Глубокие раны - Неле Нойхаус

— Пупсик! — крикнула она громко, развела руками и усмехнулась.

— Лягушка! Я не верю своим глазам! Что ты делаешь во Франкфурте? — удивленно спросила Кирххоф, затем нежно обняла женщину. Мирьям Горовиц много лет назад была лучшей подругой Пии. Вместе они испытали и бурные, и веселые времена, но потом потеряли друг друга из виду, когда Пия сменила школу.

— Меня уже давно никто не называл «Лягушка», — засмеялась женщина. — Вот это да! Настоящий сюрприз!

Обе женщины с любопытством и радостью разглядывали друг друга, и Пия заключила, что Мирьям — за исключением пары морщинок — почти не изменилась.

— Кристоф, это Мирьям, в былые времена моя самая лучшая подруга. — Пия вспомнила о своем хорошем воспитании. — Мири, это Кристоф Зандер.

— Очень рада. — Горовиц подала ему руку и улыбнулась.

Они немного поболтали, затем Кристоф оставил женщин одних и присоединился к своим коллегам.

Когда Элард Кальтензее проснулся, он почувствовал себя разбитым, и ему потребовалась пара секунд, чтобы понять, где он находится. Он ненавидел спать днем, это приводило в беспорядок его биоритм, и, тем не менее, это была единственная его возможность восполнить сон, которого ему недоставало. У него болело горло, и он ощущал неприятный вкус во рту. В течение нескольких лет Элард почти не видел снов, а если ему что-то снилось, то не мог ничего вспомнить. Но некоторое время назад его стали мучить отвратительные, тягостные ночные кошмары, от которых ему удавалось избавиться только с помощью лекарств. Его дневная доза «Тавора»[7] составляла 2 миллиграмма, и он только один раз забыл принять его. Потом они обрушились на него — размытые, необъяснимые воспоминания о страхе, о голосах и жутком смехе, от которых он просыпался, обливаясь потом и с ужасной тахикардией, — и омрачали весь его следующий день.

Элард в оцепенении сел и помассировал виски, в которых пульсировала тупая боль. Возможно, сейчас все стало бы лучше, если бы он наконец опять перешел к упорядоченному режиму дня. Он был очень рад, что празднеством в семейном кругу завершилось самое последнее из бесчисленных официальных, полуофициальных и частных торжеств в честь 85-летнего юбилея его матери. Оставшаяся часть семьи, разумеется, ожидала от него, что он позаботится обо всем только потому, что он жил в Мюленхофе и, на их взгляд, больше ничем не занимался. Только сейчас он осознал, что случилось. Сообщение о смерти Гольдберга резко оборвало праздник в замке Боденштайн.

Элард Кальтензее скривил лицо в горькую улыбку и свесил ноги с кровати. Девяносто два года отмахал этот старый мерзавец. Нельзя было утверждать, что он был вырван из жизни. Элард, пошатываясь, отправился в ванную, разделся и встал перед зеркалом. Он критически рассматривал свое отражение. В свои шестьдесят три года еще в достаточно хорошей форме — ни живота, ни жировых складок, ни дряблой индюшачьей шеи. Он наполнил ванну, высыпал в воду горсть ароматической соли и, вздохнув, опустил свое тело в душистую горячую воду. Смерть Гольдберга его не потрясла; собственно говоря, он был даже очень рад, что торжество благодаря этому завершилось раньше намеченного времени. Элард сразу отозвался на просьбу матери, которая попросила отвезти ее домой. Так как Зигберт и Ютта прибыли в Мюленхоф чуть позже, он воспользовался возможностью незаметно уединиться. Ему срочно нужен был покой, чтобы наконец обдумать события последних дней.

Элард закрыл глаза и вернулся мыслями к прошедшему вечеру. У него бешено колотилось сердце, когда перед его внутренним взором проплывала цепочка будоражащих и тревожных эпизодов, как будто это был отрывок из видеофильма. Снова и снова. Как могло это так далеко зайти? Всю свою жизнь он должен был бороться с какими-то трудностями в личной и профессиональной жизни, но теперешние события грозили серьезно вывести его из равновесия. Это приводило его в замешательство, поскольку он просто не мог понять, что в нем происходило. Он потерял контроль, и не было никого, с кем он мог бы поговорить о своей дилемме. Как жить ему с этой тайной? Что бы сказали его мать, сыновья, невестки, если бы это однажды стало известно?

Дверь резко открылась. Элард испуганно вздрогнул и прикрыл свою наготу обеими руками.

— Господи, мама, — сказал он недовольно. — Ты не могла постучать?

Только потом он заметил растерянное выражение лица Веры.

