Праздник обжоры - Дмитрий Щеглов

— Неудобно как-то, — стал я отговаривать приятеля. Как ему объяснишь: это у нас там, в городке можно запросто подойти к любому и болтать с ним хоть два часа, никому и в голову не придет, что ты что-то делаешь не так. А тут этот мегаполис — Москва, болтать без дела с малознакомым человеком не принято.

— Чего неудобно? Спросим, как дела.

— Он что, тебе про свои дела начнет рассказывать? — решил я остудить пыл приятеля. Но не так легко переубедить Данилу. Деревня такая непосредственная — считает, что если с кем-то знаком, то можно запросто из одной миски щи хлебать. Данила предложил:

— Помнишь, у него кредит был в миллион долларов, в банке брал, — поговорим, узнаем, погасил он его или нет. Спросим, где живет? Может, в гости пригласит?

Я рассмеялся:

— Максимум на что можешь надеяться, это если он тебя на машине до метро подбросит. Пошли за тортами, здесь недалеко.

К кондитерской фабрике, специализирующейся на тортах «Птичье молоко», мы пошли через пустырь. Я подумал, что через захламленный фабричный двор путь в фирменный магазин будет короче, и повел Данилу через него. Мы заблудились в двух соснах. Пришлось возвращаться обратно. По ошибке зашли в какое-то темное помещение. Мы уже выходили из него, когда в пустой двор заехала иномарка с заляпанными номерами и загородила нам выход. Я оглянулся в поисках другого выхода. Его не было. Из машины вышел узбек и осторожно огляделся. Я попридержал Данилу руками. Подождем. Не хотелось ни перед кем объясняться и доказывать, что мы заблудились.

Где-то хлопнула дверь. Послышались шаги. Кто-то, невидимый нам, подошел к машине узбека. Кто — непонятно. Мы только видели, как узбек открыл багажник и начал передавать пакетики с белым порошком. Много пакетиков. Вся эта процедура заняла не более двух минут. Когда узбек захлопнул крышку багажника, до нас донеслось:

— Деньги получишь в гараже.

— Хорошо, Палыч, — согласился узбек.

В это время щелкнул фотоаппарат Данилы. Он сфотографировал узбека.

Снова хлопнула дверь, скрывая невидимого нам человека. Машина взвыла мотором и выехала со двора. Узбек уехал. Прошла еще минута, пока мы осмелились выглянуть из нашего случайного укрытия. Мы с Данилой переглянулись.

— Быстро они обтяпали дельце.

— А почему Палыч не отдал сразу деньги, как ты думаешь? — Мой приятель растерянно смотрел на меня.

Я понимал, что Даниле хочется спросить, что там привез в прозрачных пакетиках узбек из Средней Азии, но он не решается спросить.

— Партия, видишь, какая большая, пока ее распространишь мелким оптовикам, знаешь, сколько времени уйдет! — Я говорил таким тоном, словно сам с утра до вечера кручусь в тех кругах, где торгуют белым порошком.

Мне страшно было выговорить название того, что находилось в пакетиках, но вдвоем с Данилой мы думали об одном и том же. Во всем мире белый порошок в пакетиках — это… Так и не назвав его своим именем, я сказал:

— Главное, как хитро придумали. При фабрике есть фирменный кондитерский магазин. В магазин в день заходят тысячи покупателей, иди отследи, куда дальше уйдут пакетики.

— А если на Петровку позвонить?

— На Петровке небось меньше работников, чем в магазине за день покупателей, каждому на хвост не посадишь оперативника. Купим торты, потом позвоним, нечего горячку пороть, — успокоил я своего не в меру совестливого товарища.

Теперь уже крадучись мы выбирались из сарая. Никому эти задворки не нужны, никто нам не встретился, никто нас не остановил. Мы обежали фабрику и скорее скользнули в фирменный магазин, находящийся с противоположной стороны… Бог ты мой, какой там только красоты не было, и все торты «Птичье молоко». У Данилы разбежались глаза. Вот бы где ему директором работать.

— Мне даже пирожки расхотелось есть. — В его устах такое признание звучало как высшая похвала.

— Может быть, разных возьмем? — спросил я, имея в виду разные по цене, весу и исполнению торты «Птичье молоко».

— Нельзя. Как ты на стол поставишь одному хуже, другому лучше. У всех должно быть одинаково, иначе гости обидятся, — с крестьянской убежденностью нарезал он гостям Гориллы одинаковые ломти.

— Твое дело! Плати тогда две тысячи. Когда подошла наша очередь платить, Данила положил на блюдце кассирше две тысячи рублей и сказал:

— На все!

Сзади засмеялись. Данила покраснел. Я уточнил кассирше:

— Двадцать штук по сто рублей, фирменные.

