Суперчисла: тройка, семёрка, туз - Никита Ишков

— Возможно, но от этого выигрывают только мужчины.

— Но потом дамы так грациозно поднимаются…

— Не без того, чтобы до конца дней своих не чувствовать печали, — укорила меня маркиза.

— Что может быть прекрасней печали очаровательной женщины?! — спросил я.

— Наша беда в том, что мы всем готовы пожертвовать ради его величества мужчины…

— Этого владыку частенько свергают с престола, мадам…

— Как бедного Чарльза,[27] не так ли?

— Почти, мадам…

Ах, какая это была женщина! Какая деловая партнерша!.. Она обладала редкой проницательностью и первая угадала, что имя кавалера Шеннинга, которое я принял, чтобы освободиться от настырной опеки отцов-иезуитов, было всего лишь маска. К своему стыду я не сразу обнаружил, что моя милая маркиза одного со мной поля ягодка. Случилось это в преддверии телесного облегчения, когда она, разгулявшись, принялась ловко, выказывая профессиональные навыки, подстегивать меня. Потом, не в состоянии надышаться запахом ее юного тела, я долго с удивлением прикидывал, каким же образом эта веселая парижанка сумела провести знатока потусторонних тайн, адепта и свидетеля света небесного. Ах, как она щелкнула меня по носу, предложив составить компанию на паях по ловле богатых любовников. В мою задачу входил поиск подходящих клиентов, а уж до нитки, улыбнулась она, я всегда сумеет их обобрать. «При этом, — уверила меня Жази, — я всегда буду доступна для вас. Ваша прыть пришлась мне по нраву».

Я принялся хохотать, она также безудержно поддержала меня и открылась, что Париж ей пришлось покинуть не по собственной воле. Она едва успела опередить полицейских ищеек, которые почему-то решили, что именно малютка Жази похитила дорогое ожерелье у одного из высокопоставленных вельмож.

— Это был такой скупердяй, что я была вынуждена сама похлопотать о причитающейся мне плате, — заявила она. — Не страшись, мой милый, у меня ловкие руки, и все, что мы с тобой добудем, я спрячу так, что никакой полицейский прохвост не сможет обнаружить.

— Ах, Жази, ты так непосредственна. Твое предложение делает мне честь, но, к сожалению, я вынужден отказаться от него. Я очень недолго пробуду в Лондоне. К тому же, милая, ты несколько ошиблась, обвинив меня в присвоении чужого имени. Если в отношении Шеннинга ты безусловно права, что же касается «кавалера», я имею полное право на подобный титул.

— И я не держусь за этот вечно простуженный Лондон, — заявила она. — У нас впереди вся Европа, а за ней медвежья Россия. Там я буду изображать итальянку. Мне так хочется побыть итальянкой, это говорят очень увлекательно. Буря страстей, слезы, жадные лобзания, на которые вынуждает меня могучий, сбежавший из Сибири любовник. Мне так хочется побыть итальянкой, я думаю у меня получится. Так ты не в Россию направляешься?

Я усмехнулся.

— Нет, Жази, я собираюсь в Индию.

Она охотно совмещала слежку и постель. Трудилась добросовестно, так что миссис Томпсон вынуждена была сделать ей замечание. Через несколько дней Жази съехала в снятый для нее сыном небезызвестного члена верхней палаты, маркиза Б. домик. Я было взгрустнул, так как сам по собственному почину во время прогулки в Гайд-парке представил ее этому бессовестному rake,[28] однако она сумела мгновенно развеять мою печаль, напомнив, что я должен ей изрядное количество монет. В первый момент это ошеломившее меня требование поглотило всякую печаль от разрыва наших отношений. Помню, в тот день, прогуливаясь возле площади Кавендиш я приметил несчастного слепого старика, которого вела маленькая собачка на снурке. Собачка остановилась возле меня, начала ласкаться, лизать ноги. Нищий сказал дрожащим голосом: «Сэр, я стар и слеп!» Более ничего… Я дал ему несколько пенсов. Старик благородно поклонился, дернул снурок и собачка побежала дальше.

Это было очень разумное четвероногое существо — она вела хозяина подале от края тротуара, от ям, из которых выглядывали полуподвальные окна. Часто останавливалась, ласкалась к прохожим (но не ко всем а по известному только ей выбору — собака оказалась физиогномисткой!), и почти каждый из них подавал нищему. Я шел за ними следом и в тот момент меня сразила простенькая мысль. Странным показалось мне, что порок с такой легкостью выманил у меня три десятка гиней, а человеку, истинно нуждавшемуся в поддержке, я пожалел лишний пенс. Неужели так легко откупиться от добродетели и так дорого высвободиться из объятий зла? Я догнал старика и сунул ему шиллинг. Вечером, в присутствие Дженни, тоже испытал некоторую неловкость и передал девушке необходимую на лечение отца сумму. Каково же было мое удивление, когда перед самым отъездом из Англии я узнал, что девушка, вернувшись в Лондон, поступила к Жази горничной.

