Поезд в ад - Уильям Сандерс

По кивку Декера Хутен вынул из соседней тумбочки два-стакана и разлил по ним воду.

— Благодарю вас, Хутен, — кивнул Декер учтиво. Хутен, Хутен… Похоже, фамилия голландская? М-м-м… А как вас по имени, рядовой Хутен?

— Ричард, сэр.

— Ага, Ричард, значит. В свое время в Англии был прославленный король, которого звали Ричард, это вы знаете?

— Мгм, нет, сэр.

— Я и не думал, что знаете.

Боже этот юноша был не более чем ребенком, когда книги и учебники истории оказались низринуты, наряду со всем остальным. Впрочем, американская молодежь никогда не выказывала особых познаний в истории… Хутен, вероятно, не знал даже, где эта Англия и что такое король.

— Ричард Львиное Сердце, — пояснил Декер. — Один из моих любимых героев, вместе с Александром Македонским и Дугласом Макартуром. Люди судьбы, все, как один. — Он улыбнулся Хутену, придвинувшись ближе в узком проходе. — А как вас зовут друзья, Ричард? Дик? Рич?

Хутен в ответ не совсем уверенно улыбнулся. Очень привлекательная улыбка, заметил про себя Декер. По-мужски, естественно.

— Ричи, сэр, — ответил Хутен. — Меня они зовут Ричи. А иногда просто Рич.

— Ричи, Ричи… Ну что ж, — Декер расцвел улыбкой. — А отчего бы нам не заглянуть в мои апартаменты, Ричи…

Капрал, надзиравший за бригадой Маккензи, повторил, наверное, раз в двадцатый:

— Эй, ленивые вы уроды, это вам, ети е, не пикник на травке, вы сюда пришли не цветочки нюхать. Пошевеливайтесь, язви вас в корень, надо все быстрее кончить. Чем скорее уберем это дерьмо с рельсов, тем скорее залезем в поезд с этого пекла.

Маккензи продолжал выжидательно внимать, однако капрал на этот раз почему-то не упомянул, что хочет видеть только жопы и локти. Маккензи с проблеском надежды подумал, что, может, у гада пересохла, наконец, глотка.

Насчет жары капрал был, однако, прав: такого пекла с начала лета, пожалуй, и не упомнишь. Глаза щипало от пота, но понятно, что уж лучше так, чем остановиться отереть лицо. Здоровенный горлопан-капрал сам лично пока не применял физического воздействия, а вот кое у кого из нижних чинов это было просто хобби — по малейшему поводу пинать и поносить пластающихся заключенных. Всерьез, отмечал Маккензи, до потери трудоспособности, никому не доставалось, долго тоже не усердствовали, чтобы не нарушать темпа; но все равно лучше такого по возможности избегать. Сморгнув накатившую струйку пота, Маккензи вонзил свою лопату в кучу перемешанного с землей щебня.

Работа сама по себе была не такой уж и тяжелой. Бывало нее, причем намного, когда Маккензи вскапывал огород или колол дрова у себя в лачуге, в горах. А здесь так средней паршивости: небольшой оползень, вероятно, от прошлогоднего землетрясения или весеннего паводка — с полтонны грунта от закраины холма сползло на рельсы. Ни крупных деревьев не попадалось, ни каменюг — не то, что тот ужас, над которым горбатились вчера — и рельсы внизу вроде как в порядке, справа от полотна чисто, не придется мести пути.

Работать не так уж плохо, только вот воздаяние за труд не годится ни к черту. Равно как и сверхурочные, и жилье, и отношение начальства…

Сейчас их трудилось восемь. Заключенных в товарных вагонах сидело куда больше, но считалось, что восемь голов — максимально допустимое количество для такого небольшого фронта работ, чтоб заключенные не толкались кучей. Работали одни мужчины. Маккензи обратил внимание, что женщин вообще редко привлекали для работ на полотне или другой тяжелой работы, разве только когда нужны были все имеющиеся рабочие руки, как накануне, когда нужно было. восстановить ту покореженную эстакаду. И то тяжести носи- ли в основном мужчины. Женщины, похоже, использовались поимущественно в самом поезде: работали на кухне, стирали «солдатам», делали уборку. А еще, судя по всему, узницы несли традиционную в таких случаях повинность. Видеть сам Маккензи пока ничего такого не видел, но в принципе — чем эти пятнистые штурмовики могут отличаться от любых других бандитов в форме? Как и извечно в истории, привилегия на изнасилование считалась одним из основных козырей добровольной вербовки на службу. Время от времени мужчины приходили и уводили женщин по одной или скопом, и те потом возвращались — иные вскорости, другие наутро, с трудом волоча ноги, а иногда и не возвращались вовсе. Скорее всего, большинство из них рано или поздно соглашались на все, лишь бы вырваться из товарного вагона, и винить их, за это нельзя.

