Бороться, чтобы дышать (ЛП) - Рейнольдс Аврора Роуз

— Ты в порядке? — спрашиваю я, садясь рядом с мамой и наблюдая, как она пишет на красном шарике, покрывая посланием папе почти всю поверхность.

— В кои-то веки я чувствую себя свободной, — говорит она, протягивая мне черный маркер. — Здесь очень красиво, правда? — Мама смотрит на открывающийся вид, потом снова на меня.

— Да.

— Я так долго ненавидела океан за то, что он забрал его у меня. Так долго, что и забыла, что в первую очередь именно он привел его ко мне.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой отец был рыбаком. Если бы океан не привел его в Кордову, ко мне, мы бы никогда не встретились.

— И он его у нас отнял, — напоминаю я, и глаза наполняют слезы.

— Он покинул эту землю, занимаясь любимым делом, тем, что было у него в крови. Не пойми меня неправильно, он нас любил, и в глубине души я знаю, он боролся, чтобы вернуться к нам, но также знаю, что ему суждено было умереть в месте, которое он любил.

Мама была права; отец проводил зимы дома, и даже будучи счастливым, он испытывал еще большее счастье, каждый раз отчаливая на лодке впервые за год.

— Я знаю, что ты права, но от этого все равно больно.

— Испытывать боль — нормально. — Мама обнимает меня, отчего из глаз льются слезы. Когда она отстраняется, ее взгляд падает на шарик в моей руке. — Напиши послание, дорогая, и мы его отпустим.

Я киваю и наблюдаю, как мама встает и направляется к борту лодки. Смотрю на блестящую красную поверхность и начинаю писать.

Солнце всегда встает, а завтра снова садится. Однажды ты сказал мне это, и я, наконец, поняла, что ты имел в виду. Хотелось бы мне, чтобы все сложилось по-другому, чтобы потеря тебя не изменила всю мою жизнь. Хотелось бы мне быть сильнее, смелее, более подготовленной к встрече с жизнью, чтобы не угодить в ловушку «упущенных возможностей». Я скучаю по тебе, папа, и знаю, ты хотел бы, чтобы я обрела покой. Обещаю, я найду способ все преодолеть, чтобы ты мог мной гордиться. Скоро я отправлю к тебе маму, а взамен попрошу дать мне сил.

Люблю тебя.

Закрываю колпачок на маркере и поднимаю голову, ловя взгляд Остина, когда он отпускает воздушный шарик. Я смотрю на него, пытаясь прочесть, что там написано, но единственные слова, которые могу разобрать, прежде чем шарик исчезает из виду — это «позабочусь».

— Готова? — спрашивает мама.

Кивнув, встаю и следую за ней к борту лодки. Ее рука находит мою, мы смотрим друг на друга, а затем обе выставляем шарики перед собой и отпускаем. Наблюдаем, как они кружатся в танце в ясной голубизне небосвода, пока не становятся размером с пылинки, уносимые ветром. Когда она обнимает меня за талию и прижимается к моему боку, мне становится легче — не от воспоминаний об отце, а от боли от его потери.

— За Джейкоба! — раздается громкий гул, и я вижу, как люди вокруг подносят к губам бокалы, полные янтарной жидкости.

— За Джейкоба, — повторяю я, чувствуя, как с груди спадает тяжесть.

***

— Во сколько ты встречаешься с Остином? — спрашивает сама, садясь в кресло напротив меня, растянувшейся на диване.

— Я не пойду.

Перед тем, как сойти с лодки, Остин снова попросил меня о встрече. Я сказала, что постараюсь, но знала, что не пойду.

— Лея. — В ее голосе слышится разочарование, поэтому отрываю взгляд от телевизора, чтобы посмотреть на нее.

— Мама, это плохая идея, — говорю тихо.

— Что плохого может случиться?

— Не знаю. — Я со стоном закрываю лицо руками.

— До того как стать твоим парнем, он был твоим другом, — напоминает она, но я не помню, как мы подружились. Мы учились в одной школе, но однажды разговорились и после этого стали неразлучны. Только когда нам исполнилось пятнадцать, он попросил меня стать его девушкой.

— Да, но тогда он был парнем, за которого я собиралась выйти замуж. У нас запутанная история, и я не знаю, готова ли с ним объясниться, — признаюсь я.

— Он сказал, что хочет от тебя объяснений?

