Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик

А гигантопитеку к чему напряги? Реальных врагов раз-два и обчелся. Кому охота связываться с такой махиной? Лежи себе да песни пой… Хоть на горе, хоть под горой. Захотел есть — поймал оленя, вытряхнул из шкуры и трескай, пока все не слопаешь. Маловато? Сбились в кучку парой особей, завалили мамонта, и усе — веселись, нищета… А вот когда мамонты закончились, пришел каюк и великанам. Такая вот историческая диалектика…

Помнишь мезозойскую культуру,Мы с тобой сидели под скалой,Ты мою разодранную шкуру, дорогая,Зашивала каменной иглой.Я сидел небритый и немытый,Что-то там невнятно бормотал.В этот день топор из неолитаЯ на хобот мамонта сменял…[7]

Старая студенческая песенка, вопреки задумке автора, не развеселила, а вызвала приступ ностальгии. Так, что даже в горле защемило. Не, ну нафиг с воспоминаниями. Жить надо там, где находишься, а не мечтами о прошлом.

Подойдя к краю трясины максимально близко, чтоб не провалиться (в данном случае мой избыточный вес был некстати), я стал увлеченно тыкать жердью во все стороны, пытаясь нащупать твердь. Но то ли тыкал чересчур энергично, то ли искомого дна рядом не было — а успеха не достиг. Трясина, даже не думая сопротивляться, поглощала шест на всю длину. Только булькало…

Где-то на сотой попытке или примерно через час усиленного зондажа я начал понимать, что сказав «а», удача взяла тайм-аут и как воды в рот набрала. Поэтому, если в мои планы не входило прощупать каждый метр прибрежной зоны на сотню шагов в обе стороны от предполагаемой переправы, надо срочно изобретать другой метод поиска. То есть заняться именно тем, что позволило нашим предкам подняться на вершину эволюционной пирамиды. В смысле пошевелить мозгами. Невзирая на временную принадлежность к беззаботным здоровякам.

Легко сказать, труднее исполнить. Думы в голову не лезли. Причем не только конструктивные, а вообще. Кроме глупых вроде: «Чего тут думать, трясти надо».

Почесав сперва затылочную кость, потом пузо, и сказав себе, что утро вечера мудренее, я уже собрался возвращаться к костру, когда капризная Фортуна снова вспомнила о нас с Митрофаном. И уже вполне закономерно начала именно с него…

Ночную тишину прорезал громкий вскрик, в котором я уже привычно распознал голос своего спутника. А в отблесках ярко полыхнувшего костра заметались тени.

— Да что ж такое! Опять?

Вообще-то мог бы и раньше сообразить, что в покое нас не оставят. Видимо, нейроны из-за увеличившегося черепа и в самом деле медленнее движутся. Если пересчитать на звонкую монету, в котомках, реквизированных у разбойников, было целое состояние. Сопоставимое с ценой нескольких деревень вместе с людьми, скотом, а также всем прочим движимым и недвижимым имуществом.

Значит, остатки ватаги вторично пересилили себя и совершили очередную попытку вернуть трофеи. А то и объединились с кем-то. Чем такому кушу пропадать, лучше поделиться.

Тем более что найти нас было проще пареной репы. Во-первых, мы не прячась чесали прямиком к болоту. Во-вторых, куда еще, исходя из бандитской логики, могут двинуться люди, завладевшие бесценным грузом, как не к пункту обмена? Ну а где именно проход к замку находится, лихие людишки лучше нашего знали. Так что и искать не пришлось…

Одного только не учли разбойники, что мы не оба спать завалимся, а я, на ночь глядя, брод щупать пойду. Вот и не получилось нападение внезапным. Монашку дали по башке, а главного супротивника на месте не оказалось.

Стоп! А не дурак ли я?! Да в гробу они видали со мною бодаться! Наоборот! Именно то, что я ушел, их ободрило. Вот и налетели, как сороки, пока хозяина дома нет. Не я и не Митрофан разбойникам нужен, а людоедские трофеи. Схватить и бежать! Вот и весь план. Рассчитывая на то, что ночью в лесу их не поймать. А там выждут, пока мы уберемся, и сами товар на золото и сменяют… Шалишь, брат!

Подбросив хвороста в костер, разбойники рассчитывали, что свет поможет им быстрее отыскать утраченное добро, но просчитались. Вернее, ошиблись. Как и я, пока не привык к случившимся со мной изменениям, они не зачитывали разницы в росте, и торопливо обшаривали все вокруг от земли и до высоты взгляда. А котомки-то я пристроил, как мне было удобно. То есть метра два с половиной от земли, не ниже. Так что, вися буквально над головами суетящихся под деревьями людей, они не попадались им на глаза.

— А ну, стоять!

