Пески Марса. Земной свет - Артур Чарльз Кларк

– Рано, рано, – говорил он. – Помните: он должен получать сигнал десять минут подряд, чтобы изменить курс. – И тревожно посмотрел на свои приборы, прикидывая, сколько времени вытянет нагрузка.

Они продержались семь минут, но у Бредли были наготове запасные, и он подключил их секунд за двадцать. Эти, новые, еще работали, когда звук изменился снова, и со вздохом облегчения Бредли выключил маяк.

– Иди сюда! – позвал он Маккея. – Все.

– Слава богу. Я чуть не получил солнечный удар. И руки-ноги затекли, пока я тут натягивал свой купидонов лук.

– Когда кончите радоваться, – сказал Гибсон, который наблюдал с интересом, но не все понимал, – может, вы изложите мне в нескольких отточенных фразах, как вы проделали этот фокус?

– Сконцентрировали луч и перегрузили передатчик.

– Да, я знаю. А почему вы его выключили?

– Контрольные приборы сработали, – начал Бредли тоном философа, беседующего с отсталым ребенком. – Первый сигнал сообщил нам, что он принял нашу волну, и мы поняли, что он автоматически поворачивается к нам. Это заняло несколько минут. А когда он закончил, он выключил двигатели и послал второй сигнал. Он еще на прежнем расстоянии, конечно, но повернут к нам и подойдет дня через два. Тогда я опять включу маяк. Подтянем его на километр или даже меньше.

Сзади раздался вежливый кашель.

– Простите, сэр, но я хочу вам напомнить… – начал Джимми.

Норден засмеялся:

– Ладно, заплачу. Вот ключи. Шкаф двадцать шесть. А на что тебе бутылка виски?

– Я думал продать ее доктору Маккею.

– Мне кажется, – сказал Скотт, строго глядя на Джимми, – такое дело надо отпраздновать…

Но Джимми уже не слышал – он выплыл за выигрышем.

– Чac назад у нас был один пассажир, – сказал доктор Скотт, внося на руках, как ребенка, длинный металлический ящик, – а теперь – несколько миллиардов.

– Как, по-вашему, не повредило им путешествие? – спросил Гибсон.

– Кажется, термостаты работали хорошо, все должно быть в порядке. Я уже приготовил культуру, сейчас их пересажу, пускай отдыхают до Марса.

Гибсон отправился на ближайший наблюдательный пост. У самой воздушной камеры висело длинное тело курьера, и мягкие кабели расходились от него, как щупальца глубоководного чудища. Когда радиолуч притянул ракету на несколько километров, Хилтон и Бредли взяли кабель, вылезли наружу и заарканили ее. Затем лебедки подтянули ракету вплотную.

– А что с ней теперь будет? – спросил Гибсон капитана.

– Вытащим приборы, а каркас оставим в космосе. Не стоит тратить горючее, чтобы тащить его на Марс. Так что у нас будет маленькая луна – до тех пор, пока не начнем разгоняться.

– Как собака у Жюля Верна.

– Где это? «Из пушки на Луну»? Не читал. Пробовал, правда, но не смог. Что может быть нуднее вчерашней научной фантастики? А у Жюля Верна – позавчерашняя.

Гибсон счел нужным заступиться за свою профессию.

– По-вашему, у научной фантастики нет литературной ценности?

– Вот именно! Иногда, поначалу, она приносит пользу. Но для следующего поколения она непременно становится старомодной. Вспомните, что стало с романами о космических полетах.

– Говорите, говорите, не бойтесь меня обидеть. Если боялись, конечно.

Норден говорил со знанием дела, и это не удивляло Гибсона. Если бы кто-нибудь из его спутников оказался специалистом по лесонасаждениям, санскриту или биметаллизму, он тоже бы не удивился. А кроме того, он и раньше знал, что научная фантастика пользуется большой, хотя и несколько иронической, популярностью у профессиональных астронавтов.