— Нет. — Хмурюсь. Я даже не знаю, почему он хочет проводить со мной время, особенно после того, как прошлым вечером совершенно ясно дал понять, что обо мне думает.

— Что ты испытала сегодня после того, как мы выпустили шарики?

— Облегчение, — вздыхаю я.

— Как думаешь, возможно — просто допустим — твоя история с Остином, это то, что тебе необходимо признать, а потом двигаться дальше?

Нет, я совсем так не думаю. В глубине души не хочу двигаться дальше. Хочу помнить вещи такими, какими они были. Мне хочется думать, что если бы я осталась, все было бы по-другому. Мысль о том, чтобы отпустить предположение того, как все могло бы быть, кажется почти такой же болезненной, как и наше расставание.

— Ты должна это отпустить, — говорит мама мне со слезами на глазах. — Будь ему другом, но оставь прошлое в прошлом.

— Когда ты стала таким философом, — я улыбаюсь, заставляя ее лицо светиться.

— За последние пару месяцев я многому научилась, — говорит она с ласковым взглядом.

— Да, — соглашаюсь. Она кажется такой довольной всем, будто действительно примирилась с ситуацией и пытается сделать то же самое для меня.

— А теперь иди и переоденься. — Мама машет рукой в сторону двери моей спальни, заставляя меня нахмуриться.

— Зачем мне переодеваться? — Я смотрю на свои спортивные штаны и толстовку.

— Желанный он для тебя мужчина или нет, но всегда нужно выглядеть как можно лучше. Никогда не знаешь, когда встретишь свою судьбу.

— Как таинственно. — Покачав головой, встаю с дивана, подхожу к ней, наклоняюсь и поцелую в щеку.

— Поверь мне. Я знаю, о чем говорю.

— Ну, тогда моей судьбе придется встретить меня в джинсах и толстовке, — говорю я, и ее смех следует за мной по пути в мою комнату, где я переодеваюсь в темно-синие джинсы, затем надеваю ботинки и пальто.

— Скоро вернусь, — кричу из-за угла гостиной.

— Ждать не буду, — напевает она.

Закрывая за собой дверь, улыбаюсь и качаю головой.

Мне требуется десять минут, чтобы добраться до пирса, и к тому времени, как туда подъезжаю, живот так скручивает от беспокойства, что я чувствую необходимость развернуться и поехать домой.

— Ты можешь это сделать, — шепчу своему отражению в зеркале заднего вида, прежде чем выйти из машины и направиться по тускло освещенному причалу, пока не оказываюсь перед лодкой Остина, которая погружена во тьму, за исключением полоски света, пробивающейся через дверь в нижнюю каюту.

— Это глупо. — Забираюсь на лодку и стучу в дверь, прислушиваясь, как по другую сторону дребезжит лестница.

— Ты пришла, — удивленно приветствует Остин, затем смотрит вниз, и я задаюсь вопросом, с ним ли Анна. Внезапно чувствую тошноту, ладони начинают потеть.

Он принял душ, кончики волос слегка влажные, и от него пахнет мылом. Остин в обтягивающих джинсах, широкую грудь тесно облегает черная рубашка с длинными рукавами, четыре верхние пуговицы расстегнуты, давая возможность увидеть волосы на груди.

— Можем встретиться как-нибудь в другой раз, — предлагаю я, начиная отступать.

— Нет, проходи. Я только поставил пиццу.

Закрыв за собой дверь, следую за ним вниз по лестнице. Когда мы добираемся до маленькой кухни, слышу тихие звуки музыки, играющей фоном.

— Позволь мне взять твое пальто.

Снимаю пальто и протягиваю ему, наблюдая, как он вешает его на крючок возле лестницы, а потом, не зная, что делать, неловко стою и осматриваюсь. Каюта маленькая, короткий коридор ведет к закрытой двери, за которой, я уверена, находится спальня. Небольшая скамейка с деревянным столом, все черное, как и занавеси, закрывающие одно из окон. Плита на две конфорки, снизу духовка, больше похожая на микроволновую печь.

— Хочешь пива?

— Конечно, — бормочу я, садясь и наблюдая, как напрягаются мышцы на его руках, когда он открывает холодное пиво, а затем протягивает мне. — Спасибо, — говорю, забирая бутылку из его руки, он встречается со мной взглядом, и я вижу, как в них что-то мелькает, прежде чем он отворачивается, не давая мне шанса прочитать его взгляд.