Унция надежды - Джексон Софи

– Он и сам обещал приехать на Новый год.

Макс с нетерпением ждал встречи с Картером и в то же время нервничал при мысли о ней.

Увесистая посылка со сластями пришла накануне, красиво упакованная, как и надлежит рождественскому подарку. При ней была поздравительная открытка, подписанная Картером, Кэт и всеми ребятами из автомастерской, включая Райли. Все они желали ему счастливого Рождества и прочих благ. Поначалу подарок окутал Макса волной приятного тепла. Его помнили, его любили. Это было так здорово. Но через мгновение он вспомнил, что близкие люди находятся от него за сотни миль, и затосковал по дому. Невзирая на все старания, он по-прежнему мучился от скачков настроения и беспричинной тревоги. Тем не менее лакричные конфеты и карамель «M&M» позволили ему сдружиться с несколькими пациентами.

– Я тут краем уха слышал, что с понедельника вы будете посещать спортзал, – с деланым равнодушием произнес Тейт. – Прекрасно.

Макс был того же мнения. Живопись – это здорово, но срывать на тренажерах накопившуюся внутри злость – еще лучше.

– Мне нравится эта композиция, – сказал Тейт, кивая в сторону холста.

На второй картине Макса преобладали мягкие охристые тона. Первую он утяжелил густым черным фоном. Та картина теперь обитала в гостиной его палаты; во всей, так сказать, своей жуткой, агрессивной красе. Закончив ее, Макс отнюдь не выпустил всю злость, что бурлила внутри, зато разбудил сильное желание рисовать дальше. Делать выводы было еще рано, однако Макс, следуя советам Эллиота, самовыражался на холсте. Тот оказался прав: это давало облегчение. Сам процесс рисования приносил Максу удовлетворение. Каждый мазок кистью утолял молчаливый внутренний голод. Макс не питал иллюзий. Он знал: рисование – способ самоочищения. Если сказать еще грубее, он выблевывал на холст всю свою злость, подавленность, зависимость и прочее. Первозданные, непричесанные эмоции. Первая картина хорошо отражала его состояние, но Максу это нравилось. Если занятия с Тейтом отвлекут внимание психотерапевтов, если ему удастся держать в узде приступы страха… он готов и дальше рисовать хоть сутками.

– Вы замечательно подобрали контраст между цветами, – сказал Тейт, шумно жуя конфету. – Что вы хотели выразить?

Макс запрокинул голову, разглядывая собственное творение. После беседы с Эллиотом об уходе Лиззи ему отчаянно захотелось отправиться в художественный класс и что-то нарисовать.

– Сам не знаю, что я тут наворотил, – признался Макс, разглядывая диагональные красные и оранжевые мазки. – И не надо задавать мне глупые вопросы.

– Согласен, не надо, – улыбнулся Тейт. – Я вместе с вами ломаю голову, только и всего.

Часть конфеты не помещалась у Тейта во рту. Продолжая наслаждаться этой странной сластью, Тейт направился к другому пациенту. Макс улыбнулся ему вслед. Живописи Тейт его не научит, но с этим парнем не соскучишься.

Глава 5

Групповые сеансы, беседы с Эллиотом, рисование… Все это благотворно влияло на состояние Макса, но он упускал из виду один очень существенный момент: пройдет какое-то время, и маятник качнется в обратную сторону. Рождественское убранство, обильная праздничная еда, веселая музыка, наконец, трогательные подарки (реабилитационный центр преподнес ему коробку шоколадных конфет и носки). Макс впервые за долгие годы наслаждался праздником, пусть и вдали от дома и друзей.

Словом, эта теплая атмосфера, эта обстановка милой сентиментальности и любви к младенцу Иисусу и всем, кто тебя окружает, сослужили Максу плохую службу.

Почему? Да потому, что Макс О’Хейр как был, так и остался внутри пессимистом. Вырываясь на поверхность, его пессимизм превращался почти в болезнь. Но дни складывались в недели. Макс привык к обстановке реабилитационного центра. Ему стало казаться, что он действительно движется по пути освобождения от пагубной зависимости. Его мысли больше не управлялись гневом и душевными терзаниями. Тяга к кокаину, прежде не оставлявшая его ни на час, тоже отступила на задний план и стала чем-то похожей на зудение комаров над головой.

