Помощник - Бернард Маламуд

Бакалейщик расчувствовался. Бедняга!

— Я много раз хотел что-то изменить, чего-то добиться, но не знаю, как это сделать. А даже если мне и кажется, что знаю, то на самом деле я все равно ничего не знаю. Мне так хочется сделать что-то, что-то большое, но я даже упомнить всего не могу. — Он помолчал, откашлялся и продолжал. — Это звучит глупо, я понимаю, но все так трудно. Я хочу сказать, что когда мне что-то нужно, у меня обычно не хватает пороху добиться этого, чего-то мне не хватает, и я сам, наверно, в этом виноват. Сколько раз мне снился один и тот же сон: хочу сказать кому-то по телефону что-то злое, обидное, а когда вхожу в будку, там вместо телефона на крючке висит гроздь бананов.

Фрэнк поглядел на бакалейщика, а потом уставился в пол.

— Всю жизнь я хотел сделать что-то стоящее, что-то такое, что нужно людям, да так и не сумел. Может, я слишком непоседлив. Полгода на одном месте — это для меня мука мученическая. И я все хочу получить слишком быстро, не умею ждать. Я не делаю того, что мне нужно делать, вот у меня и нет ничего. Вы меня понимаете?

— Да, — сказал Моррис.

Фрэнк помолчал, потом снова заговорил.

— Я сам себя не понимаю. Не знаю толком, что я тут говорю и почему я вам говорю это.

— Успокойтесь, — сказал Моррис.

— Что может сделать в жизни человек в мои годы?

Он ждал, чтобы Моррис что-нибудь сказал, посоветовал ему, как жить, но бакалейщик молчал. «Мне шестьдесят, — подумал он, — а этот парень говорит то же, что и я».

— Хотите еще кофе? — спросил он.

— Нет, спасибо.

Фрэнк зажег еще одну сигарету и докурил ее до конца. Казалось, он слегка успокоился, как бы чего-то добившись («Чего?» — спрашивал себя Моррис), хотя на самом деле ничего он не добился. На лице у него появилось умиротворенное выражение — почти сонное, но он с хрустом сгибал и разгибал пальцы и молча вздыхал.

«Почему он не идет домой? — подумал бакалейщик. — Я человек рабочий, у меня куча дел».

— Ну, я пошел, — сказал Фрэнк и встал, но не двинулся.

— Что у вас с головой? — спросил он снова.

Моррис пощупал повязку.

— В эту пятницу на меня был налет.

— Они вас ударили?

Моррис кивнул.

— Таких мерзавцев надо расстреливать! — яростно сказал Фрэнк.

Моррис поглядел на него.

Фрэнк потер рукав.

— Вы еврей, да?

— Да, — ответил Моррис, все еще глядя на Фрэнка.

— Мне всегда нравились евреи, — сказал Фрэнк, опустив глаза.

Моррис не ответил.

— У вас есть дети? — спросил Фрэнк.

— У меня?

— Простите за любопытство.

— Дочь, — сказал Моррис, вздохнув. — У меня еще был сын, но он умер от воспаления среднего уха, тогда это еще плохо умели лечить.

— М-да, — сказал Фрэнк сочувственно и шмыгнул носом. — Плохо.

«Ведет себя как джентельмен», — подумал Моррис, и это расположило его к парню.

— А ваша дочь — это та девушка, которая стояла за прилавком на прошлой неделе?

— Да, — сказал бакалейщик, поколебавшись.

— Ну, большое спасибо вам за кофе.

— Хотите бутерброд? А то потом проголодаетесь.

— Нет, спасибо.

Моррис настаивал, но Фрэнк решил, что он сегодня получил от еврея все, что хотел.

Оставшись один, Моррис с тревогой подумал о своем здоровье. Его то и дело поташнивало, нередко болела голова. «Убийцы!» — подумал он, подошел к умывальнику и, глядя в мутное, потрескавшееся зеркало, начал разбинтовывать голову. Он хотел совсем снять повязку, но шрам выглядел уж очень уродливо, это будет неприятно покупателям, и он снова наложил повязку, с горечью вспоминая тот злосчастный вечер: покупатель лавки так и не пришел тогда, и позже он тоже не пришел, и вообще никогда-то он не появится. С тех пор, как Моррис встал с постели, он не разговаривал с Карпом. В ответ на каждое его слово у виноторговца было два, но когда Моррис упорно молчал, Карпу становилось не по себе.

Несколько позднее Моррис поднял глаза от газеты и с удивлением увидел, что кто-то, стоя снаружи, моет шваброй окно его лавки. Он выбежал на улицу, чтобы прогнать незваного доброхота: не раз уже случалось, что мойщик, у которого нет заказов, начинал без спросу мыть чужое окно, а потом требовал плату за работу. Однако, выйдя из лавки, Моррис увидел, что непрошеным окномоем был на этот раз Фрэнк Элпайн.

