Мастер и Афродита - Андрей Анисимов

Жирные гуси пересекли дорогу прямо перед Темлюковым. Последний гусь, видимо главный, попытался ущипнуть художника за штанину. Несколько баб с расплывчатыми красными лицами, неуклюжие и бесформенные, в синих халатах и домашних шлепанцах, вышли из магазина с сумками, набитыми кирпичами хлеба. Хлебом Воскресенские бабы выкармливали своих поросят. Темлюков посторонился, пропустив трактор. В маленькой кабине гоготали трое молодых мужиков.

Двухэтажное правление находилось в центре поселка. Перед ним через всю улицу висел транспарант:

«Продадим Родине сто тысяч тонн кормовой свеклы».

«Продадим Родине» выделено крупными буквами, и Темлюков сначала прочел «Продадим Родину», потер глаза и только потом понял, о чем говорится в транспаранте.

Кабинет Клыкова размещался на втором этаже.

Директор вышел встретить гостя.

– Я вас в окно увидел. Молодец, встаете по-нашему, рано. В городах привыкли дрыхнуть до обеда. Как спалось на новом месте?

– Спалось. Даже с полным пузом прекрасно. В городе после нашей вчерашней трапезы я бы отходил неделю.

Клыков не обманул. В стеклянных шкафах его кабинета сверкали нетронутым переплетом классики марксизма-ленинизма. Со стены портретом щурился вождь мирового пролетариата. На письменном столе – большая фотография. Сам товарищ Подгорный пристраивает звезду Героя на лацкан пиджака Николая Лукьяновича.

Темлюков расписался на договоре. Получил от кассирши Дуньки аванс и уже хотел уходить, но Клыков его задержал.

– Ко мне сейчас заедет инструктор райкома по сельскому хозяйству. Вон его «Волга» катит, – указал Клыков в окно. – Послушайте. Думаю, вам многое станет понятно в работе сельского труженика.

Темлюков уселся в уголок. В кабинет вошел упитанный молодой человек в темном костюме и галстуке. Косолапо ставя на паркет начищенные полуботинки, он направился к директору здороваться. Потом достал из портфеля бумагу и выложил ее перед Клыковым.

– Ну и что ты, товарищ Федоренко, мне привез? – спросил Николай Лукьянович.

– Разнарядочка пришла, – ответил молодой человек.

– Ну-с, и что нам партия предлагает и советует?

– Райком партии в этом году на основных площадях советует посадить морковь.

– Послушай, товарищ Федоренко, тут морковь сроду не родилась! Зачем ее сажать?

– Этого я сказать вам не могу, – простодушно ответил инструктор райкома. – Пришла разнарядка.

– Партия нам поставила задачу, наше дело выполнять.

Темлюкову показалось, что Клыков ему подмигнул. Потом мужчины поговорили об охоте на Воскресенских болотах. Николай Лукьянович открыл сейф, извлек бутылку коньяка и три рюмки.

– Это мой друг, художник из Москвы, – представил директор Темлюкова.

Закусили яблоками, что лежали в вазе на окне.

Отправив приветы женам, мужчины распрощались.

Клыков сказал Темлюкову:

– Первое действие закончено, переходим ко второму, – и вызвал по телефону своего агронома.

В кабинет вошел сутулый, дубленный солнцем и ветрами агроном Попов. Клыков подвинул к нему бумагу:

– Вот, Петрович, морковь нам велят сеять…

– Как морковь?! – Агроном забегал по кабинету и, только теперь заметив Темлюкова, набросился на художника:

– Да ты понимаешь ли, бумажная твоя голова, что морковь в наших местах отродясь не сеяли?

Что ж я, на старости лет скажу людям морковь здесь сажать? Они меня засмеют. Откуда вы на нас свалились? Неужто мы тут не знаем, что сажать, что нет!

– Ты зачем на художника набросился? Он из Москвы приехал наш клуб украшать. Морковь не по его части.

Агроном плюхнулся в кресло и тяжело задышал.

Его голубые выцветшие глаза выражали растерянность и детскую обиду. Казалось, еще немного, и он заплачет.

– Ты, Петрович, сильно не страдай. Получи семена, возьми третью бригаду. Насыпьте гектара на три реденько. А через неделю дадим в райком телеграмму: «Морковь не взошла, перепахали под картошку».

Вот и все.

Агроном подбежал к директору, несколько секунд стоял, впившись в него глазами. Затем его скрючил приступ смеха. Темлюков тоже не удержался. Мужчины смеялись до слез. Когда доканчивали бутылку коньяка, Петрович сказал Темлюкову:

– Ты уж прости меня, старого дурака. Я тебя за чайкомовскую крысу принял.

– Бог простит. Давно я так не смеялся. Вам бы, Николай Лукьянович, на сцену. В вас прирожденный артист пропадает.

Клыков был явно доволен.

– За подобный спектакль, друзья мои, можно не аплодисменты схлопотать, а даже совсем наоборот.

Поэтому будьте любезны услышанным ни с кем не делиться.

Темлюков, возвращаясь в свой Дом культуры, думал о том, как трудно было все эти годы красному барину Клыкову. Подобные эпизоды в его практике происходили нередко. Но вот зрителей он себе позволить не мог. «Ах артист», – еще раз повторил про себя Темлюков. У него сделалось прекрасное настроение, и художник решил прогуляться.

На Воскресенском рынке торговали творогом, кислой капустой, солеными огурцами и картохой.

Седоусый дед скульптурно восседал на жбане с медом. Одноглазая бабка предлагала редким покупателям веники. Темлюков купил банку меда. Съел пару огурцов. Денег за них с него не взяли. Потом подошел к инвалиду, торговавшему гипсовыми копилками. Копилки были невероятной формы и должны были изображать кошек. Темлюков купил копилку, затем коврик с лебедями. Он знал, кому подарить его в Москве. Обойдя рынок, художник хотел уже уходить, когда заметил в конце базарной площадки старую цыганку. Она сидела за пустым прилавком и не мигая смотрела вдаль. Художник залюбовался старухой в красном цветастом платке, ее точеным, цвета мореного дерева лицом. Темлюков пожалел, что не захватил красок. Он не мог оторвать глаз от лица старой женщины.

– Что смотришь, сынок? – спросила цыганка, не поворачивая головы и не глядя на Темлюкова. – Понравилась?

– Очень ты красивая, – сказал Темлюков.

Женщина медленно повернула голову, долгим взглядом посмотрела на художника и, вздохнув, сказала:

– Зря ты, сынок, сюда приехал.

– Почему, бабушка? – удивился Константин Иванович, продолжая изучать прекрасную модель.

– Я вижу, что ты хорошо на меня смотришь, не смеешься. Совет тебе дам, только ты им не воспользуешься. Поезжай обратно к себе в город. Беги отсюда.

Погибель твоя здесь.

– Бабушка, может, тебе денежку дать, ты мне погадаешь?

– Денег мне твоих не надо. Гадать тебе не буду.

Совет я тебе и так дала. Без денег. Душа у тебя есть.

Не у всех людей душа есть. Я на свете много жила, знаю. А тебе все сказала, ступай.

Темлюков был суеверен. Уходя с базара, он утерял веселое состояние духа, но ненадолго. Когда увидел, как толстая баба с хворостиной гонится вдоль забора за огромной пятнистой свиньей, причем баба голосила, а свинья ехидно хрюкала, то опять развеселился.