Какой же он был дурак! То, что он считал оставшимся далеко позади, однажды вернулось. Маятник качнулся в обратную сторону.

Макса снова все начало раздражать. Например, снисходительно-покровительственное выражение лица Эллиота. Нечего на него так смотреть! Пару недель назад он бы и внимания не обратил, однако сейчас это его всерьез бесило. Макс не понимал, что́ выбивало его из колеи, заставляя раздражаться по незначительным поводам, а то и просто без всякого повода. Макс пробовал перенаправить свою злость на тренажеры спортзала. Тренер пока ограничился лишь настороженными взглядами, однако Макс понял: еще один такой всплеск – и в спортзал его больше не пустят. Тогда он решил измотать себя на беговой дорожке. Макс бежал, пока не свалился от усталости. А раздражение не исчезало.

– Вы сегодня звонили по телефону, – сказал Эллиот, отхлебывая из своей неизменной кружки. – Кому, если не секрет?

– Картеру, – ответил Макс, развалившись на стуле и шумно выдохнув.

– Прекрасно, – улыбнулся Эллиот. – И как он?

Макс скрипнул зубами:

– Помолвлен.

Это слово вылетело из него, как револьверная пуля. Макс вдруг почувствовал себя уязвленным. Он завидовал Картеру и злился на лучшего друга.

– Он, черт бы его побрал… помолвлен.

Макс тер пальцами лоб, ненавидя это слово и собственный эгоизм.

Эллиот поставил кружку на столик. Звук рикошетом ударил Максу по мозгам. По его усталым, запутавшимся мозгам. Долбаный Картер! Впервые за месяц пребывания здесь Максу отчаянно захотелось втянуть в себя дорожку кокса.

Нет, не одну, целых три дорожки.

И бутылку мексиканской текилы «Патрон», которую бы держала женщина с длинными ногами, большими сиськами и без каких-либо моральных принципов.

Максу отчаянно захотелось жаркого, потного, подхлестнутого кокаином секса. Эта встряска мигом прочистила бы ему мозги.

– Вы сердитесь, – сказал Эллиот.

И это не было вопросом.

– Да, – мгновенно огрызнулся Макс, не успев подумать. – То есть… нет. Я сам не понимаю, что со мной.

Здесь он сказал чистую правду. Голова его напоминала приемник, одновременно принимающий полтора десятка станций.

Макс вскочил со стула, подошел к окну, выходящему в заснеженный сад. Снег красиво искрился на послеполуденном солнце. В этом году оттепелей не было, и повсюду лежал густой белый покров. Макс закрыл глаза, уткнувшись лбом в холодное стекло. Они с Картером неплохо поговорили. Новость ошеломила и разозлила Макса, однако он сумел скрыть свои чувства. Как хороший мальчик, он поблагодарил за рождественский подарок. Поговорили еще о разных пустяках. Пошутили над желанием Райли устроить мальчишник. Картер говорил спокойно и непринужденно. Максу непринужденность приходилось изображать, скрывая напряжение.

– Даже не знаю, почему мне вдруг стало так паршиво. Словами не опишешь.

Пружина внутри закручивалась все сильнее, угрожая лопнуть.

– Я понимаю, – тихо ответил Эллиот.

– Вы? – с вызовом переспросил Макс, поворачиваясь к психотерапевту. – Понимаете?

– Конечно. Картер – ваш лучший друг. Вы с ним знакомы чуть ли не двадцать лет. Вы вместе проходили через труднейшие жизненные испытания, а теперь… Вы чувствуете: его жизнь движется вперед, а ваша топчется на месте.

Макс даже заморгал. Чертов док! Попал в точку.

– Но вы, Макс, вовсе не топчетесь на месте, – тоном проповедника заявил Эллиот. – За последние две недели вы заметно изменились в лучшую сторону. Начали раскрываться.

– Сам я этого не ощущаю. – Макс засунул руки в карманы. Потом вздохнул и вернулся на стул. Молчание Эллиота было хуже упреков. Макс попытался спрятаться под капюшоном. – Я искренне хочу, чтобы Картер был счастлив, – наконец признался Макс, впиваясь ногтем в кожицу ногтя на другой руке. – Вряд ли кто-то заслуживает счастья больше, чем он.

– И на ком он женится?