Этот неистовый русский - Эдуард Хруцкий

А мэтр Арну щурил глаз, посмеивался в усы.

— Из вас выйдет толк, мой юный гладиатор, работайте. Идите на улицы и рисуйте жизнь. Пишите каштаны, лопающиеся на жаровнях, пишите лица, налитые красным винным соком. Идите. Идите. Наш город — лучший учитель.

И Аркадий уходил и вновь сливался с толпой вечного города, который открывал перед нами все свои тайны. Днём живопись. Но утром… Гастон не прощал опозданий.

— Работа есть работа. Всё остальное потом.

И снова уход от удара левой, серии ударов, положение корпуса и ног.

Теперь Аркадий уже не был спарринг-партнёром. Он дрался на равных. Жак выпускал его против чемпионов парижских округов. Каждый бой — победа. Каждый бой — доход. Жак делал правильную ставку. Ведь никто не захочет рисковать деньгами, «играя на русского»!

Обычно Жак обедал на Итальянском бульваре в ресторане «Риллард». Но в этот день он должен был встретиться с Ришаром и Анри.

Дело было настолько важным, что не хотелось рисковать. Ведь мало ли кто мог их увидеть, и тогда… Чёрт его знает. Ведь на Итальянском бульваре редакция «Фигаро»! Не дай бог, пронюхают репортёры, хлопот не оберёшься.

Втроём они встретились в баре у ворот Майо, выпили по абсенту и уселись в новую машину Ришара.

Жак завистливо погладил подушку из голубой кожи.

— Я бы на твоём месте купил бы авто поскромнее.

— Вот и покупай. — Ришар выплюнул сигару, — а меня вполне устраивает это.

— Выброшенные деньги.

— Тогда вылезай и садись в омнибус.

— Да бросьте вы! — маленький чёрный Анри, похожий на жука, возмущённо всплеснул руками. — Как ни соберёмся, всё одно и то же!

— Просто Жак завидует.

Жак промолчал, он ненавидел Ришара. Завидовал его элегантности, широте, неизменной удаче в делах.

«Здесь бьешся как рыба об лёд, чтобы заработать лишнюю тысячу франков, а таким, как Ришар, они сами лезут в карман. Ну где справедливость!»

— Просто ты трус.

Жак вздрогнул, Ришар словно читал его мысли.

— Да, да, трус, ты боишься играть по-крупному. Боишься за каждый сантим. Но ничего, я тебе покажу, как нужно печатать тысячные бумажки, — Ришар обернулся, подмигнул Жаку.

Наконец машина вырвалась из городской толчеи на берег Сены. После парижского шума тишина была ошеломляющей, даже ругаться не хотелось.

— Ну вот мы и приехали, — Ришар свернул к маленькой харчевне, стоящей на самом берегу. За домом начинался сад, от сетей, вывешенных на веранде, остро пахло тиной.

Обедали молча. Петух в розовом «божелэ» удался на славу, белое лаурское вино было восхитительно.

— Ну что ж, поговорим о деле, — Анри выпил рюмку, языком растёр по нёбу сладкий огонь. — Чёрт, а ликёр у него отличный!

— Успеешь, — Ришар отодвинул бутылку, — Слушай, Жак, у тебя есть какой-то прекрасный парень.

— Есть. Гастон говорит, что из него выйдет толк.

— Понятно, Гастону можно верить.

— А в чём дело?

— Пора кончать с Марселем.

— Но…

— Что «но»? Что? Я знаю, что ты хочешь сказать, Марсель чемпион Франции. Но ведь он стареет, а как известно, с годами портится характер, он стал несговорчив. Его пора убрать, а у Анри найдётся новый чемпион.

— Но при чём здесь мой русский?

— Есть план, можно крупно заработать.

…Случай был неслыханный — мосье Жак впервые пришёл на тренировку! Даже невозмутимый Гастон удивился до крайности.

— Привет, друзья. Гастон не смотрите на меня как на огнедышащего дракона. У меня бессонница.

— Ясно, — тренер снял «лапы». — В чём дело, шеф? Вы нам мешаете.

— Я как вижу, наш маленький русский в прекрасной форме.

— Как всегда.

— Отлично. Аркадий, вам выпала большая честь — вы будете драться с чемпионом Франции.

— Условия, — Аркадий вытер перчаткой пот со лба.

— Ляжете в одиннадцатом. Пятьсот… нет, восемьсот франков.

Для Аркадия это была почти астрономическая сумма. На такие деньги он мог прожить почти полгода, посвятив себя только живописи. Нужно получить эти деньги. А там…

— Согласен.

— Ну вот и отлично!

Жак хлопнул Аркадия по мокрой спине.

— Итак, через три дня.

Вечером в дверь постучали. Пришёл Гастон. Аркадий сварил кофе, крепкий и густой, как дёготь.

— Слушай, малыш, я пришёл к тебе как к другу. Пришёл, чтобы предупредить. Ты попал в нехорошую историю. Завтрашний матч — сплошное надувательство. Они хотят скандала. Хотят убрать с ринга чемпиона. Он стар, а им нужны новые звёзды. Свежее имя больше стоит. Ты ляжешь, а назавтра газеты Парижа будут трубить, что чемпион подкупил тебя. Имя твоё опозорят. Ринг для тебя закроют на всю жизнь. Помни об этом, дружок.

