Каменный Пояс, 1982 - Людмила Татьяничева

Анатолий Васильцов

ПРЕДВЕСЕНЬЕ

Стихотворение

Густой туман ложится ватойна сквер, дорогу и дома…В одежде мокрой, дыроватойуходит в прошлое зима.

Опять скворцы веселым пеньемзовут весну и к нам, в Донбасс.Опять такое ощущенье,что мне все это — в первый раз:и этот снег поникший, серый,и пенье этих милых птах,и поцелуй твой на устах,и на окне подснежник первый.

ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ

Юрий Зыков, Владимир Курбатов

БАЛЛАДА О МОЕЙ ГИТАРЕ

Повесть

Юрий Зыков и Владимир Курбатов — воспитанники златоустовского литературного объединения «Мартен».

Повесть Ю. Зыкова и В. Курбатова «Баллада о моей гитаре» — первое их прозаическое и совместное произведение. Она была названа в числе лучших на областном конкурсе «Наш современник», объявленном в честь 60-летия ВЛКСМ Челябинским обкомом ВЛКСМ, областными отделениями Союза писателей и Союза журналистов, Южно-Уральским книжным издательством.

Ю. Зыков родился в 1947 году, В. Курбатов — в 1949-м. Оба — журналисты. Стихи Ю. Зыкова и В. Курбатова печатались в журналах «Урал», «Уральский следопыт», альманахе «Каменный Пояс», коллективных сборниках.

Памяти челябинца

Геннадия Васильева — альпиниста, барда,

хорошего парня

«Окружность груди — 77 см, окружность талии — 68 см, окружность бедер — 94 см».

Эти шутливые пометки я делал, когда шил очередной чехол для гитары.

Жена, обнаружив записку, закатила истерику, но и потом, когда все выяснилось (пришлось при ней измерить гитару, и совпадение цифр ее убедило), мне кажется, она ревновала меня к моей музыкальной подружке. Может быть, я чрезмерно забочусь об инструменте и мало внимания уделяю своей половине? Но по-другому не получается — сколько помню себя, гитара всегда была рядом. Однако…

Скоро Таня облегченно вздохнет: похоже, эти аккорды, которые я наигрываю сейчас, последние. Корпус отремонтировать невозможно, и вообще некогда гордая и и ослепительная красавица подряхлела. Вместо белых пластмассовых кружочков на колках, как вставные зубы, торчат металлические прямоугольные призмочки — время не пощадило пластмассу. А я помню, как старательно опиливал надфилем кусочки металла, как с точностью и осторожностью дантиста примерял их к торчащим штырям с резьбой, как намертво привинчивал их, добавив для верности суперклея. Колки и сейчас смогут выдержать любое натяжение струн, а вот кузов…

Я безнадежно смотрю на рассохшуюся фанеру. Куплю ли себе другую гитару? Наверное, найду более звучную, более красивую и сочиню новые песни. Но будут ли под новую гитару звучать мои старые песни?

Песня первая.

УЛИЦА ПРОБУЖДЕНИЯ

Она к мечте выходит от окраины,Она пряма, ей не к лицу унылость.Как счастлив тот, кому она подарена,А мне здесь жить, увы, не приходилось.Любя зарю, предпочитал закаты я.Мне не везло, я просыпался поздно.Ах, улица, не ты ли виновата,Что на душе не солнечно, а звездно.

Трудно сказать, досадно ли было мне, что я жил на улице Спецдревесины. Все другие в поселке носили звучные имена — Степная, Солнечная, Красная… А та, что выходила окнами на речку и соприкасалась с нашей огородами, называлась улицей Пробуждения. По ней мы шли с удочками на утреннюю зорьку, и, наверное, можно было бы сказать, что и я жил на улице с таким красивым названием, но на конвертах писем, которые мы получали нечасто, стояло — «Улица Спецдревесины». Как ни пытался я разгадать тайну странного и нелепого названия, так ни до чего и не додумался: не считая росших в палисадниках акаций и тополей, деревьев в нашем краю не было. А что вообще может представлять собой спецдревесина, я, по малости лет, не соображал. Жил на нашей улице Ванька Будаев — спец по кизякам. Мама, когда называла его так, вкладывала в слово «спец» одобрение. Но что такое спецдревесина? Хорошее дерево?

Однажды бабушка рассказала: это председатель сельсовета Огурцов самолично придумывал названия каждой новой улице в поселке. Какой смысл в них вносил, никто не узнавал. А мне дядя Митя ответил так:

— Спецдревесина — спецдревесина, а улица Пробуждения — самая восточная в поселке, она первой солнышко встречает. Это чтобы всем нам поменьше спать, пораньше вставать, побольше работать.

