Сказание о сибирском хане, старом Кучюме - Дмитрий Мамин-Сибиряк

– - Молодец Карача!.. -- повторяет слепой Кучюм. -- Я слышу, как он рубит казаков… Пусть теперь Ураза-Магмет ведёт правое крыло на выручку Караче.

Хан махнул рукой, и киргизский царевич Ураза-Магмет полетел в битву. Напиравшие на Карачу казаки дрогнули от этого натиска, а передние ряды попятились. Слышит хан Кучюм, как смешались казаки, а бешеный Ураза-Магмет рубит направо и налево. Но что это? Опять собрались казаки и напирают на Карачу. Ураза-Магмет врубился слишком далеко и не может поспеть на помощь Караче, а старый мурза бьётся один против пятерых.

– - Отчего я не слышу голоса Карачи? -- спрашивал хан Кучюм стоящего около него хана Сеида. -- Жив ли он?

– - Нужно выпустить засаду, хан…

Второй раз махнул рукой хан Кучюм, и вылетел со своей засадой Абдул-Хаир, точно пущенная из лука стрела. Дрогнули казаки от радостного татарского крика, смешались и побежали. Радостно крикнул и слепой хан Кучюм, услышав знакомый победный клик, и поднял обе руки к верху как стоял на молитве. Но рано обрадовался слепой хан Кучюм… Обманули его казаки своим притворным бегством, как обманывал их раньше мурза Карача: расступились казаки и засада Абдул-Хаира пролетела дальше, а когда казаки сомкнулись -- татарское войско было уже разделено. Отдельно бились все: и мурза Карача, и Ураза-Магмет, и Абдул-Хаир. Но это была ещё только половина беды: из-за озера поспевала казацкая засада, вихрем летевшая прямо на холм, где стоял сам хан Кучюм.

– - Бежим, хан! -- кричал Кукджу, подводя Кучюму верховую лошадь.

– - Я не хочу бежать, когда других бьют… -- отвечал неустрашимый хан. -- Пусть и меня убьют!..

Поздно заметил мурза Карача грозившую хану Кучюму опасность, но всё-таки полетел навстречу казацкой засаде, и ещё раз хан Кучюм услышал голос храбрейшего из своих мурз. Казаки давно заметили ханскую ставку и летели к дорогой добыче; дорого бы дал белый царь за пленного хана Кучюма… Близко казаки, замолк и голос Карачи, а хан Кучюм всё не двигается и всё стоит с поднятыми руками, ожидая смерти. Разбежались все в страхе, и около слепого хана Кучюма остались только: Сайхан-Доланьгэ, шаман Кукджу, да святой Хан-Сеид. Когда казаки уже вынеслись на холм к ханской ставке, Хан-Сеид протянул свои руки над головой Кучюма, и сделались они все четверо невидимыми: слепой хан Кучюм, Сайхан-Доланьгэ, шаман Кукджу и сам Хан-Сеид.

Великая беда случилась и великое чудо!

Последний сын хана Кучюма, молодой Абдул-Хаир, киргизский царевич Ураза-Магмет и старый мурза Карача попали в плен, а с ними вместе и две ханши, две красавицы, Симбула и Сузгэ. Остальные были перебиты, уведены в Искер пленниками или разбежались по степи как зайцы. Пока стояла в степи кость Ибака, зелёная степная трава ещё не видала такого горя… Но этого мало: те, кого не взяли в плен казаки, сами пришли в Искер с повинной. Так передался белому царю старейший из ханских советников Чин-мурза, а с ним пришла в Искер неутешная Кюн-Арыг.

– - Мне бы хоть один раз взглянуть на Махметкула, -- объясняла мать батыря, -- всего один раз… А больше мне нечего ждать. кроме смерти.