— Спасибо, Гастон.

Аркадий крепко сжал руку старому тренеру. Он долго слушал, как затихали на лестнице его тяжёлые шаги, потом хлопнула дверь.

«Значит, так. Ну что же. Я буду драться с чемпионом. Буду».

Зал ревел. Подняв руки над головой, сквозь толпу поклонников и репортёров пробирался многолетний кумир Франции. Он, нагнувшись, скользнул под канаты. Напряг мышцы, демонстрируя свою силу.

Зал ревел. Аркадия никто не заметил. Подумаешь, победил нескольких чемпионов парижских округов — чепуха!

Только несколько знатоков покачали головой — чемпиону придётся нелегко! Русский крепкий парень!

Гонг. Боксёры сошлись на середине. Харлампиев потонул в граде ударов. Зал задохнулся рёвом.

— Так его! Бей! Сломай ему челюсть! На пол его! На пол!

Но что такое? Чемпион отлетел к канатам. Вслед за ним шагнул русский. Удар. Чемпион согнулся, бессильно опустив руки. Ещё удар. Гордость Франции лежит на полу.

Зал молчит. Зал затих. Даже слышно, как дышит в своём углу победитель.

Счёт рефери «Аут!» потонул в диких криках зрителей. Что же это такое? Чемпион Франции проиграл нокаутом какому-то неизвестному русскому?

На ринг полетели окурки сигар, огрызки яблок, пустые папиросные коробки.

Позор! Позор!

Аркадий не смотрел в зал. Стоял опершись руками о канаты. Он боялся поднять глаза. Боялся, что иначе он перепрыгнет за канаты и будет бить, бить, бить, бить по этим лицам, противным и страшным.

Жак влетел в раздевалку без стука.

— Значит, так. Паршивый русский забыл, кто дал ему работу, кто помог ему заниматься дурацкой мазнёй. — Он перевёл дыхание. — Немедленно вон отсюда, грязный славянский ублюдок, иначе…

Жак сунул руку в карман.

Всю ненависть, сдерживаемую за год, вложил Аркадий в этот удар.

Мосье Жак пробил головой фанерную стенку балагана.

Вот ты и опять безработный. Что делать, жизнь такая штука — всё повторяется!

Аркадий сбил шляпу на затылок, засунул руки в карман и, присвистывая, зашагал в сторону Монмартра. Чёрт с ним! Не пропадём! Скорее в кафе, где ждут друзья-художники.

— Вечерний выпуск «Фигаро»!

— Вечерний выпуск «Фигаро»!

— Последняя сенсация — неизвестный победил чемпиона Франции.

— Чемпион на полу в первом раунде!

— Эй, парень, дай-ка газетку, — приятель Харлампиева — художник Летуар ловко бросил газетчику два су.

Через всю полосу газеты шёл крупный заголовок.

«Нашу гордость победил этот неистовый русский…»

— Ну вот, Аркадий, ты стал знаменитым. Ставь коньяк.

— Четыре коньяка хозяин.

— Минуту, мосье Аркадий, минутку. Поздравляю вас. Друзья, выпьем за нового чемпиона Франции!

Утром в дверь его комнаты постучали. Вошёл Гастон и незнакомый мужчина в дорогом пальто.

— Аркадий, это мой друг, известный менеджер Вагнер. Он хочет работать с тобой.

— Как работать?

— Вы будете выступать, драться на профессиональном ринге. Гастон будет тренировать вас. А я… — Вагнер протянул договор.

Аркадий пробежал глазами бумагу. Ого, цифра солидная!

— Ну так как, по рукам?

— Согласен.

— Вот и прекрасно. Только надо сменить имя. Взять боксёрский псевдоним.

— Какой же?

— Постойте, мосье Аркадий, он должен быть коротким, он должен стрелять с афиш… Постойте… Харлампиев — Харл-Шарль… Лампи-Лампье… Шарль Лампье… Как?

— Не знаю…

— Так тому и быть.

— Шарль Лампье победил чемпиона Европы Билля Пэпла!

— Новая победа Шарля Лампье! — надрываясь, кричали газетчики.

«Этот неистовый русский, как впервые назвала его „Фигаро“, совершает поистине триумфальное шествие по рингам. Победа за победой. Такого давно не было…»

«…Неизвестно, чем это кончится. Неизвестно. Многие начинали так же, а кончали… Не надо забывать, что коммерческий спорт имеет много тайн».

Так писали спортивные обозреватели.

А он был всё таким же «этот неистовый русский». По-прежнему жил под крышей, по-прежнему любил Монэ, Синьяка и Гогена. По-прежнему мечтал о новой картине. Он тосковал по России. Он любил в ней каждую травинку, поникшую от росы, каждое дерево над озером, каждое облако, плывущее по бледному и высокому небу, густые дубравы и нежный шёпот берёзовых рощ.