Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна - Марк Твен

Немного спустя послѣ ужина къ намъ постучали, и изъ двери высунулъ голову какой-то негръ. Онъ кланялся и расшаркивался, держа въ рукахъ свою старую соломенную шляпу, и говорилъ, что масса Брэсъ стоитъ у забора, зоветъ Юпитера… и сердится очень на то, что ему приходится ждать своего ужина изъ-за брата. Не можетъ ли масса Силасъ сказать, гдѣ же онъ?

Никогда еще я не видывалъ дядю Силаса такимъ рѣзкимъ и гнѣвнымъ. Онъ крикнулъ: «Развѣ я сторожъ его брату?..», но тотчасъ осѣкся, какъ будто пожалѣвъ о томъ, что вырвалось у него, и сказалъ уже мягко:

— Не повторяй этихъ словъ, Билли; ты меня озадачилъ вопросомъ, а я теперь такой раздражительный сталъ, мнѣ нездоровится эти дни и я часто не владѣю собой! Скажи просто, что его здѣсь нѣтъ.

Когда негръ ушелъ, онъ всталъ и принялся расхаживать взадъ и впередъ по комнатѣ, бормоча что-то про себя и запуская руки себѣ въ волосы. Право, грустно было смотрѣть на него! Тетя Салли шепнула намъ, что не надо обращать вниманія на то, что онъ дѣлаетъ, потому что это его смущаетъ. Она говорила, что онъ теперь все задумывается, именно съ тѣхъ поръ, какъ начались эти непріятности, и что онъ даже мало сознаетъ что-нибудь, когда эти думы на него насѣдаютъ. Онъ теперь чаще прежняго ходитъ во снѣ, блуждаетъ по всему дому, иногда даже и выйдетъ съ крыльца, и это все во снѣ. Если бы намъ случилось увидѣть его въ такое время, мы должны были не окликать его и оставить въ покоѣ. Она думала, что вреда ему это не приноситъ, даже пользу дѣлаетъ, можетъ быть. Бенни была лучшимъ утѣшеніемъ для него въ это послѣднее время; она какъ будто знала, когда надо его уговаривать и когда оставить въ покоѣ.

Онъ все ходилъ взадъ и впередъ, бормоча что-то про себя, и сталъ уже замѣтно наконецъ уставать. Тогда Бенни подошла къ старику, приластилась къ нему сбоку, обвила его одной рукой вокругъ пояса, а другою взяла его за руку и стала ходить вмѣстѣ съ нимъ. Онъ улыбнулся ей, нагнулся и поцѣловалъ ее; мало-помалу съ лица его исчезло грустное выраженіе, и Бенни могла уговорить его пойти къ себѣ. Въ ихъ взаимномъ обращеніи было столько ласки, что было пріятно смотрѣть на нихъ.

Тетя Салли хлопотала, укладывая дѣтей спать; все въ домѣ стихло и стало такъ тоскливо, что мы съ Томомъ рѣшили пройтись при свѣтѣ луны. Дорогою мы заглянули на огородъ, сорвали тамъ арбузъ и принялись за него, продолжая бесѣдовать. Томъ говорилъ, что, по его убѣжденію, во всѣхъ ссорахъ могъ быть виноватъ только Юпитеръ и что онъ, Томъ, постарается быть свидѣтелемъ такой сцены и, если дѣло обстоитъ такъ, какъ онъ думаетъ, то онъ постарается заставить дядю Силаса прогнать этого дурака.

Мы просидѣли такъ, покуривая, грызя арбузъ и толкуя, часа два, можетъ быть; было довольно поздно, и когда мы воротились домой, тамъ было совсѣмъ темно и тихо: всѣ спали.

Томъ всегда замѣчалъ рѣшительно все; онъ замѣтилъ и те перь, что стараго зеленаго фризоваго сюртука дяди Силаса и было на стѣнѣ; между тѣмъ, по его словамъ, онъ висѣлъ тутъ по нашемъ уходѣ. Это показалось намъ страннымъ, но мы спѣшили къ себѣ, чтобы лечь.

Бенни долго ходила у себя въ комнатѣ, которая была рядомъ съ нашей; мы понимали, что она тревожится о своемъ отцѣ и не можетъ уснуть. Да и намъ не спалось; мы курили довольно долго и разговаривали вполголоса; намъ было жутко и грустно; мы не могли не толковать объ убитомъ и объ его тѣни, и это нагоняло на насъ такую тоску, что сонъ и на умъ не шелъ.

