Снежные сказки (сборник) - Милена Завойчинская

— Я Даниил. Но вы можете меня звать Даня, или Дан, или как вам больше нравится. А, я знаю, если вы Беатриса, то я просто обязан называться Данте, — он сделал движение, как будто снимает шляпу, помахал рукой с этой воображаемой шляпой и картинно ей поклонился. — А как сокращается ваше имя?

— Беата.

— Беата, — парень посмаковал ее имя на языке. — Беата. Красиво. А можно Бета?

— Почему Бета? — девушка растерялась.

— Ну, как же, вы подумайте. Если я Данте, а вы Беатриса, то сокращенно я Дан, а вы Бета. Ну как вторая буква греческого алфавита.

— А почему вторая? — Беата нахмурилась, ей не нравилось быть второй буквой греческого алфавита.

— Потому что первым буду я. Ведь я буду идти впереди и очищать путь для феи от злобных шершней, жгучей крапивы и отводить в сторону ветки, чтобы они не задели чудесные волосы прекрасной феи, — как само собой разумеющееся объяснил Даниил и снова улыбнулся.

— Ну-у-у, даже и не знаю, — Беата задумалась. — Как-то непривычно.

— Ничего страшного, вы привыкнете. Фея Бета, а давайте на «ты» перейдем?

И они перешли на «ты» и мило проболтали всю дорогу до станции, на которой им обоим предстояло выйти.

Санаторий Беате, а точнее Бете, как теперь называл ее веселый спутник, понравился. Светлый, просторный, совсем не похожий на место для лечения. И название у него было хорошее, хоть и странное. А Даниил и вправду стал ее персональным крылатым эльфом, который шел впереди и прокладывая ей дорогу и нес на втором плече ее дорожную сумку. Он сразу, еще в электричке, отобрал у Беаты ее сумку, заявив, что прекрасная фея не должна носить тяжелые вещи, для этого есть он, ее Дан. И документы на размещение тоже понес он, подмигнув и сказав, что их непременно следует поселить где-то рядом, иначе он не сможет оберегать ее от шершней.

О чем-то пошушукавшись с медсестрой, принимающей документы, рассмешив ее какой-то шуткой и полностью обаяв, он и вправду уговорил ее поселить их по соседству. И хотя это было не принято, «мужская» половина находилась на некотором отдалении от «женской», этому синеглазому обаяшке удалось сделать так, что им дали номера по соседству в новом крыле, которое еще было практически не заселено.

Заселившись и разложив вещи, эти двое пошли на знакомство с территорией. Никаких процедур в первый день не полагалось, им только выдали расписания на все последующие дни, небольшой буклет по описанию санатория и его территории, и специальные браслеты, как в турецких отелях, по которым персонал опознавал бы их. И фея, и ее эльф целый день гуляли и изучали окрестности. Дан оказался необычайно веселым и очень начитанным, что было странно для парня его возраста. Ему действительно оказалось всего двадцать два года, а вот возраст Беаты он наотрез отказался узнавать, заявив, что у вечноживущих фей не бывает возраста. И Беата не стала спорить, только грустно улыбнулась на фразу «вечноживущих». Увы, уж она то знала, что какой бы прекрасной феей она не была, и в какой бы Волшебной Стране они сейчас не находились, но жизнь имеет свойство заканчивать очень не вовремя.

Побродив по территории, Дан нашел в заботе дырку и уговорил Беату пролезть через нее. И она, смущаясь от собственного безрассудства, поддалась на уговоры этого очаровательного синеглазого душки. Удрав с территории санатория через забор, они долго гуляли по лесу вокруг санатория, Дан нарвал ей букет полевых цветов, а она сплела ему в ответ венок из стебельков белой луговой кашки.

— Бета, вы и вправду фея, — Дан улыбнулся. — А хотите я вам почитаю стихи?

— Хочу, а какие? — Беата удивилась.

Этот мальчик поражал ее все сильнее. Он был так не похож на сверстников, которые в таком возрасте обычно ведут себя совсем иначе, развязно, нагло, кажется, считая, что чем более они хабалистые, тем круче. И Дан стал читать ей стихи.

В своих очах Любовь она хранит;Блаженно все, на что она взирает;Идет она — к ней всякий поспешает;Приветит ли — в нем сердце задрожит.

Так, смутен весь, он долу лик склонитИ о своей греховности вздыхает.Надмение и гнев пред нею тает.О донны, кто ее не восхвалит?

Всю сладость и все смиренье думПознает тот, кто слышит ее слово.Блажен, кому с ней встреча суждена.

Того ж, как улыбается она,Не молвит речь и не упомнит ум:Так это чудо благостно и ново.

— Как необычно и красиво. Кто это написал? — Беата как зачарованная слушала размеренный, хорошо поставленный голос Дана.

— Данте, — улыбнулся в ответ Дан. — Это его стихи к его Беатрисе, — и он продолжил.

Столь благородна, столь скромна бываетМадонна, отвечая на поклон,Что близ нее язык молчит, смущен,И око к ней подняться не дерзает.

Она идет, восторгам не внимает,И стан ее смиреньем облачен,И, кажется: от неба низведенСей призрак к нам, да чудо здесь являет.

Такой восторг очам она несет,Что, встретясь с ней, ты обретаешь радость,Которой непознавший не поймет,

И словно бы от уст ее идетЛюбовный дух, лиющий в сердце сладость,Твердя душе: «Вздохни…» — и воздохнет.

Они еще долго гуляли, и понемногу Беата забыла, что этот мальчик намного младше ее. Хотя намного ли, разница в шесть лет это не пропасть в шестьдесят? И каждый день стал похож на сказку. После обязательных для каждого из них процедур они встречались за обедом, потом долго гуляли, возвращались к следующей порции лечения и снова встречались за ужином, чтобы затем снова сбежать из санатория и гулять вокруг. Они облазили все окрестности, и нашли запруду в речке, в которой было много рыб. Вдвоём кормили их хлебом, который утаскивали из столовой, наблюдая, как бурлит вода под мощными чешуйчатыми телами и жадными безмолвными ртами. Собирали землянику и угощали друг друга маленькими душистыми ягодами. Плели венки, и каждое утро на подоконнике своей комнаты Беата находила небольшой букетик полевых цветов. Иногда это были желтые наглые одуванчики, иногда широкие шляпки кашки, или голубые колокольчики вперемешку с нежными и трогательными ромашками. А на прогулке Даниил каждый день гадал на ромашке, со смехом уворачиваясь от Беаты, которая пыталась отобрать у него предмет для гадания, шепотом что-то бормоча под нос. Он ни разу не сказал ей, совпало ли его загаданное желание, только ловил ее в объятия и кружил. А она, замирая от головокружения и сладкого ужаса, что он ее уронит, счастливо смеялась, держась за его шею.