– Так вот, – сказал Норден, – посмотрим, как было раньше. До шестидесятого, а может, и до семидесятого года еще писали о первом полете на Луну. Сейчас это читать нельзя. Когда на Луну слетали, несколько лет еще можно было писать о Марсе и Венере. Теперь и это невозможно читать, разве что для смеха. Наверное, дальние планеты еще попитают поколение-другое, но романы о межпланетных путешествиях, которыми зачитывались наши деды, кончились на исходе семидесятых годов.

– Но ведь книги о космических полетах популярны и сейчас?

– Да, но не фантастика. Теперь ценят чистые факты – вроде тех, что вы сейчас посылаете на Землю, или чистую выдумку. Эти истории из жизни далеких галактик практически то же самое, что волшебные сказки.

Норден говорил очень серьезно, только глаза его хитро поблескивали.

– Я с вами не согласен, – сказал Гибсон. – Во-первых, масса народу еще читает Уэллса, хотя он устарел на сто лет. А во-вторых, перейдем от великого к смешному – мои первые книги тоже читают. Например, «Марсианскую пыль».

– Книги Уэллса – литература, а не фантастика. Кстати, какие его романы читают больше всего? Самые простые, вроде «Кипса» или «Мистера Полли». А фантастические читают совсем не из-за пророчеств. Их читают, несмотря на безнадежно устаревшие пророчества. Кроме «Машины времени», конечно. Она – о таком далеком будущем, что из моды выйти не может… Да и написана лучше всего.

Он замолчал. Гибсон ждал, перейдет ли он ко второму пункту. Наконец Норден спросил:

– Когда вы написали «Марсианскую пыль»?

Гибсон быстро подсчитал в уме.

– В семьдесят третьем или семьдесят четвертом.

– Я не знал, что так рано. Вот вам и объяснение. Космические полеты должны были вот-вот начаться, все это знали. У вас уже было имя, и «Марсианская пыль» попала в самую жилу.

– Вы объяснили, почему ее читали тогда, но я не об этом говорю. Ее и сейчас читают. Насколько мне известно, марсианская колония заказала много экземпляров, хотя там описан Марс, который существовал только в моем воображении.

– Ну, значит, у вас ловкий издатель. Кроме того, вы сумели удержаться на виду до сих пор. И наконец, это действительно здорово написано, лучше всего у вас. Понимаете, как сказал бы Мак, вам удалось схватить дух времени, дух семидесятых годов.

Гибсон хмыкнул, помолчал, потом рассмеялся.

– Можно и мне посмеяться? – спросил Норден. – В чем дело?

– Интересно, что бы подумал Уэллс, если б он услышал, как обсуждают его книги на полпути от Земли к Марсу.

– Не преувеличивайте, – сказал Норден. – Мы пролетели только треть.

Далеко за полночь Гибсон внезапно проснулся. Что-то разбудило его – какой-то звук, похожий на далекий взрыв, далеко в недрах корабля. Он приподнялся в темноте, натянул эластичные ремни, прикреплявшие его к койке. Отблески звездного света шли из иллюминатора – его каюта была на ночной стороне космолета. Он прислушался затаив дыхание, пытаясь услышать самый тихий звук.

По ночам на «Аресе» было много звуков, и Гибсон знал их все. Корабль жил, а тишина означала бы смерть. Бесконечно обнадеживало посапывание кислородных насосов, управляющих искусственным ветром крохотной планеты; а на этом слабом, но непрерывном фоне то урчали скрытые двигатели, выполняя какую-то тайную работу, то тикали электрические часы, то попискивала вода в водопроводных устройствах. Ни один из этих звуков не разбудил бы его, он привык к ним, как к собственному дыханию.

Еще не совсем проснувшись, Гибсон пододвинулся к двери и прислушался к звукам в коридоре. Он подумал, не позвать ли Нордена, и решил не звать. Может