Маркета Лазарова - Владислав Ванчура

Глава Третья

Епископские слуги мчались куда-то, прямо чуть ли не в раскаленное пекло. Расспрашивали мужиков, расспрашивали купцов, однако никому не встречался всадник, который напоминал бы Кристиана. Ездоки усомнились в успехе дела и замедлили бег. Выходило, что граф свернул с дороги и настичь его не удастся.

«Так что предпримем? — спросил предводитель отряда. — Добыча наша улизнула, а Рейнер валяется, повержен где-нибудь в пыли. Может, заблудился, а может — предал нас? Как бы там ни было, чую я, что пора подумать о собственной шкуре. В деревнях поговаривают о королевских войсках, а у них — большой зуб против разбойников! Не хотелось бы мне попасться на глаза солдатам, ибо кто же мы, в конце концов, как не похитители? Черт побери! Видел я в чешских городах множество виселиц и не хотелось бы мне иметь дело с их правосудием! Уж пусть лучше выпорет епископ, чем вздернет на виселицу король! Я промолчал бы, если бы служба наша подходила к концу, но мыкаться неделю по чужой стране? Расспрашивать и возбуждать подозрения? Не значит ли это напрашиваться в петлю? Воротимся, Христа ради, к епископу и скажем, что королевские солдаты гнались за нами по пятам и мы едва унесли ноги».

Какая уж тут верность у эдаких никчемных людишек!

Поплелись молодцы восвояси, зато перед Иеной дали коням шенкелей и погнали так, что от взмыленных животных во все стороны летела пена.

Воротились они, и выслушал их епископ, и пришлось им худо. Рассерженный пастырь, задумавшись на короткий миг, потер чело и приказал оседлать себе коня. Он отправился к старому графу Кристиану и застал его дома, когда граф сидел близко у огня, беседуя со своим егерем. Епископ приметил, что мех на графском кафтане лезет и висит клочьями. Штаны у егеря тоже рваные. Тут епископу пришло в голову, что, стало быть, у Кристиана есть более веский довод соблюдать экономию, чем обычное своенравие. Наблюдение это придало епископу уверенности, и начал он чуть ли не свысока.

«Мои люди возвратились из Чехии, господин граф, и доставили мне известие о вашем сыне. Вы знаете, сколь высоко я ценю дружеские чувства, сколь удручен, что ваше ласковое ко мне расположение переменилось теперь, и вдвойне опасаюсь, что визит мой не ко времени. Судите, однако, о важности известия по тому страху, который я испытал и который не покидает меня. Ваш сын задержан в Чехии!»

Тут лицемерный епископ принялся описывать происшествие приблизительно так, как оно было на самом деле. Проницательность его замечательна. Он опасается, как бы юный граф не попал в лапы к злодеям.

Ах, епископ, епископ! Строить козни, а притворяться, будто хлопочешь только о справедливости! Вот придет час держать ответ на Страшном суде, насидишься в чистилище за то, что ты наслаждался видом отца, помертвелого от страха. Едва окончилась их беседа, не успел граф и поблагодарить епископа, как недобрая весть уже разнеслась по округе.

Замок Кристиана назывался Фрайхайт. И во Фрайхайте том, или, по-чешски сказать, в Вольности, немедленно начались сборы. Слуги выводят коней из конюшен, снимают с костылей седла; служаночки причитают в голос; братья Кристиана изготовились действовать и торопятся переменить у шляпы перо. Повсюду суета, повсюду спешка. Конюший орет на конюхов: «Поворачивайся, давай, шевелись, лодырь!» Через минуту все было перевернуто вверх дном, все закрутились, вплоть до последнего поваренка.

В тот же день граф Кристиан снарядился в дорогу. Путь он держал в Прагу; граф гнал что есть мочи, покуда доставало сил у лошадей, и приехал в город на четвертые сутки. Тут же начались дознания, и дело дошло до короля.

Король! Глас короля — словно глас трубы, он хватает за сердце. Храни нас, боже, от королевского гнева!

Король повелел — и вот уже изготовлен указ. Один из писарей вручает его великолепному оруженосцу. Старый граф Кристиан меж тем ждет, стоя перед рядами рыцарей. Гляди, как сверкают, золото на щитах и златотканые чепраки! На длинных-предлинных копьях, что подошли бы для охоты на орла, блистают, трепеща, флажки. На доспехах и мечах играет солнце. Мороз и солнце. Кристиану вручают свиток, и он со склоненной головой покидает залу. Ах, берегись, Козлик, король желает, чтобы тот, кто своевольно задержал молодого графа, понес наказанье. Полки, стоящие у Болеслава, должны споспешествовать графу Кристиану.

