Не верю! (СИ) - Градцева Анастасия

— Брегус!

Лешка вскочил и зло посмотрел на друга. Дима молча глядел на него, сжимая зубы, как будто боролся с желанием вмазать Брегусу в челюсть. Парни буравили друг друга взглядами, а Ася испуганно наблюдала эту странную картину. Хоть бы не подрались.

— Хорош к ней яйца подкатывать, — в голосе Варламова звучала угроза, — и рот свой закрой.

— А то что? — вызывающе дернул подбородком рыжий.

— Леха, — Дима вдруг тоскливо вздохнул, — ну я ж просил тебя…как друга…

Леша длинно выматерился, развернулся и ушел на другую сторону костра.

Ася молчала, не понимая, что происходит. Димка сел рядом и сжал ее руку.

— Не спрашивай, ладно? — попросил он. — И…прости, что сорвался.

— Это ты прости, что сразу не сказала. Мне…мне так было проще.

«И мне», — раздраженно подумал Дима, но больше ничего не сказал и просто привлек к себе девушку.

Ася прижалась, жадно вдыхая его запах, которым не могла надышаться. Пусть последний вечер пройдет не так, как хотелось, но все же лучше рядом с ним, чем без него.

Несмотря на всю возбужденно-бурлящую атмосферу, которая шумела и пузырилась вокруг, они будто были одни. Сначала просто тихо обнимались, а потом неожиданно разговорились. Про всякую ерунду, но разве это сейчас важно? Ася слушала, а сама смотрела на него и не могла наглядеться. Сегодня ведь можно. Какие у него четко очерченные скулы, какие красивые упрямые губы, как блестят глаза под ровными полосками широких черных бровей, а тень от ресниц падает на смуглую щеку…

— Дим, никак не могу понять, какого цвета у тебя глаза: зеленые или серые?

— Хамелеоны. Все время меняются.

— От настроения?

— Наверное. Они бывают примерно одного цвета, только когда я спектакль играю.

— Почему ты в этом году нигде не играл?

— Из нашего театра только мы с Брегусом приехали. Наш режиссер сейчас сильно болеет, так что мы пока ничего нового не ставим.

— Ты хорошо играешь.

— А ты разве видела? А…Ромео. Да, неплохо вышло, мне самому понравилось.

— Не думал сделать это своей профессией? — Ася задала вопрос вроде бы небрежно, а сама затаила дыхание. Почему-то ей был очень важен ответ. Димка молчал. Курил. Ася молчала. Ждала.

— Пообещай пока никому не говорить, хорошо? Из наших знает только Лешка. Я… в общем, я поступил на первый курс ГИТИСа.

— Ты?! — Ася ждала какого угодно ответа, но не такого. Димка? Будет учиться в Москве? Станет профессиональным актером? Она не могла понять, огорчает ее это или радует. — Ты молодец. Трудно было?

— Интересно, — усмехнулся он неожиданно по-взрослому и швырнул окурок в костер. — А ты где работаешь?

Спросил наконец. Ася думала, что уже и не поинтересуется.

— В Томском драматическом театре.

— Давно?

— Два года уже, — с вызовом сказала Ася, — мне двадцать пять, если ты вдруг забыл.

— Остынь, женщина, — усмехнулся Дима, — я же просто спросил. А у нас в Саянске даже театра профессионального нет. Два любительских только… Один наш, а второй «Маски» — там, где Ольга и Сонька занимаются.

— Саянск… — Ася ни разу не слышала про такой город, — Он красивый?

— Он дыра, — отчеканил Димка, и в его голосе зазвенела злость, — Оттуда надо валить и как можно скорее. Я вот скоро свалю и очень, блин, рад этому.

«Ого, какие мы», — подумала Ася, но промолчала. Последний вечер не лучшее время для споров. Их и так сегодня было больше, чем нужно. Сама она не считала, что за счастьем непременно нужно ехать в столицу, которая чаще всего сжирала романтически настроенных провинциалов и даже косточки не удосуживалась выплюнуть. Впрочем, Варламов поступил. И не куда-нибудь, а в ГИТИС. Значит, смог угодить привередливой Москве. Победителей не судят. Ася снова положила голову на Димкино плечо. Господи, что она делает? Он младше ее на семь лет. Застрелиться! Перспектив — никаких! Так зачем тогда? «Он мне нравится», — подумала Ася, — «Просто очень сильно нравится. Такое бывает. Я читала. В крайнем случае, потом приеду домой и покаюсь психотерапевту. Кстати, это еще вопрос, есть ли в Томске хороший психотерапевт…»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Димку, видимо, экзистенциальные вопросы не мучили, он ловко перехватил у соседа гитару и уже пристраивал ее на колено. Асе пришлось покинуть удобное плечо, и она с любопытством наблюдала за его длинными пальцами, уверенно скользящими по грифу. Странно, но в этом году ей не приходилось слышать, как Димка играет. Три года назад, помнится, мальчишки лабали у их костра что-то невыносимо панковское и уж совсем невыносимо дворовое, и Варламов тоже, кажется, был в числе «бардов». Что же будет сейчас?