Непосредственно за спинами работающих находилась «мушка». Во всяком случае, так называли охранники движок с кузовом от грузовика, приспособленный бежать по рельсам. Кабина и движок (судя по звуку, дизельный) были обложены ржавыми пластинами железа или стали, на манер брони, а кузов опоясывали еще и мешки с песком и стальные прутья. Над кабиной, будто на пьедестале, возвышался пулемет пятидесятого калибра — высота достаточная, чтоб стрелять поверх кабины. Спереди конструкции торчало странного вида приспособление из железной трубы и обрезков рельса, позволявшее с помощью ворота, укрепленного на переднем бампере, успешно ворочать тяжести, непосильные для человеческих рук.

«Мушке», как усвоил Маккензи, отводилась чрезвычайно важная роль: держась на значительном расстоянии впереди поезда, экипаж просматривал впереди лежащее полотно в поисках препятствий, опасности или признаков готовящейся засады, с нее подавали сигнал на поезд, но каким образом, Маккензи еще не уяснил. Идея, надо согласиться, разумная: полотно местами просто никуда не годилось, и поезд мог запросто сойти с рельсов, а такой-то махине, да еще если на скорости, до полной остановки тащиться минимум с полмили.

Экипаж «мушки» помогал еще и надзирать за рабочими, когда приходилось расчищать пути. Сейчас, допустим, Маккензи очень даже сознавал за спиной у себя и остальных тяжелую пятидесятку. С такого расстояния сантиметровые его улитки любого буквально в куски раздербанят.

— Ну-ка, ну-ка! — снова оживился капрал. — Что там за задержка, все уже пора кончить! Вижу только жопы и локти!

Шли четвертые сутки пребывания в поезде, считая со дня, когда его, Маккензи, схватили. Как-то даже в голове не укладывалось: иногда казалось, что в этом поезде он уже очень долго. В темном вагоне время текло почти неощутимо, трудовая повинность в какой-то мере даже радовала — несмотря на тяжкий труд и скотское обращение, уже и то было хорошо, что их вызволяли на свет божий, под солнце, и можно было отвлечься работой, вместо того, чтобы сходить с ума. Специалисты из НАСА как-то определили Маккензи как наиболее стойкого по способности переносить изоляцию и просто скуку. Но это было давно, и расклад, уж надо полагать, сменился…

Сами по себе условия в вагоне были не сказать чтобы совсем уж никудышные, бывает и хуже; по крайней мере, не скотный загон в немецким концлагере или эшелон смерти ГУЛАГа. По существу, пленные ничем не отличались от невольников, но в то же время без них было никак не обойтись в работе (попробуй запряги в то же ярмо штурмовиков: разбегутся на следующий же день, а то и мятежом может закончиться), а найти в этих обезлюдевших местах замену не так-то просто. Так что, если разобраться, пленных лучше содержать более или менее сносно.

Скученности большой в вагоне тоже не было. Ночью можно было вольготно вытянуться, и груды лиловых в полоску одеял с избытком хватало для ночей попрохладнее — выдавались и такие. Спереди возле стенки стояли два бочонка с водой, запас которой постоянно пополнялся дежурными из числа заключенных; на противоположном конце для нужд арестантов стояли несколько пластмассовых ведер, а кто-то (видимо, сами же заключенные) соорудили ширму из одеял даром что уединенность в таком месте была чисто символической. Выносил эти ведра еще один наряд.

Даже света и воздуха вполне хватало; громоздкие стальные двери-щиты были заменены на неказисто сваренные, но крепко и плотно пригнанные решетки, переплетенные колючей проволокой. Понятно, не из гуманных соображений, а чтобы приглядывать за арестантами, не открывая дверей.

Кормили дважды в день, утром и вечером, для чего заключенных строем прогоняли вдоль вагона-кухни, где женщины черпаками наливали вполне добротные порции — поутру кукурузную баланду, а в конце дня неаппетитного вида безвкусное месиво — во всевозможные металлические и пластмассовые емкости, выдававшиеся заключенным на руки, посудины, которыми арестантов снабжали в первый день плена. Маккензи досталась пустая банка из-под кофе, и у него уже стали наклевываться некоторые ценные идеи, как сделать из нее какое-никакое оружие. Эта посудина была у заключенного единственной собственностью, и оберегалась она с неестественным рвением. Маккензи раз уже довелось видеть пакостную склоку из-за обыкновенной пластмассовой салатницы, чуть не превратившуюся в драку.