Тёмные истории Северо-Запада - Юрий Александрович Погуляй

от него, а не справа. Для надежности он поднял ладонь, загородился ею как шторкой и вошел в церковь. В пустое деревянное брюхо. Призрачный свет пробивался через прорехи в крыше, сквозь огромные щели меж бревен, и пространство казалось разлинованным. По воде, затопившей пол дьявольского храма, пошли встревоженные круги.

Доски все еще не сгнили. Все еще держали его вес, хоть и прогибались под ногами, пока он брел к алтарю. У небольшого постамента он остановился. Сбросил капюшон и минуту стоял без движения. Затем смахнул дрожащими пальцами капли пота с морщинистого лба.

— Вот я. Вот я и пришел.

Церковь молчала. То, что дремало в жуткой колыбели на алтаре, — не шевелилось. Он подступил ближе, поднялся на цыпочках, заглядывая внутрь. Скорченный черный младенец никуда не делся. Пересохший, высеченный сумасшедшим зодчим рот был разинут, словно распахнулись лезвия секатора. Огромные кривые зубы ребенка напомнили старику медвежий капкан.

Который жаждал.

— Сейчас, милок… — прошептал старик. Он встал над колыбелью, снял с пояса острый нож и посмотрел на дьявольское чадо. — Погоди…

Резать стал по старому шраму, на ладонь ниже локтя. Задумчиво смотрел, как стекают капли в разинутый рот младенца.

Застонала топь. Там, по ту сторону гнилых стен что-то торопливо пробежало вокруг церкви, шлепая по воде босыми ногами. Пропахший болиголовом ветер взметнул седые волосы.

— Ты рано… — сказал из алтаря детский голосок. Высокий, звонкий.

Старик не смотрел туда. Он поднял глаза к потолку. Прищурился подслеповато.

— Почему ты так рано? Я сыт. Зачем ты пришел? — заволновался младенец.

Кто-то снаружи прошлепал к церковному входу. Остановился на пороге.

— Зачем. Ты. Пришел? — спросил женский голос. Старик содрогнулся. Обернулся. В проходе стояло голое, безволосое, раздувшееся от воды существо со свисающими складками-боками, в котором уже никак нельзя было узнать старшую дочь. Оно сутулилось, и длинные тонкие руки касались пальцами поверхности воды. Кожа на голове собралась в разбухшие морщины, и те, свисая, скрывали лицо.

Старик не ответил. Он смотрел на утопленницу и погружался в долгие омуты памяти, когда все было не так, как сейчас. Когда не было болота. Когда у него было две замечательные дочки, а над озером каждую субботу плыл колокольный звон и по водным тропам из деревни шли к месту службы лодки.

— Помнишь, когда мы тут собирались? Ты, Лена, мама? — спросил он у существа. Голос его скрипел, как старые ворота на ветру. — С утра наряжались все. Сюда плыли. Вся деревня тут была… Детишки играли потом. Помнишь?

— Зачем ты пришел? — спросила она. — Славик поел.

— Славик… — сквозь зубы произнес дед. — Славик…

Он пошел к выходу, не глядя на дочь. Остановился на пороге. Туман окружил церковь, но кресты вокруг нее все равно были видны. Женщины, мужчины, дети. Кого-то он привез сюда сам. Кого-то поймали болотные твари. Кого-то позвала сама топь, и человек собрался с утра и, ни с кем не разговаривая, ушел на лодке в надвигающийся туман.

— Славик… — повторил он.

Утопленница встала рядом. От нее тянуло холодом, как из погреба. Света пахла трясиной.

— Я думал, ты не тронешь сестру… — сказал он. — Семья это важно, Светочка… Нет ничего важнее семьи…

— Славик хотел кушать.

— Да пусть он сгорит в аду, твой Славик! — не выдержал дед. — Пусть в геенне огненной пребывает, откуда и выбрался. Он и его блудливый отец-монах! Как ты могла, Светочек ты мой… Как ты…

— Знаешь… Он трахал меня прямо на этой поляне, — вдруг сказала утопленница. Подалась ближе, и старика затошнило от ее запаха. — Трахал так, что я смеялась от счастья. И это было важнее всего, папа. Сильнее всего. Даже когда вы его повесили, уже через три ночи я была тут, и он входил в меня так страстно, что звезды на небе превращались в солнца. Его семя было зелено, как тина.

— Заткнись! Заткнись! — он обернулся к мертвячке, скривился от ярости и потянул руки к ее шее.

— Как тина, — она неуклюже облизнулась синим языком, будто изо рта у нее вывалился обмякший уд дьявольского монаха. — И на вкус тоже.

У него потемнело в глазах. В груди закололо, и он прислонился к дверному косяку.

— Это ты подарил меня Трясине, папа. Не забыл? — вкрадчиво спросила утопленница. — Утопил вот здесь, напротив церкви. И я умерла. Но Славик все равно родился.

Из складок на лице капала зеленая тина, будто Света исторгала из себя само болото.

— Дьявол помутил мой разум тогда. Но разве я не искупил вину? Я ведь заботился о вас. Я помогал вам! А вы… А ты… Мою Ленулю…

Холодные, склизкие пальцы повернули его голову к кресту, который теперь был от него справа. К кресту, на котором ветви распяли его младшую дочь.

— Ее, папа?

Он сам привел сюда Лену. Нет, конечно, не для того чтобы скормить Славику. Она веровала, и сила ее любви к Господу, сила ее души — убедила старика, что молитва, воззвание к Богу изгонит Болото. Лена ошиблась.

Рядом с ней на похожем кресте болтался священник из города. Старик не знал, как она его нашла. Но помнил, как высоким-превысоким голоском верещал молодой жидкобородый жрец, когда ветви мертвых деревьев тащили его к месту казни.

Дед вздрогнул, сунул руку в карман и ловко вытащил оттуда тяжелую серебряную цепь.

— Па…

Светлана зашипела, пытаясь стащить с себя удавку. Поднялся дым, и утопленница жалобно завыла. Ударилась о косяк, плюхнулась в воду у входа в церковь. Старик прошел мимо извивающейся твари к лодке.

— Мама?! Мама? — заволновался Славик.

Света крутилась на месте, прикованная цепью, и визжала. Но, даже связанная божьими узами, тянула руки к зверенышу в колыбели.

Старик вытащил из лодки канистру, побрел обратно к церкви. Обошел дочку и ступил под дырявые своды деревянной церквушки.

Ублюдок дьявольского монаха вопил в логове на алтаре, клацал зубами, и мертвый лес вокруг церкви пробуждался. С эхом затрещали в тумане деревья, вздохнула топь.

Дед добрался до колыбели, молча открутил крышку у канистры. Вонючая, источающая призрачную дымку жидкость полилась в раскрытую пасть Славика. Тварь глотала бензин, воротила черную морду, но ее глаза — злые, взрослые, не мигая следили за стариком.

Хлопнула дверь в церковь, и тут же удар в спину бросил деда на колыбель. Челюсти Славика щелкнули в считанных сантиметрах от его груди, а потом что-то дернуло старика за ноги, и он рухнул лицом вниз, стукнулся скулой. В глазах засверкало.

Хватка вокруг щиколоток окрепла, будто сжались челюсти капкана, и неведомая сила потащила деда прочь из церкви. Проволокла мимо воющей, окутанной едким дымом дочки и вздернула.