Роковые годы - Борис Никитин

Через несколько дней кронштадтцы все же отпустили небольшую часть — человек 20 офицеров, конечно, под обещание самого строгого суда над ними. Они привозят эту партию в истерзанном виде в Петроград, сажают в Комендантское управление на Садовой; но здесь возникают новые трудности. «Не придумаю, что делать с этими офицерами, — как-то говорит мне Переверзев, — самое лучшее для них было бы под каким-нибудь предлогом исчезнуть из Петрограда. Но кронштадтцы держат круглые сутки свои патрули на Садовой, осматривают всех выходящих из Комендантского управления. Обещаю им сослать офицеров без суда, например, в Сибирь; но матросы именно этого и боятся, так как вполне осведомлены, что происходит в Сибири». Однако время и штатское платье сглаживают последнее препятствие, и все 20 человек постепенно исчезают.

Получив портфель министра юстиции, Переверзев продолжает искать практических решений. Как-то в моем присутствии, едва вступив в должность, он одним росчерком пера заметно сократил сферу деятельности Чрезвычайной комиссии Муравьева и одновременно выдвинул проект нового закона о специальном ускоренном судопроизводстве. «Вот где мне эта комиссия», — говорит новый министр, делая выразительные жесты выше головы. Какой вызов тем, чье больное воображение видит везде и во всем контрреволюцию… А вероятнее всего — официальное объявление мира между небольшим «прогрессивным блоком» и теми интеллигентными силами всей страны, что служили старому порядку и без которых не могло строиться повое государство? Нет сомнения — крушение монархии ошеломило громадную часть последних: потребовалось известное время, чтобы они, переломив психологию, вступили на путь своего лояльного творчества. В этой среде мы видим и Потаповых, ожидающих новых междуведомственных инструкций; среди нее встречаем и тех, кто с трудом отходил от паники.

Помню свои поездки за справками, когда подбирал личный состав контрразведки. Помню растерянные лица у всех семей и квартирантов, выбегающих на звонки в переднюю, испуганных, дрожащих, встречающих меня — всего-то штабного офицера — уверениями, что главы семьи нет дома. Уходило немало времени, прежде чем показывался сам хозяин и, к общему удовольствию, поняв цель визита, с радостью давал мне характеристику одного из своих знакомых.

Наконец, прыжок из абсолютной монархии в бездонную республику требовал времени для приведения в равновесие тех мировоззрений, которые привыкли оставаться в точных границах закона.

Так или иначе, но выступление лояльного и дееспособного большинства, того самого, которое нам оставила история, слегка задерживается.

Но власть не в состоянии обеспечить ему свободный путь. Она спешит отменить старые законы с теми институтами, которые обеспечивали их применение; а дерзкие захватчики смеются над тезисами и резолюциями: их может сбросить только штык. В столице штыков действительно много; но все они в лучшем случае воткнуты в землю.

Перед глазами проходит наша маленькая драма контрразведки. Из прежней тесной квартиры на Знаменской мы перешли в большой дом Императорского Конвоя на Воскресенской набережной, где заняли два нижних этажа. Третий этаж предназначался для какого-то второстепенного отдела Штаба округа и временно пустовал. В первых числах июня, в одно прекрасное утро приезжаю и глазам не верю: верхний этаж занят «Боевым отделом Литейной части партии большевиков». Сюда уже перевезены все доспехи, как флаги, плакаты, брошюры и арсенал; тут блестят и поднятые штыки. Все, что угодно, но не мириться же с присутствием в вашем доме той самой партии, о которой вы уже полным ходом ведете расследование. Все мои люди наружного наблюдения попадают под обзор противника, не говоря уже об удобствах общего подъезда, внутренних сообщений и митингов перед домом.

Так и просидели над головой до июльского восстания. Ездил к Главнокомандующему и просил их убрать. Половцов сам уговаривал казаков, а для привлечения пехотных солдат посылал меня к своему помощнику по политическим делам Округа — Козьмину. Оба получили одинаковый отказ: части не пошли; тут и политика, и, в сущности, обязанности судебного пристава, и полиции, которым не место в свободном государстве. Половцов посоветовал мне поехать к Дутову, председателю общеказачьего союза. Обращался к Дутову, наконец, к своим старым приятелям прямо в полки, и искренно пожалел, что не успел обучить ружейным приемам чинов контрразведки. Именно этого нам не хватало.

Стоит ли приводить оскорбления, которые получал Переверзев, когда требовал от штаб-квартиры большевиков очищения дома Кшесинской? К нему бесцеремонно являлся с отказом юрисконсульт партии большевиков, член Исполнительного комитета Совета солд. и раб. депутатов Козловский. «Первый раз вижу его без шапки, — сказал я Переверзеву, встретив Козловского в министерской приемной. — Когда он во главе целой банды врывается с наглыми криками и угрозами в мою приемную, он никогда не снимает шляпы».

Но зачем искать примеры среди тех трудных случаев, когда самоуправство прикрывалось левыми лозунгами. Вот передо мной военный агент, румынский полковник. Его дело много проще, и в нем нет никакой политики. Кстати, это и было единственное дело, не имевшее никакого отношения к контрразведке и которое, в свою очередь, выпало на мою долю.

Крупный биржевой делец Филотти бежал из Румынии с несколькими миллионами чужих денег; само собой, он не мог выбрать более удобного убежища, как Петроград. Румынский полковник имел кое-какие сведения о пребывании Филотти. Он объездил всякого рода милиции, градоначальство, даже министерства, и везде на просьбу помочь ему захватить Филотти получал отказ. Ему отвечали, что заняться поимкой некому[10].

И действительно, вопрос о формировании уголовной милиции был поднят только 2 июля.

Военный агент едет к Главнокомандующему, объясняет свои бесплодные поиски власти, просит содействия. Корнилов указывает ему на меня, предупреждая, как говорит мне военный агент, что если я не помогу, то ему не стоит никуда обращаться.

Поручаю дело Данилову. Молодой, увлекающийся, способный юрист, Данилов никогда не мог успокоиться, пока не справится с принятым на себя расследованием. Он берет двух агентов, проваливается на 36 часов и возвращается с Филотти, скрывавшимся по подложному паспорту Фроскатти. Данилов в пыли, похож на трубочиста; военный агент ликует. «Вот что, — говорю я ему, — вы видите, мы поймали Филотти. Так я вам его дарю. Мои люди сейчас доставят его к вам в миссию, и делайте там с ним что хотите. А пожелаете, так увозите его к себе на родину». «Я даже не смел просить вас о такой любезности», — снова благодарит румынский полковник. Какой странный человек! Да тут нет никакой любезности: я просто не хочу каждый месяц терять время на новые розыски Филотти или посылать Данилова сопровождать его до румынской границы.