С честью принимали московские воеводы этих знатных перебежчиков и с честью отправили в Москву, вместе с пленниками и пленницами. Лучший цвет Искера ушёл с ними, и в степи оставался один слепой хан Кучюм, которого не могли взять ни хитростью, ни лаской, ни силой. Далеко в верховьях Иртыша скрывался слепой хан, а с ним скрывалась красавица-ханша Сайхан-Доланьгэ. Страшную бурю уносила в себе молодая ханша с побоища на Чили-Куль: в ней, в Сайхан-Доланьгэ, таилась река крови, которая должна пролиться, страшная неволя врагов и зарево пожарищ. Уносила в себе красавица-ханша и двух близнецов, двух Кучюмовичей. Нет, не умрёт волчья кровь слепого хана Кучюма, а с ней не умрёт и заклятая вражда к русским, ко всякому, кто протянет руку в степь. По вечерам долго сидит у огонька молодая ханша Сайхан-Доланьгэ, сидит и поёт свою любимую "Песню о соломинке", а слепой хан Кучюм горько плачет…

– - Было у тебя пять сыновей, -- поёт Сайхан-Доланьгэ, -- как пять пальцев на руке… А теперь не осталось ни одного. Не печалься, мой хан: двух сыновей рожу я тебе, двух Кучюмовичей. Огнем пройдёт кость Ибака по степи…

Бережёт слепой хан Кучюм молодую ханшу, а их обоих берегут Хан-Сеид и шаман Кукджу как две схватившихся руки. Четверо их, и никого они не боятся: пусть отдохнёт хан Кучюм, пусть поёт свои песни Сайхан-Доланьгэ. То в лесу они живут, то в степи, а больше всего любит молодая ханша крутой берег пенистого Иртыша. Здесь нашёл Кучюма посол московских воевод из Искера и сказал:

– - Хан Кучюм, лучше тебе покориться белому царю, чем одному скитаться в степи… Твои сыновья и жёны в плену, мурзы и советники перебиты или тоже в плену; не на что тебе больше надеяться. А белый царь тебя пожалует своей милостью, как и других ханов и князей…

– - Белый царь -- мой брат, и я не отдавал ему сибирского царства, -- гордо отвечал хан Кучюм. -- Если у меня взяли силой Искер, то это так нужно: Бог велик. Так и скажите моему брату, белому царю! Когда я был в счастье, то не хотел ему покориться, а в несчастье покоряются только трусы.

Посол посмотрел на слепого хана с сожалением, но Хан-Сеид сказал ему:

– - Ты рано пожалел хана Кучюма… Да. Он сильнее ваших московских воевод. Оставайся до вечера и сам увидишь.

Улыбнулся посол словам ханского советника, но всё-таки остался посмотреть на силу слепого хана Кучюма. Это было на крутом берегу Иртыша, -- правый берег крутой, а левый разлёгся степью. Сидит посол у ханской ставки и видит: вышла молодая ханша Сайхан-Доланьгэ на берег, переплыла пенившуюся реку на деревянном плоту и пошла в степь. Идёт красавица-ханша по степи, рвёт траву и полными горстями бросает по обе стороны. За ней идёт шаман Кукджу и шепчет заклинания над сорванной травой.

– - Ты видишь, что делает красавица-ханша? -- спрашивает Хан-Сеид.

– - Вижу: ходит по степи да рвёт траву…

– - Смотри теперь, что будет дальше.

– - Смотрю…

Долго ходила Сайхан-Доланьгэ по степи, пока не исчезла из виду. А посол всё смотрит… Пропал вместе с ней и столетний шаман Кукджу. Тогда Хан-Сеид поднял обе руки к верху, закрыл глаза и дунул в степь. Свершилось великое чудо на глазах посла: зашевелилась сорванная ханшей трава как живая… Где-то ударили в большой бубен -- и вышли большие люди; ударили в малые бубны -- вышли простые джигиты. Сколько сорвано было ханшей травы, столько вышло в поле и джигитов. Весело развеваются конские хвосты на высоких копьях, ржут кони, бьют бубны, а войско всё прибывает… Насколько хватал глаз -- везде из земли выходили джигиты. Страшно стало послу, а Хан-Сеид опять поднял руку к верху, дунул -- и войско пропало.

– - Иди в Искер и скажи своим воеводам, что видел своими глазами, -- объявил ему Хан-Сеид. -- Много ещё силы у слепого хана Кучюма…

Так и сказал посол в Искере, а воеводы распустили слух, что ногаи зарезали слепого хана. Неправда это: жив старый хан Кучюм и сейчас, он бродит по степи с невидимым войском. Где он прошёл -- там лежит трава, сорванная ханшею Доланьгэ. Один он остался, потому что один не изменил своей матери-степи и искал честной смерти в открытом бою с врагом. Вот почему, где будет в степи стоять кош и где будет куриться живой огонёк, там будет петься и слава старому хану Кучюму, красавице-ханше Сайхан-Доланьгэ и грозным Кучюмовичам!