Зоя - Даниэла Стил

Доктор Федоров приехал весьма вовремя: он осмотрел графиню, а Зоя тем временем написала записочку Маше. Она желала ей поскорее поправиться, чтобы они могли увидеться, а подписалась и за себя, и за Саву, которая прошлой ночью оскандалилась — прямо на обюссоновский коврик. Но бабушка, лишь повторив свои угрозы сварить из нее суп, если она не изменит своего поведения, только тем и ограничилась.

«Люблю тебя и целую. Скорее поправляйся, и я сейчас же приеду к тебе». Зоя послала ей две книжки, которыми сама зачитывалась неделю назад, а в постскриптуме приписала, чтобы Маша не смела больше жулить в теннисе, как было прошлым летом в Ливадии, когда они играли в паре против двух великих княжон. Это была их любимая игра, и Мария неизменно выходила победительницей. «…Я приеду, как только твоя мама и доктор мне позволят. Целую тебя, твоя Зоя».

Днем она снова виделась с Николаем, и это немного отвлекло ее от грустных мыслей о подруге, из-за которых она целый день не хотела даже выходить из своей комнаты. Взаперти сидела и Наталья, совершенно убитая известием о болезни Мари и страхом за дочь.

— Что-то ты зачастил к нам, братец, — сказала Зоя. — Опять разговор с отцом. Что-нибудь случилось?

— Какие дурацкие мысли приходят тебе в голову.

Ничего не случилось, — ответил Николай, хотя был поражен догадливостью девочки. Она инстинктивно поняла, что он в сильной тревоге и именно это послужило причиной его приезда. Он хотел обсудить с отцом последние события.

Накануне, на заседании Думы, Александр Керенский произнес чудовищную речь, в которой подстрекал к цареубийству. Николай понял, что французский посол был во многом прав. Должно быть, положение в стране было хуже, а многочисленные лишения ожесточили народ сильней, чем казалось ему и людям его круга. Британский посол, сэр Джордж Бьюкенен, отправляясь на десять дней в Финляндию, тоже нарисовал весьма безрадостную картину. Вот почему Николай хотел знать, что думает обо всем этом отец.

— Никогда просто так не приедешь, — упрекнула его Зоя.

Заснеженный Невский проспект, по которому мчались их сани, был прекрасен, как никогда. Николай с деланной бодростью отвечал сестре, что все обстоит превосходно, а она, хоть и почувствовала фальшь и затаенную тревогу, решила поверить ему.

— Ты лучше скажи, зачем ты так огорчаешь маму?

Из-за тебя она слегла, и я слышал, что к ней уже дважды вызывали доктора.

— Вовсе не из-за меня, — фыркнула Зоя, — а из-за того, что у Машки корь.

— Значит, и у тебя? — засмеялся Николай.

— Глупости какие! Я никогда не заболею.

— Отчего ты так в этом уверена? Ты ведь поедешь в Царское?

Зоя по-детски замотала головой, всем своим видом выказывая крайнее разочарование:

— Нет, меня не пустят. Туда никого сейчас не пускают. А у бедной Настеньки ужасно болит ухо.

— Ну, ничего, не горюй, скоро они поправятся, тогда и поедешь.

Зоя согласно кивнула, а потом без перехода осведомилась:

— А кстати, как поживает твоя балерина?

Николай дернул сестру за прядь волос, выбившуюся из-под мехового капора:

— С чего ты взяла, что у меня есть «моя» балерина?

— Да все об этом знают. У государя до того, как он женился на тете Алике, тоже была балерина. — Зоя могла говорить с братом совершенно открыто, но он все же был шокирован: сестра явно преступила грань приличий.

— Как ты смеешь, Зоя, даже думать об этом!

— Хочу — и смею! Ну, так как? Она хорошенькая?

— Ее вообще не существует! Неужели вас такому учат в вашем Смольном?

— Ничему меня там не учат, — бойко ответила Зоя, что было явной не правдой, ибо в Смольном институте, как и в Пажеском корпусе, который в свое время окончил Николай, преподавание поставлено было превосходно. — И потом, я уже почти отучилась.

— Воображаю, как там все радуются тому, что скоро избавятся от тебя.

Зоя пожала плечами. Оба засмеялись. Николай подумал, что сумел отвлечь сестру от щекотливой темы, но от Зои не так просто было отделаться.

— Ты мне так и не ответил! — сказала она с лукавой улыбкой.

— Вы, дражайшая Зоя Константиновна, настоящее маленькое чудовище.

На этом разговор и кончился. Они отправились домой, на Фонтанку. Когда вернулся отец, они с Николаем заперлись в кабинете, окна которого выходили в сад. Три других стены занимали полки, на которых стояли книги в кожаных переплетах и коллекция изделий из малахита — Константин собирал ее долгие годы. Там же находились знаменитые пасхальные яйца работы Фаберже, подобные тем, какими обменивались в Светлое Христово Воскресенье царь с царицей. Константин, стоя у окна, слушал сына и наблюдал, как по снегу пробирается к флигелю Зоя — она шла проведать бабушку и, разумеется, коккер-спаниельшу Саву.

— Что ты думаешь обо всем этом? — с нескрываемой тревогой спросил Николай, и Константин повернулся к нему лицом.

— Да ничего, в сущности., не думаю. Все не так страшно, как тебе представляется. Даже если, не дай бог, начнутся беспорядки на улицах, генерал Хабалов сумеет с ними справиться. Не волнуйся. — Он благодушно улыбнулся: ему было приятно, что его сын не какой-нибудь ветрогон, а человек, всерьез озабоченный безопасностью столицы и империи. — Все будет хорошо. Но и беспечности допускать нельзя. Хороший солдат в любую минуту готов к бою. — Константин был сам именно таков, так же, как и его отец, дед и прадед. Он и сейчас бы не задумываясь вернулся в строй, но годы брали свое.

— Отец, неужели тебя не пугает эта возмутительная речь Керенского? Ведь это граничит с государственной изменой!

— Это и есть измена, только никто не принимает его всерьез. Никто и никогда не осмелится посягнуть на жизнь божьего помазанника. А кроме того, кузен Ники — под защитой армии. Думаю, что здесь, в окружении больных детей и горсточки слуг, он подвергается большей опасности, чем у себя в Ставке. Но, во всяком случае, я позвоню Бьюкенену, как только он вернется, и сам поговорю с ним, узнаю, чем он так встревожен. И он, и Морис Палеолог. Вот вернется Бьюкенен, приглашу его и француза на обед, а ты у нас — всегда самый желанный гость. — Константин знал, что перед его даровитым сыном открывается блестящая карьера, и всеми силами старался способствовать ей.

— Что ж, папа, после нашего разговора у меня немного отлегло от сердца, — сказал Николай.

И все же на этот раз тревога не улетучилась. Гнетущее чувство близкой опасности продолжало томить его, когда он покинул отцовский дом. Ему хотелось самому сейчас же отправиться в Царское Село и лично поговорить с государем — ведь они были в родстве, и не столь уж далеком. Но он знал, что царь крайне утомлен, что его снедает беспокойство за сына, и решил выбрать более благоприятный момент.