Итак, на другой день граф добрался до знакомых нам мест. Пиво тем временем вывел свою рать из Шерпипской чащи. Он поджидал конницу, чтобы догнать противника и в случае чего уйти хотя бы без позора. Разыскать его графу не составило труда. Однако слушал капитан небрежно, ему не до разговоров. Лицо у него распухло от мороза, он сильно не в духе; уставясь на гриву своего коня, он пожал плечами.

«Не знаю, не слыхал ничего о немецком графе. Вез ценности? Нет? Тогда отчего вы подозреваете разбойников? Бандиты никогда не вздорили с немцами. Им, окромя денег, ничего не нужно. Они ведь дворяне, но занялись грабежом». Граф не знал, как тут и поступить. Что предпринять? Куда податься? Спешившись, он принялся расхаживать по военному лагерю, очевидно, поджидая, не осенит ли его счастливая мысль. Доверился он господней воле, и доверие это куда как разумно. Хмурый граф бродил по лагерю, приглядываясь ко всем — и вдруг заметил на плечах одного Пивова оборванца плащ, который чем-то привлек его внимание. Плащ знакомого цвета, плащ, прошитый серебряной нитью, которая то пропадает, то появляется снова. Плащ своего сына!

Начали дознание, и обнаружилось, что солдатик поднял плащ на дворе Рогачека.

Граф Кристиан рад, он хочет остаться в полку капитана Пиво. Он твердо надеется вместе с ним настичь шайку разбойников, а потом увидеть и своего любимца. Пиво не произносит в ответ ни слова, ни звука, ни звука.

Сей непревзойденный военачальник страстно мечтал получить дворянство, и никто не злил его больше, чем граф, который путался под ногами солдат, теребил их за пояса, ликуя, что напал на верный след. Честное слово, дворян стоит избирать! Право, истинным дворянином может считаться лишь тот, кого возвышают собственные заслуги и доблести. Взгляните на капитана, сколько в нем достоинства, как пристала бы ему медвежья шкура! А это как раз тот знак отличия, о котором в свое время он попросит короля. Наконец подоспели и долгожданные конники. Двадцать коней и двадцать молокососов, от которых нечего и ждать проку. Пиво был раздосадован.

Глядите на них кому охота, капитан отправился на боковую. Утром следующего дня войско вошло в лес. Пиво продвигался не спеша. Поставили три поста, верховые скакали взад и вперед, туда и обратно, обеспечивая путь пехоте и перенос тяжестей. Не могли же войска продвигаться в глубь леса с пустыми руками, не могли же они снова обречь себя на гибель от жутких холодов и голода?

Увы, предосторожность эта, судя по всему, придется по вкусу и разбойничкам. Смотрите, они крадутся за войском, словно верные тени. А кто-то подобрался совсем близко и наблюдает. Это все тот же Миколаш, Миколаш с просветленным лицом, Миколаш, которого ждет возлюбленная. Как, неужто возлюбленная? О, это непростая история! Маркета и по сей день грустна, до сих пор она горько плачет. Так пусть ее поплачет!

Я распознаю блаженство в ее всхлипах. Бедняжечка, о чем она тужит? Какие ее чаяния не сбылись? Хотела она уйти в монастырь.

Милость божья порой испепеляет нас. Ниспослала она Маркете любовь — о, благодарю за пылающие крыла, за поток дыхания, в котором трепещет ее душа! Благодарю и печалуюсь! У ее любви — оскал владыки преисподней, а в милых губках мелькает звериный клык! Я вижу разверзающуюся бездну, страшные когти терзают ее края. Я слышу посвист, от которого закладывает уши. Несчастная, у тебя за спиной скулит дьявол. Злосчастная невеста ни жива ни мертва, она еле дышит, но страх пробуждает ее сладострастие. Блаженство и безнадежность дрожат в ее душе, как дети в темном подземелье.

Драгоценные государи мои, вы догадываетесь уже, каковы Маркетины ночи? Она омерзительна самой себе, она гнушается своего тела, своей грешной плоти, своих рук и ног, и чресел, обнимающих дьявольского любовника. Она винит свою душу за слабость, винит за то, что окунается она в наслаждение, как солнце в море.

Послушайте теперь краткий рассказ о ее нраве и рассудите дело по-своему.

Жила Маркета в Оборжиште у отца своего Лазара, отличавшегося нравом неустойчивым и вертким. Дурные примеры слишком заразительны. И случилось так, что когда Маркета должна была появиться на свет, отец ее впервые устроил засаду на повороте большака. Черт знает, кого он тогда обобрал, добыл-то всего лишь несколько грошиков, — овцу на них не купишь. Но решка одной денежки была отшлифована и вместо королевского изображения на серебре были выбиты два слова: «Страх божий».

Люди склонны соотносить случайности, диковинные и странные, с домашними происшествиями. Лазар опасался, что дан ему знак делать добро для малых сих. Был он обременен многими грехами, а потому, когда родилась у него дочь, обещал ее богу.