Анна, Ханна и Юханна - Мариан Фредрикссон

– Тебе надо как можно скорее переговорить с Августом, этот человек умеет молчать, – заключила Анна.

Ханна вернулась домой в сумерках с грызущим чувством, что на нее свалилось слишком многое. Она станет матерью и хозяйкой в таком же большом доме, как в Люккане. Мальчик обретет отца, как обещал Бруман. Конец стыду и позору, думала Ханна. Кончатся разговоры об ублюдке и потаскухе.

Но это слишком, сказала она себе. Счастье, свалившееся на нее, было избыточным, она не заслужила его. Но, подумав, Ханна сладко потянулась, тряхнула головой и подумала, что уже давно за него расплатилась.

– Это справедливо, – произнесла она вслух и подумала: «Никогда не верила, что Бог может быть таким справедливым».

Ей будет не хватать мебели, которой нет в доме мельника, полотенец и многого другого, что имелось у нее здесь. К тому же она как-то не подумала о мужчине, с которым отныне будет делить жизнь и постель.

Придя в родительский дом забрать сына, она боялась, что не выдержит и все расскажет – удивительная тайна просто взорвет ее изнутри. Но нет, ей надо было спешить назад, в преисподнюю люкканской усадьбы.

Ханне было легче скрывать свою радость, пока она застилала тюфячок, укладывала и баюкала сыночка, отодвинув на задворки сознания чувство торжества.

«Черт, – шептала она в исступлении, – черт, как же это будет здорово, когда я смогу рассмеяться в лицо всем этим чванливым свиньям и сказать им все, что о них думаю».

Потом она испугалась и принялась просить милосердного Бога, чтобы простил ей эти злые мысли.

Засыпая, она думала о букетике цветов. Она никогда не видела мужчин, да, впрочем, никогда и не слышала о таких мужчинах, которые собирают в лесу цветы и ставят их в горшок. Это странно, но очень нежно – это она поняла. Хватит и того, что она увидела цветы на столе Йона Брумана – по крайней мере летом.

Ночью ей снились пеларгонии, цветы в горшках. Она видела такие цветы один раз в жизни – на окне пасторского дома.

Несколько дней спустя по округе разнесся слух о том, что мельник уехал домой, в Вермлан, решив не восстанавливать старую мельницу на Норвежских порогах.

Это ложь, подумала Ханна.

Но прошла неделя, а от Йона Брумана не было вестей. Впервые в жизни Ханна впала в отчаяние. Это было тяжелее всякого стыда, и она поняла, что именно надежда делает человека уязвимым. Нельзя надеяться и верить в божественную справедливость.

– Вставай скорее! – прикрикнула на нее Ловиса. – Что сидишь как привидение? Если заболела, то отправляйся домой к матери.

Но Ханна не могла уйти в темноту с ребенком. Осень в этом году пришла рано, сильный ветер срывал сухие листья с ветвей, и сейчас, в раннее воскресное утро, они хрустели под ногами, пока Ханна шла к коровнику на дойку. Там, в темноте, ее ждал Август.

– Святой отец, – удивленно произнесла Ханна, – что вы здесь делаете в такую рань?

Пастор прижал палец к губам и указал рукой на дом.

– Они спят, – прошептала Ханна.

Тут она узнала, что Йон Бруман побывал у пастора в понедельник, договорился о венчании и попросил пойти к Ханне с предложением. Помимо того, они поговорили о церковных документах на мальчика.

– Я позаботился о том, чтобы во время оглашения в церкви было сообщено и об опекунстве Брумана, – сказал Август с затаенным удовольствием.

Бруман уехал в Вермлан, чтобы перевезти оттуда мебель и другие пожитки в дом у мельницы на Норвежских порогах. Он вернется через несколько недель, и тогда состоится бракосочетание.

– Отчего же вы так долго не шли?

– У нас с матушкой не было ни единой свободной минутки. Надо было выкопать картошку до наступления холодов, а то нам не хватило бы ее и до Рождества.

Ханна согласно кивала, не в силах его упрекнуть. Она тяжело опустилась на скамеечку и продолжала кивать, а он стоял в дверях коровника и говорил, что ей пора приниматься за дойку. Она, плача, взялась за работу, и горячие соленые слезы падали в теплое молоко.

Но прошедшая неделя многому ее научила. Нет, никогда и ни на что нельзя надеяться.

Возвращаясь домой в слабом свете всходившего солнца, Август думал о том, что забыл сказать Ханне самое главное: зимой и он, и его мальчики будут загружены работой – Бруман попросил их помочь с ремонтом мельницы.

Был у Августа и лесоматериал – отлично высушенные за трудные годы бревна. Он запасал их, когда ему пришлось до изнеможения трудиться, строя настоящие коровники.

Ханна, вернувшись в дом, занялась привычным делом. Когда завтрак был съеден, она спокойно сказала Иоэлю Эрикссону, что пойдет к родителям и возьмет с собой сына. Иоэль хмуро кивнул и сказал, чтобы она поторопилась и ушла до того, как проснется Ловиса.

