Биография Шерлока Холмса - Ник Реннисон

(Он перешел в руки брэдфордского фабриканта Айзека Биннса, семье которого принадлежал до середины 1920-х годов. Двоюродный внук Айзека Биннса, унаследовавший дом вскоре после Первой мировой войны, вопреки протестам Общества охраны старинных зданий в 1926 году обрек старый дом на снос, поступив как законченный филистер. Нет никаких сведений о том, как Холмс отнесся к сносу дома его детства. Возможно, он даже не узнал об этом.)

Холмс возвратился в Кембридж против воли, а администрацию Сидни Суссекса пришлось убеждать, чтобы ему позволили вернуться в колледж, но, видимо, во второй год пребывания там в жизни колледжа он участвовал еще меньше прежнего.

Где-то к концу 1875 года он покинул Сидни Суссекс без диплома и снова переехал в Лондон. На три года мы теряем его из виду, и только летом 1878 года он вновь выныривает из мрака неизвестности уже как «единственный в мире сыщик-консультант». Чем занимался Холмс в эти безвестные годы и каким образом избрал карьеру, ставшую делом всей его жизни?

У Холмса было свое объяснение на сей счет. Как он сам рассказал Уотсону, на мысль сделать профессией то, что еще недавно было развлечением, и не более того, Холмса навели похвалы его дедуктивным способностям, прозвучавшие из уст отца приятеля по колледжу, Виктора Тревора.

Тревора-старшего поразила пугающая способность Холмса с помощью наблюдательности и логики докапываться до потаенной правды, благодаря которой молодой человек узнал секреты темного прошлого Тревора. Именно это побудило Холмса посвятить свою жизнь сыску.

В рассказе «Глория Скотт» Тревор-старший говорит Холмсу, объяснившему ход своих рассуждений о его прошлой жизни: «Не знаю, как вам это удается, мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с вами младенцы. Это ваше призвание, можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни».

К этим случайно сказанным словам Холмс возводит начало своей карьеры. Быть может, к тому времени, когда он посвятил Уотсона в эту версию, Холмс уже и сам в нее уверовал, но факты свидетельствуют, что он кривит душой.

Кажется более правдоподобным, что Холмс занялся сыском мало-помалу, а вовсе не принял сознательного решения стать сыщиком-консультантом.

«Когда я только приехал в Лондон, то поселился на Монтегю-стрит, совсем рядом с Британским музеем, и там я жил, заполняя свой досуг – а его у меня было даже чересчур много – изучением всех тех отраслей знания, какие могли пригодиться в моей профессии»[18].

Вполне вероятно, что в те дни Холмс все еще думал о карьере ученого, но, по своей воле покинув университет и не имея постоянного доступа в какую-либо хорошо оборудованную лабораторию, он не видел способа преуспеть на этом поприще. Дела подвертывались редко и обычно «по рекомендации бывших товарищей студентов».

Холмс всегда старательно подчеркивал уникальность избранного им ремесла. («У меня довольно неординарная профессия. Я – единственный в своем роде. Я сыщик-консультант – надеюсь, вам понятно, что это такое»[19].)

Между тем в Лондоне конца 1870-х годов хватало частных сыщиков. В Крейгс-корте, небольшом дворе на одной из улиц Уайтхолла, находились конторы не более и не менее как шести сыскных агентств.

Похоже, настойчивость, с какой Холмс напоминал, что он не «частный» сыщик, но «консультант», а значит, единственный в своем роде, порождалась известного рода снобизмом и подсознательным убеждением, что человек его происхождения, с его положением в обществе не должен заниматься столь вульгарным делом, как сыск.

Презрение к частным сыщикам, которое выразил Джон Скотт-Эклс, герой рассказа «В Сиреневой сторожке» («На частных сыщиков, как на известную категорию, я смотрю неодобрительно»), разделяли многие и многие. В начале XXI столетия, однако, не так просто уловить разницу между призванием Холмса и ролью других частных сыщиков, избравших местом своего обитания Крейгс-корт.

Хотя интеллектуально он неизмеримо превосходил их, а его представления о ценности работы детектива были более возвышенными, по сути, он делал то же, что и они. Даже сам Холмс, по-видимому, отчасти отдавал себе в этом отчет, поскольку в одном из поздних рассказов Уотсона («Пропавший регбист»), забыв об оговорках, называет себя «частным сыщиком».