Зарычав страшным голосом, я бросился к костру, готовый сметать все на своем пути.

Первому татю, неосторожно подвернувшемуся под ноги, я зафутболил со всего маху в живот, словно пробивал одиннадцатиметровый. И столько злости во мне оказалось, что бандит улетел прочь, даже не охнув. Там, куда он упал, затрещали кусты, ветки пару раз упруго качнулись, и всякое шевеление замерло.

Второго душегуба, который от страха присел с растопыренными руками, словно ловил курицу, и таращился на меня выпученными глазами, приложил кулаком в темя, нанося удар сверху вниз. Он там и свалился замертво.

Нагнулся проверить. Громкий вопль и удар по хребту. Не слишком сильный, словно выколачивали пыль из надетой на меня шкуры. Медвежьей…

Разворачиваюсь и вижу перед собою то ли бесстрашного, то ли настолько пьяного, что потерял страх, разбойника с увесистым суком. Которым он снова замеривается на меня. На этот раз целясь в голову. Рефлексы сработали быстрее, чем успел оценить реальную опасность…

Блок. Удар. Хруст ломающегося дерева…

В лоб я все равно получил, но только обломком. Отличные у покойного Пырея боевые браслеты. В прошлый раз меч баронский о них переломился, теперь — дубинка. И пока разбойник недоуменно взирал на остатки оружия, я смазал ему хуком слева в ухо. Именно смазал. Из-за разницы в росте удар не получился, но в совокупности «ударнику» и этого хватило. Помогла масса тела.

Выпрямился и взревел еще раз, имитируя то ли Кинг-Конга, то ли Тарзана, только в грудь стучать себя не стал.

— А ну, покажитесь! Кто еще хочет комиссарского тела?!

Благодаря отличному освещению, те четверо, что готовились пустить в меня стрелы, были замечены вовремя. Прикрыв ладонью лицо, я бросился к ним.

Торопясь выстрелить, разбойники плохо натянули тетиву луков, и выпущенные стрелы даже не оцарапали меня. Впрочем, может, у них просто луки плохие?[8]

Добежав до стрелков, я сграбастал двух ближайших и с чувством стукнул их друг об друга лбами. Выпустил из рук бездыханные тела и осмотрелся.

Трое или четверо незадачливых грабителей удирали прочь, и гнаться за ними в потемках было бессмысленно. Пусть уходят. Авось третьего урока им таки хватит для вразумления…

Зато на единственного из всех, рванувшего к болоту, стоит обратить внимание.

Во-первых, одет разбойник не в пример другим, куда богаче. Не в домотканую свитку или кожаную куртку, а в пышный кафтан с разрезными рукавами.[9] На ногах не лапти или чуни, а желтой кожи сапоги. Но и не это самое важное… Беглец двигался неуклюже, как человек, привычный к седлу, и придерживал рукой длинную саблю. Неужто атаман попался?

— Митрий, ты как? — я на секунду склонился над монашком и тронул его за плечо. — Живой?

— Да… — простонал тот. — Ох-х… На меня упало что-то?

— Дубина… Держись, я скоро…

Всего-то и потерял что секунду-вторую, а разбойник уже добежал до края трясины, гораздо правее того места, где я измерял глубину, и прямо с разбега сиганул в болото. Не очень-то и здорово. Метра на два с копейками. Я даже в школе дальше прыгал… Но своего он достиг. На месте приземления воды оказалось по щиколотку.

Взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, атаман все же плюхнулся на задницу. Заполошно оглянулся, увидел меня, вскочил на ноги и побежал дальше, в глубь болота. Крича при этом:

— Panie Rycerzu! Na litość boska! Ratunku! Poźeracz mnie goni![10]

Интересно девки пляшут… Это что же получается? Нет, я вполне адекватен и не разделяю людей на хороших и плохих по цвету кожи, разрезу глаз или национальности, но очередной «польский след» в деле мне сильно не понравился. Чересчур много совпадений.

— Жди меня на берегу! Поддерживай огонь! В воду не суйся! — крикнул я Митрофану, что как раз, пошатываясь, выбрел из кустов. И не дожидаясь ответа, поспешил за поляком.

Хоть бы месяц выглянул. Хорошо, что на болоте тени не такие густые, а то как пить дать потерял бы разбойника из виду. Шляхтич не просто бежал — несся по невидимой под водой гати аки посуху. Так что рукава развевались за спиною, словно вымпел. И, несмотря на далекую от комизма ситуацию, вызывал в памяти увековеченную Мироновым сценку из «Бриллиантовой руки».

Но кинокомедии остались в прошлой жизни. Здесь люди если и шутили, то только в кругу родных и близких. А каждый незнакомец, особенно немец,[11] скорее всего был врагом. И поддавшись благодушию, можно не только без руки, но и без головы остаться.