– Смотри не опоздай к десятичасовой дойке, – добавил он.

Было очень холодно, когда Ханна по тропинке углубилась в лес. Но девушка не чувствовала пронизывающего ветра, ей было тепло от распиравшего ее чувства благодарности.

Она впервые всерьез подумала о Брумане, о том, как ей вознаградить его. Она любит порядок, она сильная, она знает, что требуется от хозяйки дома. Деньги сами по себе никогда ее особенно не заботили, но считать их она сумеет, учитель хвалил ее за успехи в арифметике. Она поведет хозяйство так, что Бруман будет гордиться своим домом и своей женушкой.

Потом она вспомнила о мебели. Интересно, что за мебель привезет он из Вермлана? Наверное, красивую, намного красивее, чем в Люккане. Она одернула себя, вспомнив клятву не питать пустых надежд.

Мальчик замерз и начал капризничать. Ханна взяла его на руки и прикрыла своей шерстяной шалью. Тропинка между тем вывела ее из леса на поле Августа. Там уже работали, выкапывая картошку, но мать, тоже бывшая здесь, оторвалась от работы и пошла навстречу дочери.

– Значит, освободилась, – сказала Майя-Лиза, и в ее голосе было больше теплоты, чем в словах. Ханна вгляделась в утомленное лицо матери и прочитала в ее глазах радость. И еще гордость. Это было так необычно, что Ханна на мгновение потеряла дар речи и смогла лишь выдавить обычное «С добрым утром».

Они сварили кофе, сели за стол в кухне и стали пить кофе вприкуску, ощущая, как сладкие кусочки растворяются во рту от горячего напитка.

Потом мать произнесла:

– Надеюсь, ты не будешь спать вповалку с тремя или четырьмя детьми.

Ханна не дрогнула, только вздохнула глубже, чем обычно, но спина ее осталась прямой. Она подумала о том, о чем не смела говорить даже сама с собой. Йон Бруман будет делать с ней то же, что сделал Рикард, сын Иоэля. Будет делать каждую ночь, на той кровати в горнице.

Она едва не произнесла это вслух, но сдержалась и сказала только, что у них будет отдельная кровать.

Ханна поняла, что краснеет, в воздухе в этот момент носилось что-то пугающее. Это не было понимание, это не была мысль – Ханна просто чувствовала, что ей страшно.

Мать заметила этот страх и спокойно заговорила:

– Не надо так пугаться. Такова женская доля, к ней постепенно привыкаешь. Думай о том, что ты стала хозяйкой дома и что твой мужчина лучше всех остальных.

– Почему он хочет жениться именно на мне?

– Ты молодая, неприметная и работящая.

Ханна посмотрела на мать со страхом, смешанным с удивлением. Она никогда не говорила о Ханне ничего хорошего. Похвала опасна, она навлекает несчастья. Но Майя-Лиза продолжала:

– Надо сделать все, чтобы ты выглядела пристойно. Это все же свадьба… Я подумала, что можно перешить мое старое подвенечное платье. – Она неуверенно посмотрела на Ханну. Та молчала, и Майя-Лиза наконец произнесла: – Не знаю, правда, что ему нравится, он выглядит как важный господин.

Она ждала, что скажет Ханна.

«Я должен уважать тебя и твою мать…»

Но это была лишь мимолетная мысль, в следующий момент Ханна вновь содрогнулась от ужаса при воспоминании о кровати в спальне.

– Мама, – сказала она, – ничего не выйдет. Я не смогу.

– Глупости, – отрезала Майя-Лиза, отбросив телячьи нежности. – Почему это ты не сможешь делать то, что делают все женщины? К этому привыкают, вот и я привыкла. Страшна не постель, страшны роды.

Ханна помнила свои роды. Они не были легкими, но и не имели таких страшных последствий, как ощущение неизбежности смерти после того, что сделал с ней на сеновале Черный Рикард.

– Надо закрыть глаза и расслабить тело, – сказала мать и покраснела. – В этом нет ничего стыдного, коли благословил пастор. А теперь пошли мерить платье.

Но из этого ничего не вышло – они тотчас убедились, что подвенечное платье Майи-Лизы, давно забытое и лежавшее в сундуке, завернутое в шелковистую бумагу, оказалось мало Ханне. Она была выше и шире Майи-Лизы в молодости.

– Я просто сгорю от стыда за такое платье.

– У нас никогда не было много денег, – сухо возразила Майя-Лиза.

Но Ханна ее уже не слушала. Она вообще словно одеревенела, ей было холодно в жарко натопленной кухне. По дороге в Люккан Ханна впервые задумалась о том, чтобы сбежать от всех, взять ребенка и присоединиться к нищим попрошайкам, которые, как она помнила, бродили по округе в неурожайные годы. Потом она посмотрела на сына, вспомнила те ходячие скелеты и поняла, что не сможет сделать этого.