Чудной человек дядя Митя Огурцов. Кем он был мне? Никем. Однако вел себя со мной так, будто родственник. Давным-давно, когда я только появился на свет, он подарил мне гитару. Легко представить, как это было: не ко мне он, конечно, явился, а к моей маме. Постоял смущенно подле моей кроватки, ушел, ничего не сказав, но скоро вернулся с подарком:

— Держи, Шура! Вырастет твой сынище — певцом будет, вспомнит обо мне. Я-то игрок неважнецкий, — показал он левую руку, на которой не хватало пальцев. — Война помешала. Ну, а твоему пацану сгодится. Вон голосище-то какой…

Почти пять лет гитара пролежала без движения, пока, наконец, я, роясь в чулане, не обнаружил желтый, покрытый пылью, не известный покуда мне предмет. Я выволок его на крыльцо и стал колотить по струнам.

— Эге, малец! Да ты уже музыкант, — засмеялся подошедший дядя Митя.

— Здалассте, — прошепелявил я.

— Нут-ко, дай я тебя поучу. Классическая вещь. Произведение знаменитого композитора Бетховена! — дядя Митя смешно изогнулся. — Учись, пока я жив! — он зажал единственным пальцем левой руки самую тоненькую струну, дернул ее правой и тут же шлепком ладони по корпусу заглушил жалобный звук:— Уловил, малец? «Смерть клопа» называется.

— Как смельть клопа?

— А вот так! — дядя Митя еще раз хлопнул по лаковой поверхности. — Р-р-аз — и нету клопа.

Когда он ушел, я также схватил струну. Она больно обожгла палец, оставив кровоточащую полоску. И гитара была возвращена в чулан. Бабушка заметила:

— И правильно. Рано тебе еще баловаться этой штуковиной. Эвона, больше тебя. Давай лучше попей молочка да пойдем.

Собирать коровьи лепешки, щепочки, палочки — самое скучное в мире занятие, но с бабушкой спорить бесполезно, к тому же я понимал, что без меня ей одиноко. И вот мы шли по пыльной дороге, подсвеченной с обеих сторон искрами «огоньков» — так у нас назывались ярко-оранжевые цветы. Их маленькие купола тихо покачивались на ветру, сливались в единое пламя, и оно тянулось до самого горизонта, над четкой линией которого виднелась коробочка молочной фермы, куда мы, не торопясь, двигались.

— Санька, не зевай! — бабушка указывала на очередную лепешку. — Што зенки пялишь?

Я поддевал высохший блин деревянной лопаткой и бросал его в мешочек, привязанный к поясу. Рядом кланялась бабка, она охала и кряхтела, потому что недавно простудилась и маялась поясницей.

Коровьи прелести мы собирали по необходимости: не было дров. До тайги двести километров, а техники в колхозе мало. Правда, дядя Митя говорил, что на следующий год дадут пару тракторов и машины, тогда про кизяки можно забыть. А эти лепешки мы складывали в стайке, пока не наступала предсенокосная пора — заготовки топлива.

Я представил, как лошади послушно топчут зеленовато-коричневый круг, посредине его стоит Ванька Будаев в закатанных по колено штанах и покрикивает:

— Шалишь, милай!

Кони вскидывают грязные копыта, скалят зубы, тревожно прядут ушами и вновь продолжают однообразную работу.

— Доле-ее-ей! — командует Ванька.

Бабушка с матерью хватают ведра, зачерпывают из большой железной бочки речную воду и торопливо выливают ее в густеющую постепенно массу.

— Еще-е-е!

Ваньку слушались, и он себе цену знал. Я его тоже уважал и с нетерпением ждал, когда он покончит с делами и сядет обедать. Выпив рюмку и закусив, он пел протяжные песни. «Умер жульман, умер жульман за каменной стеною-ю-ю…»

— Вань, а кто такой жульман?

— Жульман-то? Это человек такой.

— Его, что ли, звать так?

— Э-э, нет! Жульман — это разбойник. Ты, Саньте, лучше не мешай, сядь и запоминай. Мы потом с тобой в клубе споем.

— Споем. Только я не хочу про разбойника…

— А ты слушай сюда…

Ванька пьянел, глаза его зажигались бесовским огнем. Наступал черед частушек…

— Опять зеваешь! — возвращала меня к действительности бабушка. — Уж я тебе задам как-нибудь! Матери нажалуюсь.