Крестовые походы глазами арабов - Амин Маалуф

Ситуация в армянском городе, и правда, была неспокойной. Несколько мусульман, сумевших покинуть город, рассказали о происходивших там странных событиях. В феврале франкский предводитель по имени Бодуэн появился во главе сотен рыцарей и более двух тысяч пеших солдат. Торос, престарелый армянский князь и правитель города позвал его, чтобы усилить местный гарнизон, ввиду непрекращающихся нападений турецких отрядов. Но Бодуэн отказался действовать только в качестве наёмника. Он потребовал, чтобы его официально назвали законным наследником Тороса. Последний, будучи не только старым, но и бездетным, согласился с этим. Была устроена торжественная церемония в соответствии с армянским обычаем. Торос одел просторное белое платье, а Бодуэн, обнаженный до пояса, проскользнул под «отцовскую» одежду и прильнул к его телу. Затем наступила очередь «матери», жены Тороса, между платьем и обнажённой плотью которой Бодуэн втиснулся таким же образом перед изумлёнными взорами присутствующих, шепотом говоривших друг другу, что этот обряд, созданный для усыновления приёмных детей, казался не совсем к месту, когда «сын» был огромным и волосатым рыцарем.

Солдаты мусульманской армии громко хохотали, представляя себе то, что им рассказывали. Но продолжение заставляло их содрогнуться. Через несколько дней после церемонии «отец» и «мать» были растерзаны толпой, подстрекаемой «сыном», который безучастно наблюдал за тем, как их убивали, и затем провозгласил себя «графом» Эдессы и назначил своих франкских друзей на все главные должности в армии и администрации.

Узнав, что его худшие опасения подтвердились, Карбуга решил начать осаду города. Эмиры вновь попробовали разубедить его. Три тысячи франкских воинов из Эдессы не отважатся атаковать мусульманскую армию, которая насчитывала десятки тысяч солдат. С другой стороны, этих трёх тысяч было вполне достаточно, чтобы защитить сам город, и осада могла тянуться месяцы. Тем временем Яги-Сиян, оставленный на произвол судьбы, мог уступить натиску завоевателей. Но атабег не слушал. Только после трёх напрасных недель, проведённых под стенами Эдессы, он признал свою ошибку и опять ускоренным маршем направился в Антиохию.

Между тем в осаждённом городе повышенные ожидания начала мая уступили место крайнему разброду. Ни во дворце, ни на улицах никто не мог понять, почему войска из Мосула идут так долго. Яги-Сиян был в отчаянии.

Напряжение достигло своего апогея к вечеру 2 июня, когда наблюдатели сообщили, что франки собрали свои силы и направились на северо-восток. Эмиры и воины могли думать только об одном объяснении: Карбуга был рядом, и нападающие двинулись ему навстречу. Через несколько минут этой молвой были взбудоражены и дома и стены.

Город вновь вздохнул с облегчением. К закату солнца атабег освободит город. Кошмар наконец закончится. Был прохладный и влажный вечер. Еще долго люди вели в сгущающихся сумерках у порогов своих домов разговоры о случившемся. И, наконец, измученная, но уверенная Антиохия погрузилась в сон.

Потом в четыре часа утра с южного края города послышался глухой звук, издаваемый верёвками, трущимися о камень. С вершины большой пятиугольной башни высунулся человек и подал знак. Он не спал всю ночь, и его борода была всклокочена. Его звали Фируз, как сообщит позднее Ибн аль-Асир, и был он оружейных дел мастером и руководил обороной нескольких башен. Будучи мусульманином армянского происхождения, Фируз долгое время находился в окружении Яги-Сияна, но незадолго до описываемых событий был обвинён в незаконной торговле, и Яги-Сиян наложил на него большой штраф. Фируз в поисках мести связался с осаждающими. Он сообщил им, что под его контролем находится одно из окон башни на южной стороне города, и заявил, что готов пропустить их внутрь. Более того, чтобы доказать, что он не заманивает их в ловушку, он послал им своего сына в качестве заложника. Нападающие, со своей стороны, предложили ему золото и землю. Так был подготовлен план; он был исполнен на рассвете 3 июня. Накануне, чтобы ослабить бдительность гарнизона, осаждающие притворились, будто они уходят от города.

Когда было достигнуто соглашение между франками и этим проклятым оружейником, сообщает Ибн аль-Асир, они взобрались к этому маленькому окну, открыли его и подняли много людей с помощью верёвок. Когда поднялось больше пятисот человек, они протрубили сигнал атаки. Защитники ещё спали, утомлённые долгим бодрствованием накануне. Яги-Сиян проснулся и спросил, что случилось. Ему сказали, что сигнал трубы прозвучал с цитадели, и что она, вероятно, захвачена.