Лондон 1878 года, в котором поселился Холмс и где ему было суждено сделать уникальную карьеру, являлся сердцем величайшей империи, какую только видел мир. Его правительственные учреждения и коридоры власти контролировали судьбы четырехсот миллионов людей по всему земному шару. Посетителей столицы она одновременно и поражала, и ужасала. Лондон ошеломлял и завораживал. «Рев его оглушает вас со всех сторон, – писал один наблюдатель. – Он находится в непрерывном бешеном движении… час за часом и день за днем возобновляются могучие пульсации его жизнедеятельности».

Для человека его класса и возраста (ему исполнилось двадцать четыре) Холмс был на удивление далек от столичной жизни. Он рос в йоркширской сельской глуши в полной изоляции, и до нас не дошло никаких свидетельств, что до своего отъезда в Кембридж он когда-либо выезжал за пределы Йоркшира. Даже его появление на подмостках «Лицеума» оказалось кратким.

Почти полное отсутствие клиентов подвигло Холмса взяться за изучение метрополиса, которое сделало его несравненным знатоком Лондона. Граня мостовые от Уайтхолла до Уайтчепела, от Паддингтона до Пекэма, он подробно изучил все улицы и переулки, закладывая основы мысленного топографического справочника, который так удивлял Уотсона («Холмс всегда поражал меня знанием лондонских закоулков»).

В «Пустом доме» Уотсон рассказывает, как шел по Лондону с Холмсом и сыщик «уверенно шагал через лабиринт каких-то конюшен и извозчичьих дворов, о существовании которых я даже не подозревал». Сам Холмс признается в «Союзе рыжих»: «Изучение Лондона – моя страсть».

Разумеется, это было не просто увлечение. В ряде случаев доскональное знание лондонской топографии оказывалось решающим в расследовании очередного дела, а то и спасало ему жизнь.

Холмс полюбил Лондон и даже в дни своего предполагаемого ухода на покой не чувствовал себя счастливым вдали от него. «Ни сельские просторы, ни море никак не привлекали его, – отмечает Уотсон в рассказе «Картонная коробка». – Он любил пребывать в самой гуще пяти миллионов людей, опутанных его широко раскинутой паутиной, которая давала ему знать о малейшем слухе или подозрении, что совершено нераскрытое преступление».

Одно из самых ранних дел досталось Холмсу через посредство Реджинальда Месгрейва, который учился в Сидни Суссексе одновременно с Холмсом и принадлежал к числу тех немногих, с кем тот поддерживал отношения в Кембридже. Но больше они не виделись, пока однажды утром Месгрейв не появился внезапно в комнатах Холмса на Монтегю-стрит с проблемой не менее интригующей, чем те, с которыми сыщику приходилось сталкиваться позднее.

Отправившись в фамильное имение Месгрейвов в Суссексе, Холмс сумел пролить свет на исчезновение дворецкого Брантона, разгадав тайну необычного ритуала, в который один Месгрейв посвящал другого на протяжении многих поколений. Кроме истории о ритуале Месгрейвов, опубликованной Уотсоном в 1893 году, через некоторое время после того, как он услышал ее от Холмса, у нас нет никаких данных о деятельности сыщика в те ранние годы.

Позднее Холмс назовет «своим старинным приятелем» известного преступника Чарльза Писа, что заставляет предположить, будто он был причастен к аресту Писа и суду над ним. Однако трудно соотнести по датам «послужной список» Чарли с тем немногим, что мы знаем о начальном периоде деятельности Холмса.

Чарльз Пис, один из самых выдающихся и печально известных преступников викторианской эпохи, вел двойную жизнь – респектабельного дельца днем и грабителя-домушника ночью – на протяжении большей части 1860-х и 1870-х. Человек разнообразных талантов, он был еще и одаренным скрипачом – настолько, что выступал с концертами. Как-то раз на сцене мюзик-холла, названный в афишах «современным Паганини», он демонстрировал свой талант, играя на одной струне в подражание итальянскому виртуозу.

Однако после убийства в 1876 году мужа женщины, которую он намеревался соблазнить, Пис в октябре 1878-го был арестован полицией в момент ограбления очередного дома. Вначале судимый за кражи со взломом и попытку убить констебля, арестовавшего его, Пис затем был обвинен в убийстве мужа, которому собирался наставить рога, и признан виновным в этом преступлении присяжными на выездной сессии суда в Лиддсе в феврале 1879 года. Его повесили в том же месяце, но не прежде, чем он признался в еще одном убийстве, за которое уже был судим и осужден ни в чем не повинный человек.