— Ты хорошо играешь?

— Да, — Дима сосредоточенно перебирал струны и подкручивал колки, настраивая гитару под себя. Скромность не входила в длинный список его достоинств.

— Давай, Димас! — зашумели все. Предыдущие певцы такого энтузиазма не вызывали. Может, он и правда хорошо играет? — Давай нашу! Нет, Цоя! Агату Кристи! Сектор Газа!

Димка поднял руку — все затихли. Он слегка склонил голову и тронул струны. Знакомые с детства аккорды полились неожиданно гармонично…

Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена,

И между нами снова вдруг выросла стена…

У Димки был точный слух и замечательный голос: сильный, звенящий и в то же время какой-то бархатистый. Ася не помнила, как называется такой тембр — по вокалу ей поставили «четыре» только за старание и хорошую зачетку, но слушать его было очень приятно. Вскоре к исполнению подключился дружный хор из всех сидящих у костра. Но Ася старалась слушать только Димку.

Ночь пройдет, наступит утро ясное,

Знаю, счастье нас с тобой ждет.

Ночь пройдет, пройдет пора ненастная. Солнце взойдет!

Разумеется, песня не исполнялась в ее честь, и никаких жгучих взглядов в ее сторону Варламов не бросал. Это было как-то понятно и даже нисколько не обидно. Но все же слушать песню о любви в его исполнении было… приятно.

Потом, конечно же, были и Сектор газа, и Сплин, и Цой — тот самый, который вечно жив. Еще он пел для Аси «Ветер» Шевчука, и они вместе вспоминали второй куплет. Так, кстати, целиком и не вспомнили. По ее просьбе Димка подбирал аккорды к любимой «Это все, что останется после меня…», а переставший злиться Брегус горланил:

— Ничего не останется после меня! Что не съем, то возьму я с собой! — и весь костер дружно ржал и просил Лешку заткнуться.

Потом гитару взял кто-то другой и стал петь традиционное «Дыхание» Наутилуса, ужасно фальшивя. Это было слышно даже не одаренной музыкально Асе. Одаренный Дима морщился, как будто жевал лимон, а потом заткнул уши и стал петь по-своему — правильно. И Асе показалось, что она как будто еще больше в него влюбилась… Стоп! Не влюбилась! Просто нравится! Так, как давным-давно никто не нравился. И что? А ничего! Томский драматический и 25 лет — это одна песня, а столичный ГИТИС и 18 лет — совсем другая.

— Во сколько автобус? — спросил кто-то.

— Через два часа, — отозвались в ответ.

Ася растерянно огляделась — и правда, уже светало… Они всю ночь просидели у костра. Очень, очень жаль, что не удалось поваляться в кустах в обнимку со своим восемнадцатилетним Ромео. Ведь отпуск заканчивается, и скоро снова придется стать серьезным взрослым человеком с кучей обязанностей и проблем. А так хочется еще немного волшебных безумств! И ведь Димка явно хотел того же. Пока не узнал ее настоящий возраст.

«Господи, да о чем это я? — вдруг с тоской подумала Ася, глянув на Диму. Он отошел к знакомым девчонкам и Лешке Брегусу. Всей толпой они курили и дружно хохотали, — Это у меня последние дни отпуска и предчувствие суровых будней, а у него впереди сплошной непрекращающийся праздник в виде учебы, новых друзей, девушек, впечатлений. Ему восемнадцать, тебе двадцать пять. Что ты от него хочешь?»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ладно, нам пора, — объявил Лешка Брегус. Димка согласно кивнул и вздохнул, — Еще вещи собрать надо.

Ася не шелохнулась и не повернула головы, даже когда шею обожгло горячим дыханием и знакомый голос прошептал «Пока». По коже побежали мурашки, и очень хотелось верить, что Димка этого не заметил.