О Пифагоровой жизни - Ямвлих Халкидский

Глава XVII

(71) Вот как он подготовился к воспитанию учеников. И когда молодые люди приходили к нему и выражали желание учиться у него, он соглашался не сразу, но лишь после того, как устраивал им проверку и испытание и прежде всего спрашивал, как они себя ведут с родителями и остальными родственниками. Затем он смотрел, смеются ли они не вовремя, или молчат, или слишком много разговаривают. Он также рассматривал некоторые их стремления, знакомых, с которыми они общались, и их отношения с этими знакомыми, и чем они большей частью занимались днем, и почему им случалось радоваться или огорчаться. Кроме того, он наблюдал их внешний вид, и походку, и все телодвижения в целом. Изучая черты, которые были выражением их характера, он принимал внешние проявления за признаки скрытого в душе нрава. (72) Того, кого он так экзаменовал, он держал в ожидании еще три года, проверяя, много ли в нем твердости и истинной любви к учению и достаточно ли он пренебрегает общественным мнением, чтобы презирать почести. После этого он предписывал пришедшим к нему пятилетнее молчание, испытывая их способность к самоконтролю, так как владение речью – наиболее трудный вид самоконтроля, как открыто нам теми, кто учредил мистерии. В это время то, что было у каждого, то есть имущество, переходило в общую собственность и передавалось специально назначенным для этого ученикам, называвшимся «политиками», которые имели опыт в ведении хозяйства и были законодателями70. Если их признавали достойными стать причастными к учению на основании испытания их образа жизни и других нравственных качеств и после пятилетнего молчания, то они, наконец, становились эсотериками и, допущенные за занавес, слушали Пифагора, находясь рядом с ним, и смотрели на него.71 До этого долгое время, пока их нравы были предметом испытания, они вникали в его учение, просто слушая Пифагора по другую сторону занавеса и не видя его. (73) Если же они не выдерживали испытания и изгонялись, то получали вдвое больше имущества, чем внесли, а «совместно слушающие» (так называли окружение Пифагора) насыпали им, как умершим, надгробный холм. Встречаясь с ними, они вели себя так, как будто перед ними кто-то другой, и говорили, что умерли те, которых они выдумали сами себе в надежде, что благодаря учению они станут прекрасными и добрыми. Неспособных к учению они считали неорганизованными и, так сказать, бесцельными и бесплодными. (74) Если же после вынесения суждения об ученике на основании его внешнего вида, походки, других его телодвижений и состояний, после того, как он уже подавал надежды, после пятилетнего молчания, после священнодействий в столь многих науках, после стольких важных посвящений и очищений души во многих науках, благодаря которым души у всех становились прозорливыми и исключительно чистыми, его все же признавали инертным и неспособным к учению, то поставив ему обелиск и могильный памятник там, где он учился (как говорят, они так поступили с Периллом из Фурий и Килоном – вождем из Сибариса, которых признали негодными), его изгоняли из школы, наделив в изобилии золотом и серебром (ибо у них это было общим и находилось как общая собственность в распоряжении назначенных для этого людей, которых поэтому называли экономами). Если они потом по другому поводу встречали этого человека, они считали его совершенно не тем, кто в их глазах умер.

