Стихи - Ольга Берггольц

Октябрь 1942 г.

Третье письмо на Каму

…О дорогая, дальняя, ты слышишь?Разорвано проклятое кольцо!Ты сжала руки, ты глубоко дышишь,в сияющих слезах твое лицо.

Мы тоже плачем, тоже плачем, мама,и не стыдимся слез своих: теплейв сердцах у нас, бесслезных и   упрямых,не плакавших в прошедшем феврале.

Пусть эти слезы сердце успокоят…А на врагов расплавленным свинцомпускай падут они в минуты бояза все, за всех, задушенных кольцом.

За девочек, по-старчески печальных,у булочных стоявших у дверей,за трупы их в пикейных одеяльцах,за страшное молчанье матерей…

О, наша месть — она еще в начале, —мы длинный счет врагам приберегли:мы отомстим за все, о чем молчали,за все, что скрыли от Большой Земли!

Нет, мама, не сейчас, но в близкий   вечеря расскажу подробно обо всем,когда вернешься в ленинградский дом,когда я выбегу к тебе навстречу.

О, как мы встретим наших   ленинградцев,не забывавших колыбель свою!Нам только надо в городе прибраться:он пострадал, он потемнел в бою.

Но мы залечим все его увечья,следы ожогов злых, пороховых.Мы в новых платьях   выйдем к вам навстречу,к «Стреле»,   пришедшей прямо из Москвы.

Я не мечтаю, — это так и будет.Минута долгожданная близка.Но тяжкий рев разгневанных орудийеще мы слышим: мы в бою пока.Еще не до конца снята блокада…Родная, до свидания!     Идук обычному и грозному трудуво имя новой жизни Ленинграда.

Ночь с 18 на 19 января 1943 г.

«Ты слышишь ли? Живой и влажный ветер…»

Ты слышишь ли? Живой и влажный   ветерв садах играет, ветки шевеля!Ты помнишь ли, что есть еще на светеземной простор, дороги и поля?

Мне в городе, годами осажденном,в том городе, откуда нет путей,все видится простор освобожденныйв бескрайней, дикой, русской красоте.Мне в городе, где нет зверей домашних,ни голубей, — хотя б в одном окне, —мерещатся грачи на рыжих пашняхи дед Мазай с зайчатами в челне.Мне в городе, где нет огней вечерних,где только в мертвой комнате окнопорою вспыхнет, не затемнено,а окна у живых — чернее черни, —так нужно знать, что все, как прежде,   живо,что где-то в глубине родной странывсе те же зори, журавли, разливы,и даже города освещены;так нужно знать, что все опять вернетсяоттуда, из глубин, сюда, где тьма, —что я, наверно, не смогла б бороться,когда б не знала этого сама!

Март 1943 г.

Песня о жене патриота

Хорошие письма из дальнего тыла   сержант от жены получал.И сразу, покамест душа не остыла,   друзьям по оружью читал.

А письма летели сквозь дымные ветры,   сквозь горькое пламя войны,в зеленых, как вешние листья, конвертах,   сердечные письма жены.

Писала, что родиной стал из чужбины   далекий сибирский колхоз.Жалела, что муж не оставил ей сына, —   отца б дожидался да рос…

Читали — улыбка с лица не скрывалась,   читали — слезы не сдержав.— Хорошая другу подружка досталась,   будь счастлив, товарищ сержант.

— Пошли ей, сержант, фронтовые приветы,   земные поклоны от нас.Совет да любовь вам да ласковых деток,   когда отгрохочет война…

А ночью прорвали враги оборону,   отчизне грозила беда.И пал он обычною смертью героя,   заветный рубеж не отдав.

Друзья собрались и жене написали,   как младшей сестре дорогой:«Поплачь, дорогая, убудет печали,   поплачь же над ним, над собой…»

Ответ получили в таком же конверте,   зеленом, как листья весной.И всем показалось, что не было смерти,   что рядом их друг боевой.