— Йосси не просто умер, — выкрикнула она и опустилась на табурет рядом с ванной. — Он был убит!

— Боже мой! Мне очень жаль. — На большее, чем эта неуклюжая фраза, Элард не сподобился.

Вера пристально посмотрела на него.

— Какой ты бессердечный, — прошептала она дрожащим голосом. Потом закрыла лицо руками и начала тихо рыдать.

— Давай, мы должны чокнуться за нашу встречу! — Мирьям потянула Пию в направлении бара и заказала два бокала шампанского.

— С каких пор ты опять во Франкфурте? — спросила Пия. — Последнее, что я слышала о тебе, это то, что ты живешь в Варшаве. Твоя мама рассказала мне об этом пару лет назад, когда я ее случайно встретила.

— Париж — Оксфорд — Варшава — Вашингтон — Тель-Авив — Берлин — Франкфурт, — перечислила Мирьям телеграфным стилем и засмеялась. — В каждом городе я встречала любовь всей моей жизни — и опять с ней расставалась. Наверное, я не гожусь для прочных отношений. Но расскажи о себе! Чем ты занимаешься? Профессия, муж, дети?

— После трех семестров на юридическом факультете я пошла в полицию, — сказала Пия.

— Не может быть! — Мирьям сделала большие глаза. — Каким образом?

Пия замялась. Ей все еще было тяжело говорить об этом, хотя Кристоф считал, что это единственная возможность справиться с ее травмой. Почти двадцать лет Пия ни с кем не говорила об этом самом неприятном событии своей жизни, в том числе и с Хеннингом. Она не хотела опять вспоминать о своей слабости и страхе. Однако Мирьям обладала большей чуткостью, чем предполагала Пия, и сразу стала серьезной.

— Что случилось?

— Это было летом, после выпускных экзаменов, — ответила Пия. — Я познакомилась во Франции с одним мужчиной. Так, курортный роман. Он был симпатичный, и нам было приятно друг с другом. После отдыха для меня все закончилось. Но, к сожалению, не для него. Он преследовал меня, терроризировал письмами и звонками, подстерегал меня везде. А потом ворвался в мою квартиру и изнасиловал меня.

Она пыталась придать своему голосу хладнокровный оттенок, но Мирьям, казалось, почувствовала, какой силы стоило Пие говорить об этом спокойно и на первый взгляд безучастно.

— Боже мой, — сказала она тихо и схватила Кирххоф за руку. — Это ужасно!

— Да, вот так. — Пия криво улыбнулась. — Как-то я подумала, что если бы работала в полиции, то не была бы столь уязвима. И вот так я оказалась в полиции, в комиссии по расследованию убийств.

— А дальше? Ты что-нибудь предприняла? — спросила Мирьям. Пия поняла, что она имела в виду.

— Ничего. — Она пожала плечами и удивилась тому, насколько просто ей было сейчас говорить с Мирьям об отрезке ее жизни, который до этого являлся табу, поскольку раньше она уже пыталась это делать. — Я никогда не рассказывала об этом моему мужу. Думала, что справлюсь с этим сама.

— Но не получилось…

— Да нет, какое-то время было даже довольно неплохо. Только в прошлом году вся эта история опять вернулась.

Она коротко рассказала Мирьям о двух убийствах, которые произошли прошлым летом, и о расследованиях, в ходе которых она познакомилась с Кристофом, и противопоставила это тому, что с ней произошло.

— Кристоф хочет убедить меня посещать группу самопомощи для жертв насилия, — сказала она. — Но я не знаю, следует ли мне это делать.

— Конечно, обязательно! — Голос Мирьям звучал убедительно. — Такая травма может разрушить всю жизнь. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Во время моей работы в Институте Фрица Бауера и в Центре по борьбе с депортацией в Висбадене я слышала об ужасных историях женщин после Второй мировой войны на Востоке. Что пережили эти женщины, не поддается никакому описанию. И многие из них ничего не рассказывали об этом в течение всей их жизни. Это разрушило их психику.

Пия внимательно посмотрела на подругу. Мирьям действительно изменилась. От беззаботной, неглубокой девочки из привилегированной семьи не осталось и следа. Двадцать лет — немалый срок.

— Что это за институт, в котором ты работаешь? — поинтересовалась она.

— Учебно-информационный центр по истории и последствиям Холокоста, — объяснила Мирьям. — Я читаю там лекции, организую выставки и тому подобное. Здорово, да? Раньше я всегда думала, что стану владелицей дискоклуба или жокеем. — Она неожиданно засмеялась. — Ты можешь представить себе лица наших учителей, если бы они узнали, что из нас обеих что-то получилось?