Дорога в Омаху - Роберт Ладлэм

— Не так часто, как прежде, но да, рассказывает, когда находится в особо подавленном состоянии или, опрокинув лишний стаканчик мартини, который ему совсем ни к чему, выползает из своей берлоги.

— Из берлоги? Или, что то же самое, из пещеры, не так ли?

— Он называет это берлогой в шато, или шато-берлогой.

— Шато — это очень большой дом или замок?

— Совершенно верно. Так вот, время от времени он говорит об огромном шато в Церматте в Швейцарии и о своей «леди Энни» и «дяде Зио». Все это чистейшей воды фантазии! Или, точнее, галлюцинации.

— Хорошо, коли так, — пробормотал Пинкус.

— Что вы сказали?

— Да нет, ничего... И много времени Сэмюел проводит в своей берлоге, Элинор?

— Он, собственно, и не покидает ее, разве что иногда обедает со мной, но это случается крайне редко. Его апартаменты — в восточном крыле дома — изолированы от нас. Там отдельный вход и все, что надо: две спальни, кабинет, кухня и так далее. Имеется даже собственная прислуга — сколь ни удивительно, исключительно из мусульман.

— Фактически это его личные владения, — констатировал Пинкус.

— Совершенно верно. И он полагает, что ключи от его апартаментов только у него одного.

— А на самом деле это не так? — быстро спросил Арон.

— Боже сохрани, конечно же, нет! Люди из страхового агентства настояли в свое время, чтобы мы с Корой тоже имели туда доступ. И тогда однажды утром моя кузина украла связку его ключей и сделала дубликат... Арон Пинкус! — Элинор Дивероу смотрела прямо в глубоко посаженные глаза юриста, многозначительно поглядывавшие на нее. — Вы и в самом деле думаете, что можно что-то узнать, покопавшись в его шато-берлоге? И не нарушим ли мы этим закон?

— Вы его мать, моя дорогая леди, и совершенно естественно, что вас беспокоит его нынешнее душевное состояние. Ваши чувства превыше любых законов. Однако прежде, чем вы решитесь на это, я позволю себе задать вам парочку вопросов... Этот дом, этот великолепный старый дом, претерпел за последние годы немало изменений. Еще не заходя внутрь, я предположил, что на это ушло тысяч сто. Теперь же, обозревая интерьер, я прихожу к выводу, что указанную сумму следовало бы увеличить во много раз. Откуда у Сэма такие средства? Он вам не говорил?

— Так, лишь в общих чертах... По его словам, выполняя после демобилизации секретное задание в Европе, он вложил деньги в произведения искусства — какие-то недавно найденные предметы, некие реликвии, и когда через несколько месяцев рынок буквально взорвался, он неплохо заработал.

— Понятно, — промолвил Пинкус, чувствуя, что ком в его желудке становится все тяжелее. Ему ничего еще не было ясно, но в голове его уже раздавались отдаленные раскаты грома. — Итак, предметы культа... А эта леди Энни, о которой, сказали вы, он упоминал... Что говорил он о ней?

— Нес все ту же околесицу. Леди Энни — этот плод его воображения — занимает особое место в фантазиях или бредовых галлюцинациях моего сына, — называйте это, как вам больше нравится. Так вот, она, эта девушка, о которой, как считает мой сын, он мечтал всю жизнь, будто бы покинула Сэма, бежав с Папой Римским.

— О Бог Авраама! — прошептал Пинкус и невольно потянулся к своей чашечке.

— Мы, последователи учения святой англиканской церкви, не можем одобрять подобное, Арон. О Генрихе Восьмом[19]я не говорю: это особая тема. Прегрешения лица, носящего высокий духовный сан, осуждаются церковью. И Папа Римский — пусть и необходимая, хотя и несколько претенциозная символическая фигура — не является исключением.

— Теперь, думаю, самое время отважиться на решительный шаг, милая Элинор, — произнес Пинкус, допивая остаток бренди в надежде заглушить растущую в его желудке боль. — Я имею в виду посещение шато-берлоги.

— Вы действительно полагаете, что это может нам помочь?

— Заранее трудно что-либо сказать, но я уверен, что попытаться стоит.

— Тогда пошли. — Леди Дивероу встала со своей кушетки и, не совсем твердо держась на ногах, указала на двустворчатую дверь. — Ключи в коридоре в цветочном горшке... Да-да, в цветочном горшке в коридоре... Кажется, я перебрала малость, а?.. Если в нем их не окажется, поищите за ним.

— Коридор... цветочный горшок... горшок для цветов... цветочный коридор... — С трудом поднимаясь на ноги и не вполне понимая, где он находится, Пинкус меланхолично нанизывал слово за словом.