— Мне хотелось вас как-то отблагодарить, — сказал Фрэнк.

Он объяснил, что одолжил у Сэма Перла ведро, а в мясной лавке рядом — швабру.

Ида из верхних комнат тоже спустилась в лавку и, увидев незваного помощника, заторопилась наружу.

— Ты что, разбогател? — накинулась она на Морриса.

— Он делает мне мицву, — ответил бакалейщик.

— Верно, — подтвердил Фрэнк, водя по стеклу шваброй.

— Войди в лавку, тут холодно.

Внутри Ида спросила:

— Кто этот гой?

— Бедняга-итальянец, ищет работу. Он помогал мне утром с молочными ящиками.

— Тысячу раз я тебе говорила, бери пластмассовые пакеты, и не будет возни с бутылками.

— Пакеты часто текут. Мне больше нравятся бутылки.

— Тебе хоть кол на голове теши… — сказала Ида.

Фрэнк вошел в лавку, дуя на окоченевшие пальцы.

— Ну, как? Хотя по-настоящему нельзя сказать, пока не вымыто изнутри.

— Плати теперь за свою мицву, — вполголоса заметила Ида.

— Ладно, — сказал Моррис. Он подошел к кассовому аппарату и поставил его на «откл.».

— Нет, спасибо, — возразил Фрэнк, предостерегающе протягивая руку. — Это просто услуга за услугу.

Ида покраснела.

— Еще чашку кофе? — спросил Моррис.

— Спасибо, в другой раз.

— Может быть, бутерброд?

— Я только что ел.

Фрэнк вышел из лавки, выплеснул ведро в водосток, отнес ведро и швабру и вернулся в лавку. Он зашел за прилавок и, постучав в притолоку, вошел в заднюю комнату.

— Как вам нравится чистое окно? — спросил он Иду.

— Чистое — это чистое, — ответила она ледяным тоном.

— Я не хотел быть назойливым, но ваш муж был ко мне так добр, и я подумал, что, может быть, я смогу попросить еще об одном маленьком одолжении. Видите ли, я ищу работу и хочу поработать где-нибудь в бакалейной лавке, чтоб набраться опыта. Кто знает, может, это мне понравится? А то я совсем забыл, как резать, взвешивать, и все такое. Вот я и подумал: может быть, вы мне разрешите поработать у вас две-три недели, бесплатно, просто чтоб я поучился, как это делается… Это вам не будет стоить ни цента. Я понимаю, вы меня не знаете, но правда, я не жулик. По-моему, стоит только на меня посмотреть, и это сразу видно. Это по-честному, верно?

— Здесь вам не школа, мистер, — сказала Ида.

— А вы что скажете? — обратился Фрэнк к Моррису.

— Если я кого не знаю, так это еще не значит, что он жулик, — ответил бакалейщик. — Об этом я не беспокоюсь. Что меня беспокоит, так это чему вы здесь научитесь. Одно вот только, — он положил руку на грудь, — плохо у меня с сердцем.

— Вам ведь это ничего не будет стоить, правда, миссис? — обратился Фрэнк к Иде. — Я же понимаю, он все еще плохо себя чувствует, и если я буду помогать неделю или две, он сможет побыстрее поправиться, разве не так?

Ида ничего не ответила.

Но Моррис решительно сказал:

— Нет, это бедная маленькая лавка. Трех человек на нее слишком много.

Фрэнк снял передник с крюка над дверью и прежде, чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, он скинул шляпу, надел на себя передник и завязал сзади лямки.

— Ну, как?

Ида опять покраснела.

Моррис приказал Фрэнку снять передник и повесить обратно на крюк.

— Надеюсь, вы не обиделись, — сказал Фрэнк, выходя из лавки.

В осенних сумерках по аллее Кони-Айленда шли рядом, не берясь за руки, Элен Бобер и Луис Карп.

Сегодня Луис остановил Элен перед винной лавкой, когда она шла домой с работы.

— Элен, не хочешь ли прокатиться в моем «меркурии»? Я так редко тебя теперь вижу. В старые добрые школьные дни ты ко мне лучше относилась.

Элен улыбнулась.

— Ах, Луис, это было так давно!

Ее снова охватило чувство сожаления, которое она так старалась в себе подавить.

— Давно или недавно, для меня ты все та же самая.

У него были широкие плечи и узкое лицо, и несмотря на то, что глаза были несколько навыкате, выглядел он импозантно. Когда-то, в школе, он смачивал волосы, чтобы они лучше лежали. Тщательно изучив однажды фотографию известного киноактера в газете «Дейли Ньюс», он сделал себе пробор. Больше он, сколько ей помнится, никогда и никак не менял свою внешность. Если Нат Перл был честолюбив, то Луис жил легко, без претензий, просто стриг купоны с отцовского богатства.

— Как бы там ни было, — предложил он, — почему бы не покататься: тряхнем стариной, вспомним нашу дружбу?