В действительности же, сигнал исходил от Башни Двух Сестёр. Но Яги-Сиян не стал уточнять. Он подумал, что всё кончено. Поддавшись своему страху, он велел открыть одни из ворот города и бежал в сопровождении нескольких телохранителей. Он скакал несколько часов измученный и неспособный прийти в себя. После двухсот дней сопротивления правитель Антиохии был окончательно сломлен. Порицая его слабость, Ибн аль-Асир повествует о его смерти с душевным волнением.

Он разразился слезами, ибо покинул своего сына, свою семью и мусульман и, испытывая великую боль, упал с коня без сознания. Его спутники пытались посадить его обратно в седло, но он больше не мог в нём держаться. Он умирал. Они оставили его и уехали. Один армянский дровосек, проходивший мимо, узнал его. Он отрубил ему голову и принёс её франкам в Антиохию.

Город же в это время был в крови и огне. Мужчины, женщины и дети пробовали бежать по грязным переулкам, но рыцари легко настигали их и убивали на месте. Крики ужаса последних из оставшихся в живых постепенно смолкали; вскоре их заменило нестройное пение пьяных франкских грабителей. Поднимался дым от многих горящих домов. К полудню город окутал траур. Только один человек сохранил голову среди кровавого безумия 3 июня 1098 года: это был несгибаемый Шамс ад-Даула. Когда город был захвачен, сын Яги-Сияна заперся в цитадели с небольшой группой бойцов. Франки несколько раз пытались вытеснить их, и каждый раз оказывались отброшенными с немалыми потерями. Самый главный из франкских вожаков, Боэмонд, огромный человек с длинными светлыми волосами, сам был ранен в одной из этих атак. Сделав выводы из своей неудачи, он отправил Шамсу послание, предлагая оставить цитадель в обмен на гарантию безопасности. Но молодой эмир гордо отказался. Антиохия была владением, которое он должен был унаследовать, и потому он намеревался биться за неё до последнего вздоха. Не было недостатка в продовольствии и в острых стрелах. Величественно возвышавшаяся на вершине горы Хабиб аль-Наджар, цитадель могла противостоять франкам долгие месяцы. Они потеряли бы тысячи людей, пробуя подняться на её стены.

Решимость этих последних защитников в конце концов была вознаграждена. Рыцари отказались от штурма цитадели и вместо этого устроили вокруг неё охраняемую зону. Потом, через три дня после падения Антиохии, Шамс и его товарищи увидели к своему ликованию появившуюся на горизонте армию Карбуги. Для Шамса и горстки его несгибаемых воинов приближение исламской конницы казалось каким-то чудом. Они протирали глаза, плакали, молились и обнимали друг друга. Солдатские возгласы «Аллах акбар!» («Бог велик!») сливались над цитаделью в непрерывный рёв. Франки попрятались за стены Антиохии. Осаждающие стали осаждёнными.

Однако радость Шамса оказалась смешанной с горечью. Когда первые эмиры из спасательной экспедиции появились на его редуте, он забросал их тысячью вопросов. Почему они пришли так поздно? Почему они дали франкам время захватить Антиохию и перебить её жителей? К его крайнему изумлению, эмиры, далёкие от того, чтобы защищать тактику их армии, осуждали Карбугу за все его нехорошие поступки: Карбуга заносчивый, спесивый, негодный трус.

Дело тут шло не только о личной антипатии. Это был настоящий заговор и его зачинщиком был никто иной, как Дукак Дамасский, присоединившийся к отрядам Мосула, как только они пересекли территорию Сирии. Мусульманская армия была самым очевидным образом не однородной силой, а коалицией князей, чьи интересы часто оказывались противоположными. Ни для кого из них на были секретом территориальные амбиции атабега, и Дукаку не составило большого труда убедить своих коллег, что их настоящим врагом был сам Карбуга. Если он выйдет победителем из схватки с неверными, он представит себя как спасителя, и тогда ни один сирийский город не ускользнёт от его власти. С другой стороны, если Карбуга будет разбит, опасность для сирийских городов исчезнет. В сравнении с этой угрозой вторжение франков казалось меньшим злом. Не было ничего особо тревожного в желании Рума вернуть свой город Антиохию с помощью этих наёмников, ибо нельзя было представить, что франки создадут в Сирии свои собственные государства. Как пишет Ибн аль-Асир, атабег так раздражал мусульман своими притязаниями, что они решили предать его в самый решающий момент сражения.