Когда стало еще позднѣе и всѣ звуки стали голосами ночи, всегда такими страшными, Томъ подтолкнулъ меня и шепнулъ: «Смотри!..» Я посмотрѣлъ и вижу, что по двору бродитъ человѣкъ, который какъ будто самъ не знаетъ, что ему надо. Было такъ сумрачно, что мы не могли разглядѣть всего хорошенько. Но, когда онъ направился къ изгороди и сталъ перелѣзать черезъ нее, луна освѣтила его фигуру и мы увидѣли, что на плечо у него вскинутъ заступъ, а на спинѣ стараго рабочаго сюртука выступаетъ бѣловатое пятно.

— Это онъ во снѣ ходитъ, — сказалъ Томъ. — Хотѣлось бы мнѣ пойти за нимъ и увидать, что онъ дѣлаетъ. Онъ побрелъ черезъ табачное поле… Вотъ его и не видно уже. Ужасно жалко, что онъ не можетъ и ночи провести спокойно.

Мы ждали долго, но онъ не возвращался или, можетъ быть, прошелъ другою дорогою; наконецъ, мы устали и легли спать. Только насъ мучили всякіе кошмары, а передъ разсвѣтомъ разбудила страшная буря: громъ и молнія наводили страхъ, вѣтеръ клонилъ и ломалъ деревья, дождь лилъ, какъ изъ ведра, и всѣ канавки превратились въ потоки. Томъ сказалъ мнѣ:

— Слушай, Геккъ, я замѣчу тебѣ любопытную вещь. До той самой минуты, когда мы съ тобою вышли вчера, въ семьѣ Джэка Дендана не могли знать о его убійствѣ. Но тѣ люди, что гнались за Клэйтономъ и Диксономъ, распространятъ вѣсть повсюду въ какіе-нибудь полчаса, и всякій, кто услышитъ ее, кинется отъ одной фермы къ другой, стараясь сообщить раньше другихъ подобную новость. Еще бы! Въ продолженіе лѣтъ тридцати не приходилось имъ и двухъ разъ разсказывать что-нибудь такое любопытное. Эта страсть передавать новости замѣчательна; но я ея не понимаю.

Онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ, чтобы дождь пересталъ и намъ можно было бы выйти и повстрѣчать людей, чтобы посмотрѣть, какъ и что будутъ они намъ разсказывать. А онъ говорилъ, что мы должны притвориться очень изумленными и испуганными.

Мы вышли тотчасъ, какъ пересталъ дождь. Былъ уже бѣлый день; мы выбрались на большую дорогу и намъ встрѣчались разныя лица, которыя останавливали насъ, здоровались, разспрашивали, когда мы пріѣхали, какъ поживаютъ наши тамъ, долго ли мы здѣсь пробудемъ, словомъ, говорилось все обычное, но никто не заикнулся о случившемся. Это было даже изумительно! Томъ полагалъ, что, если мы пойдемъ въ рощу, къ смоковницамъ, то увидимъ, что трупъ лежитъ одиноко, нѣтъ ни души около него. Онъ говорилъ, что люди, гнавшіеся за ворами, могли забѣжать за ними слишкомъ далеко въ глубь лѣса, чѣмъ злодѣи воспользовались, чтобы убить и ихъ, такъ что некому было и разсказывать о случившемся.

И не успѣвъ еще одуматься, мы шли уже, куда надо, и очутились у смоковницъ. У меня морозъ по кожѣ пробѣгалъ, и я объявилъ, что шагу не ступлю далѣе, несмотря на всѣ просьбы Тома. Но онъ не могъ удержаться: ему хотѣлось удостовѣриться, цѣлы ли сапоги, не сняты ли они съ мертвеца. И онъ полѣзъ въ чащу, но черезъ минуту показался опять, глаза у него были выпучены, онъ страшно волновался и крикнулъ мнѣ:

— Геккъ, онъ ушелъ!

Я былъ пораженъ и сказалъ:

— Томъ, ты врешь.

— Честное слово, его нѣтъ. И никакого слѣда! Земля, правда, утоптана, но если была видна кровь, то ее смыло дождемъ. Здѣсь только грязь и слякоть.

Я согласился подойти, наконецъ, чтобы убѣдиться своими глазами. Томъ не лгалъ: не было и помину о трупѣ!