Подойдя к массивной двери шато-берлоги Сэмюела Лансинга Дивероу, мать Сэма вставила ключ в замочную скважину — правда, не без учтивой помощи человека, уполномоченного ею выполнять обязанности ее поверенного. Оказавшись в святая святых, они прошествовали по коридору, ведшему в довольно обширный холл, залитый лучами послеполуденного солнца, проникавшими слева сквозь импозантную, выглядевшую непроницаемой застекленную дверь, служившую отдельным входом в апартаменты. Затем повернули направо и, пройдя в открытую дверь, очутились в темной комнате с опущенными жалюзи на окнах.

— Что здесь? — спросил Арон.

— Кажется, его кабинет, — ответила Элинор, мигая. — Я не была тут не помню уж с каких пор. Вероятно, с того времени, как здесь закончились отделочные работы. Сэм еще показывал мне тогда помещение.

— Ну что же, посмотрим, что к чему. Вы знаете, где выключатели?

— Обычно выключатели бывают на стене, — глубокомысленно заметила миссис Дивероу.

Так оно и оказалось. И вскоре три напольные лампы осветили столько же доступных для обозрения стен большого кабинета в сосновых панелях. Впрочем, стены как таковые практически скрывали от взора фотографии в рамках и газетные вырезки, приклеенные в промежутках между ними липкой лентой. Многие образцы печатной продукции то ли в спешке, то ли во гневе были наляпаны вкривь и вкось.

— В этом свинарнике сам черт ногу сломит! — возмутилась Элинор. — Я заставлю его навести порядок!

— Я бы не обращал на это внимания, — проговорил Пинкус, подходя к вырезкам из газет на стене слева. То были в основном снимки монахини в белом одеянии, раздававшей пищу и одежду нуждающимся — белым, неграм, латиноамериканцам — в разных частях света. Надпись над одним из них, запечатлевшим трущобы Рио-де-Жанейро, о чем вполне определенно свидетельствовало распятие на вершине горы, на фоне которой простерся сей город богатых, гласила: «Сестра Энни Милосердная несет слово Господне во все концы земли нашей!» Остальные иллюстрации представляли собой лишь вариации на ту же тему. Портреты на диво привлекательной монахини, сделанные в Африке, Азии, Центральной Америке и на тихоокеанских островах, заселенных прокаженными, сопровождались подписями типа «Сестра Энни», «Сестра Милосердия», «Сестра Надежды» и, наконец, «Энни Благотворительница, достойная быть причисленной к лику святых».

Надев очки в стальной оправе, Арон принялся изучать фотографии, заключенные в рамки. Все они были сняты где-то в Альпах, удивительно красивом месте, на родине эдельвейсов. Люди на карточках выглядели счастливыми и беззаботными, их лица светились радостью жизни. Некоторых из них было нетрудно узнать. Вот Сэм Дивероу в несколько более юном возрасте. А рядом — высокая воинственная фигура маньяка-генерала, безумца Маккензи Хаукинза. В роскошной сладострастной женщине с пепельными волосами и в шортах и лифчике безошибочно угадывалась «Энни Милосердная». Был там и еще один человек, четвертый, — веселый, плотного сложения малый в коротком поварском переднике, едва прикрывавшем кожаные штаны. Кто же он? Его лицо казалось Арону знакомым... Впрочем, нет-нет. Не может того быть!

— Бог Авраама отступился от нас! — прошептал Арон Пинкус с дрожью в голосе.

— Ради всего святого, скажите, о чем это вы? — спросила Элинор Дивероу.

— Вероятно, вы этого не помните, поскольку подобные вещи мало что значили для вас, — отозвался взволнованно Арон. — Несколько лет назад в Ватикане разразился скандал из-за каких-то финансовых нарушений. Деньги из церковной казны полились не на божеские дела, а на поддержку третьесортных оперных трупп, проведение карнавалов, создание чуть ли не по всей Европе приютов для проституток и тому подобные безрассудства. Люди тогда поговаривали, что Папа рехнулся: он, мол, попросту сошел с ума. Но позже, когда Вечный город был уже на краю бездны, что вызвало бы панику на рынке капитала, все вдруг вернулось на круги своя. Папа, снова став самим собой, взял бразды правления в свои руки. И тогда средства массовой информации принялись трубить, что там, дескать, было двое: один — сумасшедший, другой же — тот самый прекрасный добрый человек, которого все знали и любили.

— Дорогой мой мистер Пинкус, я так ничего и не поняла.

— Да вот же, посмотрите! Взгляните только! — вскричал Арон, указывая на улыбающееся мясистое лицо на одной из фотографий. — Это же он!

— Кто?

— Да Папа! Папа Римский!.. Теперь ясно, откуда взялись деньги: выкуп! Пресса оказалась права: их было двое! Генерал Хаукинз и ваш сын похитили Папу!.. Элинор!.. Да где же вы?