Очертя голову, в 1982-й - Борис Карлов

Внизу, за витриной холодильника, рядом с горой развесного комбижира, лежала колбаса. С виду она была какая-то очень странная: непомерно толстая и рыхлая, довольно-таки странного цвета. Дима наклонился к стеклу и прочитал ценник: «Колбаса кровяно-растительная. Цена 40 коп/кг».

Пройдя ещё пару кварталов, Котов увидел очередь.

У самых дверей в магазин — там, где очередь утолщалась, принимала неправильные очертания и колыхалась как потревоженный беспозвоночный организм, в самой гуще толпы Дима заметил мужественно копошащихся Осипова и Лисовского.

Для них, кстати говоря, это была последняя поездка с группой «Форт». Лисовскому надоели томные и многозначительные взгляды Марусина, его «шутливые» прихваты и поглаживания, да и вообще вся эта тягомотина. В конце концов, в жизни имеют значение не только деньги. Что до Осипова, то он с самого начала терпел всю эту музыку только из солидарности с приятелем.

Дима окликнул друзей, встал на цыпочки и протянул через головы четвертной.

Минут через сорок они возвращались в гостиницу. В двух сумках позвякивали двадцать бутылок пива и три по 0,75 «Столичной».

Забрав свои бутылки, Дима направился в номер Степанова.

Тот валялся на кровати с гитарой, бессмысленно пощипывая струны и глядя в потолок. Котов сполоснул стаканы и налил пива.

Какое-то время пили молча, глядя в бессмысленное мерцание телевизора, принимавшего польские каналы.

— Утром домой звонил, — сказал Степанов. — Жена плачет.

— Да, она у тебя какая-то домашняя. Не умеет сама развлечься.

Опять помолчали, булькая пивом из бутылок в стаканы.

— А у тебя там что с этой Мариной?

— По правде говоря, крепко зацепила. Не всё сразу. Ещё не известно, как она там без меня время проводит… Ладно, освобождай стакан.

Котов открыл «сабонис» и разлил водку.

«Белые розы, белые розы…», — пела солистка на эстраде гостиничного ресторана. Степанов долго не возвращался из туалета, а Дима, подперев ладонью непослушную голову, разглядывал танцующих. Насмотревшись на похотливо двигающиеся девичьи фигуры, он повернулся и обвёл мутными глазами ресторан. У входа стояла женщина лет тридцати пяти с будящими воображение бёдрами, броско одетая и накрашенная. Женщина заметила Котова и слегка кивнула. Дима сделал пригласительный жест рукой, едва удержавшись на стуле. Женщина прошла между столиками, покачивая бёдрами, и подсела к Котову.

— Дима, — представился тот.

— Лариса. Ты что, один?

— Вроде как. Хотите выпить?

Дима налил, они выпили.

— Хотите пойдём ко мне в номер? — сказал Котов.

— Ненадолго, — сказала Лариса. — Цифра «двадцать пять» тебя не пугает?

Дима убедительно похлопал себя по карману, выпил ещё рюмку и поднялся.

— Ложись, я в ванную, — сказала Лариса.

Дима разделся и лёг.

Прошло несколько минут, Лариса подошла к кровати, потрясла Диму за плечо, похлопала по щекам, пошарила в его одежде, плюнула, выругалась, оделась и вышла из номера.

Котов крепко спал, зажав в кулаке презерватив. Бумажник лежал под матрасом.

Бесконечные котовские гастроли ставили Марину в положение неопределённости. Она чувствовала — то необъяснимое и притягательное, что связывало их уже почти полгода, отдалялось от неё всё дальше. За эти гастрольные месяцы они провели вместе в общей сложности не больше недели. Если бы Котов хоть один раз честно поговорил с ней о планах на будущее, всё было бы по-другому, но Дима всякий раз увиливал от такого разговора.

За Мариной давно ухаживал надёжный и порядочный человек и ей хотелось определённости. Она изредка встречалась с этим человеком, он делал подарки, она не говорила ни да, ни нет. Пора было, в конце концов, на что-то решаться.

Котов звонил ей на днях из Гродно и оставил номер своего гостиничного телефона. Марина отыскала в справочнике код и набрала номер.

— Дима, это я.

— А, привет! Завтра, завтра уже вылетаем.

— А потом?

— Потом две недели по Уралу. Очень хорошее предложение; пока сезон, надо работать.

— Дима, ты меня любишь?

— Глупый вопрос.

— Ты не хочешь на мне жениться?

— Ну, Марина, — заныл Котов упавшим голосом, — опять ты начинаешь…

— Прощай, Дима.