(75) Поэтому также Лисид72, порицая некого Гиппарха, разгласившего учение Пифагора среди непосвященных и примкнувших к нему без изучения наук и умозрения, говорит следующее: «Рассказывают, что ты даже публично философствуешь перед случайными людьми, делая то, что Пифагор считал недостойным. Ты, Гиппарх, усвоил это с рвением, но не выполнил, и ты, друг, отведал сицилийской роскоши, которой тебе не следует больше предаваться. Если ты больше не будешь так поступать, я буду рад, если же нет, ты умер для нас». Затем он продолжает: «Благочестиво помнить его наставления относительно божественного и человеческого и не разглашать благ мудрости среди тех, кто еще не очистил душу от сна. Ведь несправедливо предлагать то, что добыто с трудом после стольких усилий, любому встречному или разглашать непосвященным мистерии элевсинских богинь73. И беззаконен и нечестив тот, кто так поступил. (76) Полезно вспомнить, как много времени мы потратили, чтобы очиститься от грязи, осевшей в наших сердцах, пока наконец по прошествии многих лет мы не сделались восприимчивы к его учению. Как красильщики, предварительно очищая ткань плаща, протравливают ее перед крашением, чтобы краску невозможно было смыть и чтобы она не обесцветилась, так же и этот божественный муж предварительно готовил души любящих философию, чтобы не обмануться ни в ком из тех, которые, как он надеялся, станут прекрасными и добрыми. Он не блуждал среди ложных теорий и не черпал из родников, которыми многие софисты, которые не занимаются ничем хорошим, прельщают юношей, но обладал знанием о вещах божественных и человеческих. Софисты же, под предлогом изложения его учения, делают много скверного, улавливая молодых людей беспорядочно и даже не по случаю. (77) Поэтому их слушатели становятся недовольными и невнимательными. Они сообщают возбужденным и замутненным душам божественные теории и речи, словно вливают в глубокий колодец, полный грязи, чистую и прозрачную воду: они и грязь размешали в воде, и воду испортили. Вот каков метод такого преподавания и обучения. Ибо плотные и густые заросли окружают умы и сердца тех, кто, не пройдя очищения, посвящает себя наукам, и эти заросли скрывают в душах все цельное, кроткое и разумное и мешают открыто проявляться и выделяться разуму. Я бы хотел сразу назвать источники этого зла: невоздержанность и корыстолюбие, и эти пороки имеют большие последствия. (78) От невоздержанности происходят беззаконные браки, развращенность, пьянство, противоестественные удовольствия и некоторые необузданные желания, приводящие к пропасти и обрыву, так как некоторых эти желания заставили вступить в связь с матерью или дочерью и, подобно тирану, попрать общину и закон. Со связанными, как у пленников, руками и под принуждением эти люди были наконец приведены к гибели. От корыстолюбия же родились грабежи, разбой, отцеубийство, святотатство, составление ядов и прочие преступления такого рода. Сначала нужно очистить почву, питающую эти страсти, огнем, железом и всеми средствами наук и, освободив разум от стольких бедствий, предложить ему что-либо полезное»74.

(79) Пифагор считал, что в столь великом и таком необходимейшем попечении науки нуждаются больше философии, и он требовал, чтобы исключительное значение и особое внимание уделялось преподаванию и изложению его учения. И он испытывал и распознавал умонастроение поступающих в учение при помощи разнообразных педагогических приемов и обширных научных исследований.

Глава XVIII

(80) Теперь расскажем о том, как он разделил допущенных им к учению соответственно достоинству каждого. Ведь было бы несправедливо, чтобы все равно участвовали во всем, ибо природные данные у всех различны. Но также несправедливо, если бы одни были допущены на все самые важные беседы, а другие бы не были ни на одной из них; это противоречило бы духу совместной жизни и равенства. Сообщив каждой группе ту часть преподаваемого материала, которая ей была доступна, он каждому по возможности облегчил понимание и сохранил принцип справедливости, потому что каждой группе он предложил беседы, более всего для нее подходящие. И в соответствии с этим он назвал одних пифагорейцами, других – пифагористами75, как мы называем одних аттическими авторами, а других – аттикистами76. Внеся необходимую ясность в названия, он определил, что первые являются его настоящими последователями, а вторые проявляют внешнее рвение. (81) Таким образом, он предписал, чтобы имущество пифагорейцев было общим и чтобы их совместная жизнь была постоянной, остальным он повелел сохранить собственность, но собираться вместе для занятий. Так эта традиция в отношении двух методов преподавания была установлена со времени Пифагора.

Но согласно другой точке зрения, существовало два вида пифагорейской философии, потому что было два вида тех, кто ею занимался: одни назывались акусматиками, другие – математиками77. В этом разделении некоторые не входившие в школу признавали математиков пифагорейцами, а акусматиков не признавали и науку их возводили не к Пифагору, а к Гиппасу78. О Гиппасе же одни говорят, что он был из Кротона, другие – что из Метапонта. (82) Философия акусматиков представляет собой изречения без доказательств и без объяснений, содержащие указания, как следует поступать, и включает остальные изречения Пифагора, которые они пытаются сохранять как божественные предписания. Они не претендуют на то, чтобы говорить самим за себя, и так и не должно быть, но сами они считают самыми мудрыми тех, кто усвоил больше всего подобных изречений. Все так называемые акусмы79 (устные предписания) делятся на три вида: одни отвечают на вопрос, что это такое, другие – что является лучшим, третьи – что следует делать или не делать. Примеры первого вида: «Что такое острова блаженных?» – «Солнце и луна». «Что такое Дельфийский оракул?» – «Четверица, и этот оракул есть гармония, в которой заключены сирены»80. Акусмы второго вида: «Что самое праведное?» – «Жертвовать». «Что самое мудрое?» – «Число, а на втором месте – то что дает имена вещам». «Что самое мудрое вокруг нас?» – «Искусство врачевания»81. «Что самое прекрасное?» – «Гармония». «Что самое могущественное?» – «Мысль». «Что самое лучшее?» – «Благополучие». «Какое высказывание самое правдивое?» – «Что люди порочны». Поэтому говорят, что Пифагор хвалил стихи поэта Гипподаманта с Саламина: