Вечернее утро - Анатолий Шихов

- Что за дурацкий сон? - бормотал Лев Александрович. - Впрочем, и в самом деле все живое на земле на протяжении веков пожирало друг друга, и выживал сильный. Самым сильным оказался червяк: он до сих пор жив, а всякие там бронтозавры исчезли.

Вынув из кармана зажигалку, Лев Александрович пощелкал ею, без нужды добывая огонь. Он вспыхивал шариком и сразу гас. И вот тут появился шар, который он принял сначала за воду и обрадовался. Но еще не коснувшись, отпрянул: от него разило типичным бензином; оболочка была маслянистой, а поверхность слегка парила.

- Не надо! - закричал он, замахав руками.

Бензиновый шар незаметно растаял, а он подумал, что его неправильно поняли: они вообразили, будто ему потребовалось заправить зажигалку. Значит, сам дурак, нечего было хвастаться ею.

- Курить хочу! Курить, говорю, нехристи!

Его все-таки поняли, но по-своему: была угадана жажда табачного дыма. Откуда-то возник махонький пепельный шарик, постепенно раздуваясь, стал превращаться в мутное облако. Лев Александрович опять шарахнулся: еще не хватало задохнуться!

- Сигарету! "Космос"! "Ту-104"! Да что у вас есть в продаже-то? Его определенно не понимали, хотя готовы были помочь. Он вновь сел возле коробки с куклой. Нужно было подумать. Каким-то образом он попал в необъяснимую ситуацию, и здесь демонстрируют чудеса. Окажись на его месте кто-нибудь другой, тот же Хрюков, которому всегда все ясно, давно бы уже чокнулся от потуг понять все эти странности.

- Не торопись с выводами, - сам себя перебил Лев Александрович. Вполне может быть, что ты уже свихнулся, а все это тебе только кажется.

Между тем, заметно посинело и вновь шагах в десяти возникла та самая ромашка с семью разноцветными лепестками. Лев Александрович уставился на нее, пытаясь увидеть на голубом диске хоть что-нибудь, но голубизна была гладкой. Лепестки снова начали менять цвета. Кино продолжалось. Он сел посмотреть вторую серию. Но показывали все то же - чередовались цвета и только. Созерцая, он думал о своем сне - что за дурацкий сон приснился ему? Почему он, Лев Александрович Узлов, должен карабкаться по внутренней стенке какого-то шара? Почему в этом загадочном мире нельзя передвигаться дальше некой границы, ни во что в сущности не упираясь? Или объясняется это просто: человек не может прыгнуть выше каких-нибудь полуметра, хотя потолка над ним нет. Не дано и все тут. Неужели и в самом деле его поместили в какой-то шар с невидимыми стенками? Но так не бывает.

- Белиберда, - убежденно сказал Лев Александрович, еще раз крепко подумав. - Или у меня лопнет черепная коробка, или я кончусь от голода, или начну звереть.

Он выбрал последнее. Он решил подойти к ромашке. Лев Александрович шел осторожно, прислушиваясь и озираясь; чем ближе подходил, тем неуловимее становилась голубизна диска. Скорее всего, это оптический эффект, вроде радуги, которую не увидишь, находясь в непосредственной близости от нее.

Лев Александрович ничего не увидел. Ровным счетом ничего.

Он прошел сквозь голубизну, оглянулся. Диск за спиной остался таким же голубым, но чем дальше он уходил, тем гуще становилась голубизна.

Он шел к озеру. Он ждал столкновения: должен же наткнуться на какую-то преграду, дальше которой нельзя. Но не наткнулся. Просто озеро перестало приближаться, хотя он все шел и шел, потом даже побежал, крича во все горло. Он бежал, и ему ничего не сопротивлялось. Плача и матерясь, он проклинал свой сон, в котором лез на стену внутри какого-то шара и, может быть, этот шар преспокойно лежал у кого-нибудь на ладони, и бешенство Льва Александровича кого-то сильно развлекало.

И снова было утро. Впрочем, условное утро. Лев Александрович подозревал, что сутки для него создавались искусственно, как это делается в курятниках, чтобы куры неслись чаще. Ощущение теплого ветерка было новым; он нашел себя в зарослях бамбука. Лев Александрович твердо лежал на громадном валуне, устланном сизым мхом. Если раньше трудно было объяснить опору под собственным телом, то теперь Лев Александрович с удовольствием пощупал влажный мох, выдрал клок и понюхал.

- Видала? - недоверчиво спросил он. - Кажись, отпустили, черти полосатые.

- Отпустили, сволочи, - как ни в чем не бывало, сказал Внутренний Голос.

- Ну и словечки у тебя, мамзель! Где это ты нахваталась?

- Бог с тобой, Лева! Какой я тебе мамзель?

- Ничего себе! Коман са ва, приятель? Как поживаешь?

- Относительно. Комси-комса.

Вынув транзистор, он покрутил тумблер - диапазоны молчали. Приемник даже не потрескивал, наверное, сели батарейки. Лев Александрович поднялся и увидел озеро, блестевшее между деревьев; шоссе не было, куда делись липы, скамейки и самосвал? Как он оказался в бамбуковой роще - ничего этого Лев Александрович не знал. И он направился к воде, чтобы убедиться в реальности мира. Пожалуй, это был залив: он отчетливо видел тот берег с редкими стволами берез на фоне солнечной зелени; видел далекую голубизну горизонта справа, зато слева вода сливалась с небом, их разделял единственный островок, как бы висящий в воздухе. Берег уходил в воду, можно было наклониться, чтобы зачерпнуть воды ладонью.

Посреди озера торчали три этажерки, похожие на опоры моста, но, наверное, это все-таки были не опоры, а крыши пятиэтажных блочных домов, потому что мост посреди залива не строят. Дома эти давным-давно затоплены водой. В такую пору над озером должны метаться чайки, а тут ни одной. Вдруг взметнулась громадная рыбина, сделала сальто и, словно бревно, плюхнулась в воду.

- Хорошо живут, - решил Лев Александрович.

- Рыбнадзор у них работает не хуже уголовного розыска, - предположил Внутренний Голос.

- Я вижу, ты оклемался окончательно, - обрадовался Лев Александрович.

Он прогулялся по берегу и не нашел ни одного кострища, ни одной бутылки - озеро было совершенно не обжито, роща выглядела первобытно, даже птичка не пискнула. Спустился к воде, собираясь хотя бы умыться. Наклонившись, увидел всклоченную бороду и круглые глаза. Отражение бороды принадлежало несомненно ему, а вот глаза... Это были хищные глаза.

Он почему-то побоялся замочить руку. Поозирался, отступил к чахлому деревцу, отломил сук и опять спустился. Глаза все еще наблюдали за ним. Он ткнул палкой, и к его изумлению рыбина вцепилась в нее зубами, словно собака. Льву Александровичу ничего не оставалось, как выбросить на берег, но и на суше она не отпускала сук. Это была щука.

Лев Александрович подумал про бензин в зажигалке, а Внутренний Голос услужливо спросил:

- Не развести ли нам с тобой костерок, не испечь ли рыбину? Не успел он согласиться, как из лесу выскочил зверь величиной с овчарку и с хвостом кенгуру. Зверь метнулся к добыче, схватил крысиными зубами и исчез в бамбуке.

- Неужели это была крыса?

- А ты как думал?

- Где мы с тобой находимся?

- В Африке.

- Значит, где-то здесь живет наш общий знакомый космонавт Джефсон.

Не выпуская палку из рук, Лев Александрович осторожно прошел по кромке берега, присматриваясь. И опять увидел глаза - да что они все пялятся?

- Бородой любуются.

- Спасибо, приятель. Мне приятно чувствовать тебя мужчиной.

Он осторожно коснулся палкой воды, и все повторилось. На этот раз он был расторопнее: вытащив рыбу, наступил ей на голову. Это оказалась не щука, а очень красивая, сверкающая рыбина с золотистой шкурой, напоминающей наждак. Когда она затихла, Лев Александрович поднял ее. Бока были шершавыми, как терка. Поднявшись с добычей на берег, он опять увидел того самого зверя - крыса преспокойно пожирала рыбину. Он швырнул палку, но промахнулся, а крыса никак на это не среагировала, непуганая, что ли?

Лев Александрович долго брел берегом в поисках поляны: в чаще наделаешь пожару, оштрафовать могут.

Начались признаки города: из воды тут и там торчали куски изогнутых рельсов, концы швеллеров и бетонных свай. Но бамбуковые дебри не проглядывались, город все еще не просматривался.

Наконец, началась песчаная отмель. Набрав сухих щепок, он сложил их шалашиком, затем вынул зажигалку, погрел холодный металл в ладонях, чиркнул и высек едва заметный огонек. Осторожно подставил щепочку - она вспыхнула. Ни дым, ни пламя не собирались в шар, не исчезали. Шалашик тоже загорелся без всяких фокусов.

Потрошить рыбу было нечем; он походил по берегу в поисках чего-нибудь острого, вроде осколка стекла и не нашел. Отломил подходящий сук, сунул в пасть рыбине, пристроил над огнем. Очень скоро тушка зарумянилась, и каких-нибудь минут через пятнадцать он снял ее с костра и, обжигаясь, начал ногтями отламывать куски чешуи. Мясо отколупывалось, словно сосновая кора, и было оно таким же красным, без соли довольно противным, но есть можно. Обедая, он наблюдал за небольшим островком в полукилометре: ему все время казалось, что там кто-то ходит.

Должно быть, на запах, из бамбука выбежала точно такая же крыса, а, может быть, та же самая. Принюхиваясь, она стала бочком приближаться метр за метром: человек явно заинтересовал ее, но она, кажется, боялась дыма. Время от времени крыса, запугивая, показывала свои ужасные зубы, и Лев Александрович заподозрил, что она может решиться броситься на человека.