекционера. Многое здесь местной работы, с Бали и Суматры. Они мастера по дереву — люди с Бали. Но Пит говорит, что они скоро утратят это искусство, потому что больше не развивают собственные идеи. Только изготавливают изделия по дешёвым образцам, которые, по мнению китайских торговцев, больше всего нравятся туристам.

— Но эти определённо не с Бали, — девушка указала на веер из дубинок и мечей на восточной стене.

— Нет. Это от охотников за головами с Борнео и внешних островов. Некоторые из них привёз ещё мой дед, когда командовал жемчуголовным флотом…

— Флот ловцов жемчуга… Ван Норрис… — пробормотал мистер Картландт. — Великие ружья! Вы связаны со знаменитым Домом Норрисов, торговцами драгоценностями?

— Дом Норрисов закрыл свои двери около года назад, минхеер, — Лоренс поставил графин, из которого наполнял стаканы. — Мой дед был его последним указующим духом.

— Да, теперь и я вспомнила, где раньше слышала это имя, — вступила в разговор Карла. — Это Дом Норрисов устраивал знаменитую выставку копий драгоценностей в Нью–Йорке. Я провела там несколько часов. Интересно, что стало с тем странным уродливым ожерельем из золотых цветов. Оно слишком тяжело, чтобы носить, но у него такая волнующая история!

— Это тройное ожерелье из мягкого золота, украшенное рубинами, изумрудами и топазами. Было изготовлено для герцога Монмута и преподнесено Марии, принцессе Англии. Впоследствии они стали консортом Вильгельмом Оранским и Марией Второй Английской. Оно оставалось во владении Оранского Дома до революции 1493 года, потом попало в Дом Норрисов в уплату долга. Коллекционерам всего мира известно, что «Цветы апельсина», по слухам, несут проклятье, — Лоренс по памяти воспроизвёл то, что было напечатано в каталоге.

— Это наверняка оно! Конечно, то, что показывали в Нью–Йорке, было копией. Но в нём что–то чувствовалось, несмотря на уродство… Я уверена, что проклятие хорошо продумано. Если бы оно обрушилось на знаменитую коллекцию герра Геринга, например…

— Я тоже на это надеюсь! Это как раз то, что нужно вешать на шею разбойников. Но я не могу помочь в том, чтобы они его нашли. Даже при всей его уродливости — оно слишком хорошо для наци!

— Что ж, если проклятие хорошо нацелено, они могут попытаться повернуть его обратно, — засмеялся отец девушки. — Но мне грустно слышать, что Дом Норрисов закрыт. История его длинна и почётна.

— Только на время… — в голосе Лоренса сквозила решительность. — Мы снова откроем наши двери.

— Так с ними и надо поступать! — энергично кивнул Картландт. — Исходя из того, что я слышал об этой вашей островной империи, думаю, что у вас хорошие шансы заполучить свою собственность обратно. Говорят, что янки умеют вести дела, но я считаю, что мы должны уступить место голландцам там, где требуется по–настоящему тяжёлая работа. У вас есть всё, что для этого требуется.

— У нас есть всё, кроме времени. Ровно столько, сколько осталось до прихода маленьких людей с севера.

— Японцы? — улыбка мистера Картландта исчезла. Он медленно вертел бокал, вглядываясь в мутную жидкость, словно хотел прочитать будущее в её глубине. — Да. Никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть. Мы сидели на берегу годами, тщательно закрывая глаза, и теперь боимся их открыть. Я только надеюсь, что нас не захватят врасплох, пока мы дремлем. Вы, голландцы, не спали бы, это определённо. А что это за штука? — он с видимым облегчением прихлёбывал свой напиток. — Лучшее из того, что я пробовал к югу от экватора.

— Концентрат лимонного и других фруктовых соков, фамильный секрет здешнего слуги. Я практически жив благодаря ему с самого начала сухого сезона. Эта страна нелегка для неприспособившихся европейцев.

— Для любого белого, я бы сказал! — воскликнул Картландт.

— Папа вспоминает прошлый обед, — засмеялась Карла. — Нам подали что–то, именуемое риджефейблом, совершенно непроизносимое слово для слабо знающих голландский. Мы сидели перепуганные, пока вокруг все стучали тарелками. Как вы это делаете?

— Но риджефейбл — это хорошо! — запротестовал Лоренс.