Я видел ее судьбу наперед, для этого не надо было обладать даром ясновидения. Встретился, попытался отговорить, однако Дженни ответила, что хозяйка очень добра к ней, хорошо платит и к тому же намерена открыть модное ателье, где ей будет предоставлено место младшей компаньонки.

Обо всем этом у меня было время поразмышлять на борту торгового флейта,[29] отправлявшегося из Плимута в далекую Индию, где мои новые друзья хотели укрыть меня, а также проверить, насколько точны мои учителя в оценке моих способностей. Меня в ту пору донимали мучительные сны, смысл которых состоял в том, что долгожданная заря занималась в восточной стороне. Там появился великий герой, чьим предназначением должно было стать насаждение новой правды на земле, установления долгожданного братства между людьми.

Глава 4

Вересковые пустоши и насквозь просвечивающие перелески Пикардии скоро сменились лесистыми холмами Иль-де-Франса. Долина Сены и особенно междуречье этой прославленной реки и Луары — самые милые моему сердцу места. Дубовые и буковые рощи, ухоженные поля, замки… Как естественно вырастает из этого уютного европейского приволья наш современный город Изиды,[30] называемый теперь Парижем. Поверьте, я знаю, что говорю — не было на земле подобного града. Ни императорский Рим в пору расцвета, ни гордые Афины — скопище мудрецов и недоумков; ни экзотический и сверхрегулярный Теночтитлан;[31] ни пышный, уставший от прожитых столетий Константинополь; ни многолюдные Дели и Нанкин;[32] ни священный Бенарес; ни крикливый и шумный прародитель Парижа, первозданный Вавилон не в состоянии оспорить у этого необозримого улья славу столицы мира.

Моя карета — изобретение хитроумного английского гения, в которой можно было спать, как в домашней постели, мчалась вперед. Мягкие рессоры, дорога, словно пух — я налил себе чашку чудесного чая, отпил немного и запел песенку, которой поделился со мной глухой музыкант — мне довелось встречаться с ним в Вене. Слова я позволил себе немного переиначить. «Из края в край вперед иду, мой чай всегда со мной. Под вечер кров себе найду, мой чай всегда со мной…» Скоро я вновь оказался в точке, в которой слились события, случившиеся в середине третьего и девятого десятилетий нашего века, и пока корабль плывет, самое время вкратце пересказать историю моих новых английских друзей, напутствовавших меня в путешествие на Восток. Начало их тайного союза, как сообщил мне полковник Макферсон, следует искать в сообществах мастеровых, которые в средние века густо заставили города Европы огромными соборами.

На строительство каждого такого храма собирались сотни, а то и тысячи людей, от которых требовались сноровка, умение, обладание перешедшими от отцов к сыновьям знаний, ведь каждое подобное архитектурное сооружение должно было стать достойным жилищем для Спасителя.

Прежде всего, требовались искусные каменщики, потому что вознести под самые облака стены, имевшие огромное число вырезов, проемов, карнизов, надежно подпереть их контрфорсами[33] было в высшей степени трудным делом. Что уж говорить о колокольнях, высотой до трехсот-четырехсот футов![34].. Громадное значение при этом имели не только конкретные профессиональные навыки, но и накопленный веками опыт возведения подобных конструкций, поэтому каменщики и мастера в других областях строительного дела начали организовываться в вольные товарищества, целью которых со временем стало не только выполнение дорогостоящего подряда, но подготовка смены. Старшины подобных союзов поняли, что без воспитания себе подобных их дело может угаснуть.

Первые строительные товарищества возникли в Германии и Фландрии пять-шесть веков назад. На возведение гигантских зданий требовались годы и годы, и все это время строители жили бок о бок с художниками, расписывавшими стены. Инструменты и припасы они хранили в особых бараках, именуемых по-английски «lodge», или «ложи». С годами эти сообщества приняли однообразную и стройную организацию, перешли на особый язык для узнавания своих и передачи особых профессиональных знаний, которые нельзя было доверить бумаге, да и грамотных людей в те дни было очень мало. Были выработаны правила, определявшие порядок приема новых членов, разрешения споров и так далее… Вместе с тем художественно одаренные люди сочли необходимым устроить из посвящения особый церемониал, так как понимали, ничто так крепко не связывает новообращенных как цепь красивых, пусть даже малопонятных, но освященных традицией действ. Скоро возникла необходимость в изобретении особого языка. Ученикам никто и никогда не выдавал свидетельств о принадлежности к ложе, но обучал изъяснению с помощью особых жестов, а также вопросов и ответов. Подобные сообщества скоро образовались в Англии, Италии, во Франции.