Протягивая продавщице за прилавком чеки, я попросил, чтобы увязали по пять штук в каждую упаковку.

— Подожди, — шепнул я Даниле. — Если отсюда уходит товар, должен быть какой-нибудь условный сигнал или слово. Давай понаблюдаем за покупателями, послушаем, кто что говорит.

После покупки товара мы отошли в дальний конец магазина и, поставив торты на вспомогательный стол, стали их пересчитывать.

Небольшая очередь медленно двигалась. Люди передавали чеки продавщице, та показывала им торт и после согласного кивка покупателя завязывала его.

— С днем рождения, — поздравил ее один покупатель. Продавщица, видно, была глухая, она благодарно кивнула головой и молча завязала торт. Знакомый, видно. Мы терпеливо ждали, зная, что товар должен уйти из магазина.

— Поздравляем, — молодая парочка улыбнулась продавщице. Та, как каменный сфинкс, хоть бы скривилась в ответ. На лице ни одной эмоции.

— Черствая, как подошва, обожралась, видно, тортов, ее поздравляют, а она даже не поблагодарит, — возмущенно зашептал Данила. Продавщица покосилась в нашу сторону. Расслышала, что ли?

— Говори тише, — одернул я Данилу. — У нее дефицит кончился, когда за «Птичьим молоком» стояли километровые очереди, вот она и злится. Твои поздравления в карман не положишь.

Наконец мы дождались. Молодой, красивый парень с черными вьющимися волосами задергался перед прилавком и, протягивая чек, сказал:

— Любимой.

Я толкнул Данилу:

— Смотри, глупость какая. Не могли что-нибудь умнее придумать. Нашли пароль — «любимая».

Даже нам с первого взгляда стало ясно, что он имеет в виду явно что-то не то. Продавщица для приличия посмотрела на прилавок и сказала:

— У нас нету, но если вы подождете, вам сделают.

Она отложила его торт в сторону и крикнула в подсобку:

— Палыч, сделай человеку «Любимую».

Интересно, это тот Палыч, что получал у узбека пакетики, или другой?

Палыч вышел из коридора, ведущего внутрь магазина, молча глянул на парня, забрал его торт и через минутку вернулся с такой же коробкой.

— Можете не смотреть, я положил.

Классно придумано. В очереди никто даже не шелохнулся и не поинтересовался, почему для какой-то любимой надо уносить торт с глаз долой и менять его там. Мы не уходили из магазина, а начали снова пересчитывать коробки. Хотя чего там пересчитывать. Четыре упаковки по пять штук. Итого двадцать. Еще Данила развязал одну упаковку и стал пристально рассматривать шоколадную, заливку.

— Интересно, чистый шоколад или заменитель какой? — спросил он меня.

— Чистый, — успокоил я его.

А народ брал торты и спокойно уходил. Поскольку мы стояли уже минут пятнадцать на самом виду и не уходили, продавщица нехорошо на нас покосилась и спросила:

— Что, что-то не так?

«Встревожилась», — подумал я и ответил:

— Так, так.

И тут следующий клиент, тоже молодой, разодетый в пух и прах, — можно было подумать, что он идет на день рождения, — не зная, что мы наблюдаем, передав чеки, сказал условное слово:

— Любимой.

Продавщица нам не поверила, что мы стоим просто так, она заметила нашу слежку. На этот раз она не вызвала Палыча, а резко ответила:

— Нет «Любимой». Берите, что есть на прилавке. — Она явно давала знать парню, что находится под нашим колпаком и ему лучше сегодня уйти ни с чем.

— Я же деньги заплатил, мне вот так надо, иначе умру или выброшусь из окна, я без нее жить не могу, сделайте, пожалуйста! — Нет чтобы возмутиться и закипеть благородным негодованием, парень провел рукой по горлу, канюча и глядя умоляющими глазами на продавщицу.

Мне теперь было понятно, как низко падают наркоманы, если готовы так унижаться и полоснуть себя по горлу. Из подсобки вышел Палыч. Он-то не знал, что за ними наблюдают, и простецки предложил:

— Давайте ваш торт, сделаю.

Через минуту он вышел и отдал парню торт.

— Понял, как работают? — наверно, слишком громко спросил я Данилу.

— А если я закажу двадцать штук «Любимой»?

У продавщицы был хороший слух, ей бы дирижером работать, а она стояла за прилавком.

— Палыч, смотри, твои клиенты стоят, двадцать штук «Любимой» им сделай… Молодые еще для «Любимой». А ну пошли отсюда. До двадцати сосчитать не могут, а туда же — «Любимой».

— Обнаглели уже в Москве, — сделал вывод Данила, когда мы выходили из магазина, — почти в открытую продают и не боятся.