Марина повесила трубку, выкурила сигарету, снова набрала номер, но уже другой.

— Кирилл? Да. Да. Хорошо. Хорошо, сегодня я к тебе приеду.

Майор Кизяк сидел за столом в своём кабинете, обхватив руками взъерошенную голову, и смотрел в одну точку. За последнее время он сильно изменился — побледнел, вокруг глаз образовались тёмные круги, лицо изредка подёргивалось нервным тиком.

Дела зашли чересчур далеко: в обмен на похищенные документы проклятый Ливинштейн требовал выдать ему полный список осведомителей, вращающихся в рок-н-ролльной среде. Но тогда, в случае разоблачения, Александру Сулеймановичу грозило уже не служебное расследование (которое наверняка поручат Зубову, а его методы хорошо известны), а достаточно приличный срок в спецзоне.

— Майор Кизяк — к полковнику Ежову! — раздался в селекторе голос дежурного офицера.

У майора похолодело в животе, обрывки мыслей закружились, словно в калейдоскопе.

— Присаживайтесь, Александр Сулейманович, присаживайтесь, очень неважно выглядите. Вы здоровы? Супруга ваша в порядке?

— Всё хорошо, товарищ полковник.

— Вы поработали с Ливинштейном?

— Так точно.

Последовала пауза.

— Кизяк, мне тянуть вас за язык?

— Он отказался.

— Та-ак.

Ежов встал из-за стола и прошёлся по кабинету.

— Доложите, как обстоят дела в вашем отделе.

— Агент Странник довёл ценную информацию. Пятнадцатого августа в Киришском лесопарке будет организован несанкционированный рок-фестиваль. Наш отдел готовит массовую операцию по захвату зрителей и участников под кодовым названием «Трал».

— Это интересно. Вероятно, там соберётся давно интересующая нас публика. Вовремя оцепив местность, мы сможем наконец поставить на учёт все эти отбросы. Сколько мы платим Страннику?

— Тридцать за каждую разовую информацию.

— Хорошо. Выпишите ему премию и вплотную займитесь этим делом.

— Разрешите идти?

— Да. Кизяк! Имейте в виду, что от успеха зависит ваше будущее. Идите.

Вернувшись к себе в кабинет, Кизяк сел за стол и, в отчаянии глядя прямо пред собой, взъерошил волосы.

Душным вечером «Форт» прибыл, наконец, в Ленинград. Дима взял такси и вскоре был у себя дома. Квартира его с некоторых пор преобразилась: в большой комнате поблёскивала новая мебель, в спальне появились японская стереосистема и видеомагнитофон. В баре всеми цветами радуги переливались бутылки с разнообразными очертаниями.

Котов достал «Белую лошадь», плеснул на американский манер на дно стакана, сделал глоток. Поднял с пола телефонный аппарат, накрутил диск.

— Марину можно?

— Алло, это Кирюша? А она уже вышла, к вам поехала. Вы что же, на даче будете до самого понедельника?

— Какой Кирюша?

— Ой, это вы, Дима… Нету, нету дома. Вы уже сами с ней поговорите.

Дима повесил трубку, поставил телефон на место и закрыл глаза.

Вдруг выяснилось, что в понедельник «Форт» должен выступить на отборочном туре для участия в большом телевизионном конкурсе. Самое неприятное было в том, что играть нужно было живьём, без фонограммы. Об этом выступлении Марусин узнал только в день приезда, и оба выходных ансамбль провёл в изнурительных репетициях. Лисовского и Осипова уговорили отыграть «в самый последний раз».

Играть вживую все уже порядком разучились, звучание было довольно таки поганое. Особенно отличался Котов, играл он просто безобразно, и Марусин смотрел на него очень нехорошо. На этих репетициях Котов ещё не понял, но уже почувствовал, что его музыкальная карьера близится к концу.

В понедельник выступили для комиссии, довольно паршиво. Их включили в программу, но, совершенно очевидно, только благодаря заслугам Марусина. Для телевидения нужно было записать новую фонограмму, поэтому ближайшие дни предстояло безвылазно провести в студии.

В первый же день на запись вместе с Марусиным пришли трое молодых людей, у одного из которых, высокого худощавого юноши в очках, была отличная басовая гитара «Фендер».

— Ваша смена! — бодро сказал Марусин Вадику и Андрею. — Если обещал, держу слово. Познакомьтесь и поработайте вместе несколько часов, что-нибудь подскажите новичкам. Закончим фонограмму — отметим ваш уход на заслуженный отдых. Жалко расставаться, но и принуждать не умею.