«Спасибо за дружбу, отважная рота,   но знайте, — писала она, —не плачет, не плачет, вдова патриота,   покамест бушует война.

Когда же сражений умолкнут раскаты   и каждый к жене заспешит,в тот день я, быть может, поплачу,     солдаты,   по-женски поплачу, навзрыд…»

…Так бейся же насмерть, отважная рота,   готовь же отмщенье свое —за то, что не плачет вдова патриота,   за бедное сердце ее…

1943

Второй разговор с соседкой

Дарья Власьевна,   соседка,     здравствуй.Вот мы встретились с тобой опять.В дни весны желанной ленинградскойнадо снова нам потолковать.

Тихо-тихо. Небо золотое.В этой долгожданной тишинемы пройдем по Невскому с тобою,по былой «опасной стороне».

Как истерзаны повсюду стены!Бельма в каждом выбитом окне.Это мы тут прожили без смены

целых девятьсот ночей и дней.

Мы с тобою танков не взрывали.Мы в чаду обыденных заботбезымянные высоты брали, —но на карте нет таких высот.

Где помечена твоя крутаялестница, ведущая домой,по которой, с голоду шатаясь,ты ходила с ведрами зимой?

Где помечена твоя дорога,по которой десять раз прошлаи сама — в пургу, в мороз,   в тревогу —пятерых на кладбище свезла?

Только мы с тобою, мы, соседка,помним наши тяжкие пути.Сами знаем, в картах или в сводкахих не перечислить, не найти.

А для боли нашей молчаливой,для ранений — скрытых, не простых —не хватило б на земле нашивок,ни малиновых, ни золотых.

На груди, над сердцем опаленным,за войну принявшим столько ран,лишь медаль на ленточке зеленой,бережно укрытой в целлофан.

Вот она — святая память наша,сбереженная на все века……Что ж ты плачешь,   что ты, тетя Даша?Нам еще нельзя с тобой пока.

Дарья Власьевна, не мы, так кто жеотчий дом к победе приберет?Кто ребятам-сиротам поможет,юным вдовам слезы оботрет?

Это нам с тобой, хлебнувшим горя,чьи-то души греть и утешать.Нам, отдавшим все за этот город, —поднимать его и украшать.

Нам, не позабыв о старых бедах,сотни новых вынести забот,чтоб сынов, когда придут с победой,хлебом-солью встретить у ворот.

Дарья Власьевна, нам много дела,точно под воскресный день в дому.Ты в беде сберечь его сумела,ты и счастие вернешь ему.

Счастие извечное людское,что в бреду, в крови, во мгле боевсберегло и вынесло простоесердце материнское твое.

Апрель 1944 г.

Памяти защитников

Вечная слава героям, павшим

в боях за свободу и независимость

нашей Родины!

[1]

В дни наступленья армий   ленинградских,в январские свирепые морозы,ко мне явилась девушка чужаяи попросила написать стихи…

Она пришла ко мне в тот самый   вечер,когда как раз два года исполнялосьсо дня жестокой гибели твоей.

Она не знала этого, конечно.Стараясь быть спокойной, строгой,   взрослой,она просила написать о брате,три дня назад убитом в Дудергофе.

Он пал, Воронью гору атакуя,ту высоту проклятую, откудадва года вел фашист корректировкувсего артиллерийского огня.

Стараясь быть суровой, как большие,она портрет из сумочки достала:— Вот мальчик наш,мой младший брат Володя… —И я безмолвно ахнула: с портретаглядели на меня твои глаза.

Не те, уже обугленные смертью,не те, безумья полные и муки,но те, которыми, глядел мне в сердцев дни юности, тринадцать лет назад.

Она не знала этого, конечно.Она просила только: —Напишите не для того, чтобы его прославить,но чтоб над ним могли чужие плакатьсо мной и мамой, — точно о родном.