— Я придираюсь не к качеству, а к количеству. После такого дня — прошлявшись по солнцепёку — я предпочла бы салат и ничего больше. А вместо этого передо мной появились, — она начала загибать пальцы, — рис, жареная утка, жареный цыплёнок, яйца, колбаса, рыба и тефтели, тёртый кокос, маринованные огурцы, картошка, несколько видов овощей, жареные бананы и утка по–бомбейски. Я даже не пыталась сосчитать тарелки с закусками. Мы, американцы, так жить не можем, во всяком случае, будем терпеть не больше месяца.

— Это опять–таки вопрос приспособленности, юффру Картландт. Через два месяца вы даже не вспомните, когда не получали удовольствия от риджефейбла…

— Если мы ещё будем здесь через два месяца. Хотя хотелось бы.

— Мы хотим вернуться домой к Рождеству, — вмешался её отец. — Если я управлюсь со своими делами. А сейчас, дорогая, мы должны уходить, если ты, конечно, не хочешь опоздать на свои кулинарные курсы.

— Кулинарные курсы? — переспросил Лоренс.

— Гизелла Амбгроувс просила меня пойти с ней. Она сказала, что они будут консервировать нынче после обеда. Но я, должно быть, неправильно её поняла — консервировать в такую погоду!

— Консервировать? Ах да, «Вилемстарт» скоро отплывает. Они будут заниматься его грузом. Дело вот в чём, наша добровольная организация собирает одежду и обезвоженную пищу. Пища складывается в жестянки и запечатывается. Потом жестянки помечаются в соответствии с содержимым и отправляются в Англию, где будут храниться до тех пор, пока Нидерланды снова не будут свободны. Эта пища очень пригодится нашим людям в первые дни мира. Ушло уже много таких грузов…

— Я бы назвал это получше, чем предвидением, сынок. Вы все так уверены в победе, не так ли? — прокомментировал мистер Картландт.

— Мы победим, — просто ответил Лоренс.

— Что ж, если какая–то нация и делает всё возможное для этого — то это голландцы. Спасибо за гостеприимство, минхеер Ван Норрис. Я вернусь позднее, чтобы повидаться с вашим кузеном.

Когда они вышли в главный холл, то почти столкнулись с человеком, стоявшим там. Тот, очевидно, не в силах был решить, какая из трёх дверей ему нужна. Он избежал столкновения с мистером Картландтом, быстро шагнув вправо, и поклонился. Шёлк длинного купеческого балахона трещал по швам на его пухлой персоне.

— Я говорю с минхеером Дасдайком, да? — голландские слова, произнесённые его высоким напевным голосом, адресовались мистеру Картландту, но ответил Лоренс:

— Офис минхеера Дасдайка в другом конце коридора — последняя дверь направо.

— О, я сожалею о причинённом беспокойстве, пожалуйста, простите. Всего хорошего, — он снова поклонился, прежде чем ускользнуть. Его туфли на войлочной подошве бесшумно скользили по старому деревянному настилу пола.

Происшествие, само по себе тривиальное, задержалось в сознании Лоренса после того, как он увидел, что Картландты убыли на поджидавшем их такси, и вернулся к своей работе. Дев скорчился над антикварной пишущей машинкой, выстукивая одним пальцем законченный ими доклад. И Лоренс задал ему вопрос: «Каким бизнесом занимается минхеер Дасдайк?»

Яванец позволил своим тонким пальцам соскользнуть с клавиатуры на колени.

— У него много интересов, туан, — плантации каучука, нефть, торговля копрой, плантации кофе, ценная древесина. Он везучий человек. Всё, к чему он прикасается, процветает.

— У него много контактов с китайскими купцами?

— Да, поскольку это необходимо. Видите ли, туан, у китайских купцов много денег. Многие из местных предприятий принадлежат им или ими финансируются. Однажды им запретили владеть землями в Индиях, поэтому они стали торговцами и владельцами магазинов, во многих местах ростовщиками. Как правило, они гордые и честные люди…

— Как правило, говоришь, — подсказал Лоренс.

— Ну… — Дев поколебался, прежде чем завершить фразу. — Богачам не нравится терять своё богатство. И во время войн они иногда говорят между собой: «Мы будем торговать с врагом, предложим ему золото и товары, чтобы он нас не трогал. Лучше заплатить, чем тратить жизнь и уйму наличности на бесполезное сопротивление». Так было в Китае. А к тому же у человека могут быть жена, дети или старые родители, живущие на оккупированной территории, и он может за них бояться. Так что… — он пожат плечами.