Святая Иоанна (Хроника в шести частях с эпилогом) - Бернард Шоу

Католический антиклерикализм

Я не хочу, чтобы из моих слов заключили, будто нельзя быть одновременно антиклерикалом и добрым католиком. Все папы-преобразователи были страстными антиклерикалами, грозой для церковников. Все великие ордена произросли на почве недовольства церковниками: францисканский возник из-за снобизма священников, доминиканский — из-за их лени и лаодикианизма, иезуитский — из-за равнодушия, невежества и недисциплинированности священнослужителей. Самый фанатичный из ольстерских оранжистов или из лестерских буржуа-евангелистов (по писанию мистера Генри Невинсона) — просто Галлион по сравнению с Макиавелли, который, не будучи протестантом, был тем не менее яростным антиклерикалом. Любой католик способен начисто отвергнуть, а многие и отвергают, всех церковников порознь и вместе, видя в них ленивых, праздных пьяниц и распутников, недостойных своей великой Церкви и своего звания пастырей людского стада. Но сказать, что спасение людских душ не есть дело церковников, значит сделать еще один шаг и перейти Рубикон. Что Жанна фактически и сделала.

Католицизм недостаточно католический

Итак, если допустить (а приходится это сделать), что сожжение Жанны было ошибкой, мы должны настолько расширить границы католицизма, чтобы он мог включить ее в свою программу. Наши церкви обязаны признать, что никакой официальной земной организации, назначение которой не связано с особыми умственными способностями (а перед лицом фактов и истории воинствующая церковь ничем иным похвастаться не может), никак не выдержать соревнования с личной позицией гениев, — разве что, по редкой случайности, гением окажется папа, и то он должен быть неслыханно властным папой. Церкви должны сами научиться смирению, а не только учить ему других. Апостолическая преемственность не достигается и не ограничивается одним возложением рук: слишком часто языки пламени обрушиваются на язычников и отверженных и слишком часто помазанные церковники представали перед потрясенной историей в виде погрязших в мирских делах мерзавцев. Когда церковь воинствующая ведет себя так, будто она уже торжествующая, она и совершает грубейшие ошибки, как в случае с Жанной, Бруно, Галилеем и прочими, тем отталкивая от себя свободомыслящих. А церковь, в которой нет места для свободомыслящих, которая, более того, не воодушевляет и не награждает свободно мыслящих абсолютной верой в том, что мысль, когда она действительно свободна, сама, по своим законам, должна найти путь, ведущий в лоно Церкви, — такая церковь не имеет будущего в современной культуре. Более того, она явно не верит в научную ценность собственных догматов и склоняется к еретическому убеждению, что теология и науки — два различных и даже противоположных движения, соперничающих друг с другом за своих приверженцев.

Передо мной лежит письмо католического священника: «В вашей пьесе, — пишет он, — я вижу драматическое воплощение конфликта между королевской, священнической и пророческой властью — силами, которые раздавили между собой Жанну. По моему мнению, не победа одной из этих сил над двумя другими принесет мир и господство святых в царстве Божьем, а их плодотворное взаимодействие в тяжком, но благородном состоянии напряжения». Сам папа не мог бы лучше сказать. Я тоже. Мы должны согласиться на это напряжение и поддерживать его с благородством, не поддаваясь соблазну сжечь нить и тем облегчить это напряжение. Именно таков урок, преподанный Жанной Церкви, и то, что его своей рукой священник сформулировал на бумаге, дает мне смелость утверждать: канонизация Жанны была великолепным католическим жестом — Римская церковь канонизировала протестантскую святую! Но его особый смысл и все его значение не проявляются до тех пор, пока он не воспринят и не осознан именно как жест. Если какой-нибудь простак-священник, которому эта мысль недоступна, возразит, что задумано все это было не так, я напомню ему, что все-таки Церковь находится в руках Господа, а не Господь в руках Церкви, как воображают простаки-священники. Так что, если он будет чересчур уверенно ручаться за намерения Бога, его могут спросить: «Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны?» Жанна дала старозаветный ответ: «Если Он лишит меня жизни, я все-таки буду верить в Него. Но я буду отстаивать свой обычай перед Ним».