Она, чужая девочка, не знала,какое сердцу предложила бремя, —ведь до сих пор еще за это времяя реквием тебе — тебе! — не написала…

Ты в двери мои постучала,доверчивая и прямая.Во имя народной печалитвой тяжкий заказ принимаю.Позволь же правдиво и прямо,своим неукрашенным словомповедать сегодня   о самомобычном,   простом и суровом…

Когда прижимались солдаты, как тени,к земле и уже не могли оторваться, —всегда находился в такое мгновеньеодин безымянный, Сумевший Подняться.

Правдива грядущая гордая повесть:она подтвердит, не прикрасив нимало, —один поднимался, но был он —   как совесть.И всех за такими с земли поднимало.

Не все имена поколенье запомнит.Но в тот исступленный, клокочущий   полденьбезусый мальчишка, гвардеец и   школьник,поднялся — и цепи штурмующих поднял.

Он знал что такое Воронья гора.Он встал и шепнул, а не крикнул:— Пора!

Он полз и бежал, распрямлялся и гнулся,он звал, и хрипел, и карабкался в гору,он первым взлетел на нее, обернулсяи ахнул, увидев открывшийся город!

И, может быть, самый счастливый   на свете,всей жизнью в тот миг торжествуя   победу, —он смерти мгновенной своей не заметил,ни страха, ни боли ее не изведав.

Он падал лицом к Ленинграду.   Он падал.а город стремительно мчался навстречу……Впервые за долгие годы снарядына улицы к нам не ложились в тот вечер.

И звезды мерцали, как в детстве,   отраднонад городом темным, уставшим   от бедствий…

— Как тихо сегодня у нас   в Ленинграде, —сказала сестра и уснула, как в детстве.

«Как тихо», — подумала мать   и вздохнула.Так вольно давно никому не вздыхалось.Но сердце, привыкшее к смертному гулу,забытой земной тишины испугалось.

…Как одинок убитый человекна поле боя, стихшем и морозном.Кто б ни пришел к нему,   кто ни придет, —ему теперь все будет поздно, поздно.

Еще мгновенье, может быть, назадон ждал родных, в такое чудо веря…Теперь лежит — всеобщий сын и брат,пока что не опознанный солдат,пока одной лишь Родины потеря.

Еще не плачут близкие в дому,еще, приказу вечером внимая,никто не слышит и не понимает,что ведь уже о нем,   уже к немуобращены от имени Державыпрощальные слова любви и вечной   славы.

Судьба щадит перед ударом нас,мудрей, наверно, не смогли бы люди…А он —   он отдан Родине сейчас,она одна сегодня с ним пробудет.

Единственная мать, сестра, вдова,единственные заявив права, —всю ночь пробудет у сыновних ногземля распластанная,   тьма ночная,одна за всех горюя, плача, зная,что сын —   непоправимо одинок.

Мертвый, мертвый…   Он лежит и слышитвсе, что недоступно нам, живым:слышит — ветер облако колышет,высоко идущее над ним.

Слышит все, что движется без шума,что молчит и дремлет на земле;и глубокая застыла думана его разглаженном челе.

Этой думы больше не нарушить…О, не плачь над ним, — не беспокойтихо торжествующую душу,услыхавшую земной покой.По своей, такой же, скорби — знаю,что, неукротимую, еесильные сердца не обменяютна забвенье и небытие.

Пусть она, чистейшая, святая,душу нечерствеющей хранит.Пусть, любовь и мужество питая,навсегда с народом породнит.

Незабвенной спаянное кровью,лишь оно — народное родство —обещает в будущем любомуобновление и торжество.

…Девочка, в январские морозыприбегавшая ко мне домой, —вот — прими печаль мою и слезы,реквием несовершенный мой.

Все горчайшее в своей утрате,все, душе светившее во мгле,я вложила в плач о нашем брате,брате всех живущих на земле…

…Неоплаканный и невоспетый,самый дорогой из дорогих,знаю, ты простишь меня за это,ты, отдавший душу за других.

Апрель 1944 г.