Закон перемены есть закон Бога

Отстаивая свой обычай, Жанна, подобно Иову, утверждала, что считаться нужно не только с Богом и церковью, но и с обращенным в плоть словом, сиречь с неусредненным индивидуумом, олицетворяющим собой жизнь — быть может, на высшем уровне человеческого развития, быть может, на низшем, но, во всяком случае, не на среднем математическом. Надо сказать, что теория Церкви не обожествляет среднего демократического: члены Церкви просеиваются по откровенному иерархическому принципу до тех пор, пока в конце процесса индивидуум не достигнет высшей ступени как наместник Христа. Но если проследить процесс, окажется, что на всех последовательных ступенях отбора избранников высшие избираются низшими (кардинальный порок демократии), и в результате великие папы столь же редки и случайны, как и великие монархи, так что подчас претенденту на трон и ключи надежнее проходить под маркой выжившего из ума морибундуса, чем энергичного святого. В самом лучшем случае лишь немногие папы были или могли быть канонизированы без занижения уровня святости, установленного самостоятельно избирающими себя святыми.

Но другого результата и ожидать было бы безрассудно: не может официальная организация, распоряжающаяся духовными потребностями миллионов мужчин и женщин, большей частью нищих и невежественных, успешно соревноваться со Святым Духом в выборе патронов, ибо он с непосредственной безошибочностью осеняет индивидуума. Даже если целая коллегия кардиналов будет молиться о том, чтобы вдохновение свыше помогло им в выборе. Быть может, сознательная молитва низших и заключается в том, чтобы их выбору дано было пасть на тех, кто достойнее их, но подсознательное-то желание, обусловленное инстинктом самосохранения, состоит в том, чтобы найти для своих целей надежного исполнителя. Святые и пророки, хотя случайно и занимают иногда то или иное официальное положение и должность, всегда выбирают себя сами, как Жанна. И поскольку ни Церковь, ни Государство по причине их обмирщения не способны гарантировать даже признания таких самовольных миссий, нам ничего не остается, как сделать вопросом чести наивысшую (в пределах разумного) терпимость к ереси, ибо всякая новая ступень развития человеческой мысли и поведения на первых порах неизбежно воспринимается как ересь и беззаконие. Короче говоря, хотя общество в целом и основано на нетерпимости, всякий прогресс основан на терпимости или на признании простого факта: закон эволюции как раз и есть ибсеновский закон перемены. А поскольку закон Бога (какой бы смысл в эти слова ни вкладывать), который в наше время может вселять веру, не подверженную влиянию науки, есть закон эволюции, то из этого следует, что закон Бога есть закон перемены, и когда церкви ополчаются на перемену, как таковую, они ополчаются на закон Бога.

Легковерие современное и средневековое

Когда знаменитого врача Эбернети спросили, почему он предается всем вредным для здоровья привычкам, против которых сам же предостерегает пациентов, он ответил, что выполняет функции указательного столба: всегда указывает путь, но сам туда не идет. Он мог бы добавить: и не заставляет путника туда идти, а также не мешает искать другую дорогу. К сожалению, наши клерикальные указательные столбы, если только они обладают политическим могуществом, обязательно направляют путника в определенную сторону. Пока Церковь была не только духовной, но и светской властью, пока она еще долгое время, насколько могла, оказывала влияние и воздействие на светскую власть, она добивалась ортодоксии гонениями, которые были тем более жестоки, чем лучше были ее намерения. В наши дни, когда врач занял место священника и может фактически делать с парламентом и прессой что захочет, пользуясь слепой верой в доктора, сменивший куда более критическую веру в приходского священника, — в наши дни юридическое принуждение, в силу которого больной обязан брать у врача любой вредоносный рецепт, доведено до такой степени, что оно ужаснуло бы инквизицию и потрясло бы архиепископа Лода. Наше легковерие гораздо хуже, чем легковерие средних веков, потому что у священника не было той прямой денежной заинтересованности в наших грехах, какую питает доктор по отношению к нашим болезням: в отличие от частного, коммерческого врача пастырь не голодал, когда с паствой было все в порядке, и не преуспевал, когда она гибла. К тому же средневековый клирик верил, что после смерти с ним произойдет нечто в высшей степени неприятное, если он будет действовать без зазрения совести, — вера, ныне, по существу, утраченная лицами, получившими догматическое материалистическое образование. Наши профессиональные корпорации — тред-юнионы — не проклянешь, у них нет души. Но скоро они вынудят вас напомнить им, что зато у них имеется тело, и его можно пнуть. Ватикан, тот никогда не был бездушным; в худшем случае он представлял собой политическую организацию, поставившую своей целью путем заговора добиться, чтобы Церковь стала высшей силой, не только духовной, но и светской. Поэтому-то вопрос, поставленный сожжением Жанны, по-прежнему остается жгучим, хотя сейчас решение его не повлечет за собой столь сенсационных последствий. Вот почему я и занимаюсь этим вопросом. Если бы речь шла просто об историческом курьезе, я не потратил бы на него и пяти минут времени.