Купец и волшебные врата (сборник) - Тед Чан

— Но куда же, в таком случае, приведут эти Врата, если войти в них справа?

И, сказав так, я обошел Врата с той стороны, которая вела в прошлое. Башарат, немного помедлив, встал рядом со мной. Комната, которую я наблюдал сквозь кольцо из таинственного металла, на первый взгляд, ничем не отличалась от той, что я видел, отводя взгляд немного в сторону, однако, когда Башарат поднял руку, чтобы просунуть ее сквозь Врата, его пальцы словно наткнулись на какое-то невидимое препятствие. Приглядевшись повнимательнее, я заметил: огонек лампы в комнате за кольцом не колышется и не мигает. Он был совершенно неподвижен, словно какое-то волшебство поместило его внутри глыбы чистейшего янтаря!

— Сейчас, когда ты глядишь сквозь Врата, — сказал Башарат, внимательно за мной наблюдавший, — ты видишь комнату, какой она была неделю назад, но войти в нее нельзя. Только через двадцать лет люди смогут входить во Врата с этой стороны, чтобы побывать во времени, которое мы зовем нашим настоящим. Или, — добавил он и подвел меня к другой стороне Врат, — мы сами можем войти в них отсюда, чтобы навестить этих людей в будущем, но, боюсь, в собственной юности ты побывать не сможешь.

— А как насчет Врат, что находятся в Каире? — спросил я, и Башарат кивнул:

— Да, те Врата еще существуют и до сих пор находятся в лавке, которая принадлежит теперь моему сыну.

— Значит, чтобы вернуться на двадцать лет в прошлое, мне Достаточно только поехать в Каир и воспользоваться тамошними Вратами. А когда я окажусь в прошлом, то смогу вернуться из Каира в Багдад с попутным караваном, как сделал бы это в настоящем! — воскликнул я.

— Да, мой господин, ты можешь совершить такое путешествие, если пожелаешь, — кивнул Башарат, пристально глядя на меня.

— Весьма желаю! — вскричал я. — Расскажи же мне, о мудрец, как отыскать в Каире лавку твоего сына?!

— Расскажу, — ответствовал ученый муж, — но сперва, как я уже говорил, мы должны кое-что обсудить. Я не спрашиваю, с каким намерением ты отправляешься в собственное прошлое; ты сам мне расскажешь, если захочешь. Но я должен еще раз напомнить тебе, мой господин: прошлое изменить нельзя. Свершившееся навсегда останется свершившимся.

— Я знаю, — сказал я.

— И ты не сможешь избежать несчастий и бед, пережить которые тебе суждено свыше. Ты должен с покорностью принимать все, что посылает тебе Аллах.

— Об этом я напоминаю себе каждый день во время намаза.

— Тогда я буду считать для себя великой честью помочь тебе, чем только смогу, — заключил Башарат.

Сказав так, он достал откуда-то лист тонкого пергамента, чернильницу и тростниковое перо-калям и принялся что-то писать.

— Это письмо поможет тебе в твоем путешествии, — промолвил он наконец и, сложив пергамент, накапал на него расплавленного воска и запечатал собственным перстнем. — Когда прибудешь в Каир, отдай это письмо моему сыну, и он позволит тебе пройти сквозь старые Врата.

Каждый торговец, если только он хочет чего-то добиться, должен уметь говорить красноречиво, однако, выражая Башарату свою признательность, я превзошел самого себя, а главное — каждое сказанное мною слово шло от чистого сердца. Ученый, в свою очередь, поблагодарил меня за теплые слова и подробно рассказал, как найти в Каире лавку его сына. Я уже собирался отправиться домой, чтобы начать готовиться к долгому путешествию, когда у меня в мозгу молнией сверкнула еще одна мысль.

— Если эти Врата открывают проход в будущее, — сказал я, — значит, ты можешь быть уверен, что и они, и эта твоя лавка-лаборатория простоят еще два десятилетия.

— Да, это так, — подтвердил Башарат.

Тут я хотел спросить Башарата, встречался ли он с собой будущим, но вовремя прикусил язык. Ведь если бы ответ был отрицательным, это наверняка означало бы, что к тому времени сей ученый уже умер, а расспрашивать его, знает ли он точную дату собственной смерти, показалось мне невежливым. Кто я такой, чтобы задавать подобные вопросы человеку, который и без того оказал мне великую милость, даже не поинтересовавшись моими намерениями? Впрочем, по выражению лица Башарата мне было ясно: он понял, о чем я хотел спросить, и мне оставалось только молча поклониться в знак того, что я прошу у него прощения. Ученый коротко кивнул, дав мне понять, что извинения принимаются, после чего я попрощался с ним и наконец отправился домой.

Торговому каравану, с которым я отправился в путь, понадобилось два месяца, чтобы достичь Каира, и все это время мой ум был занят проблемой, о которой я ни слова не сказал Башарату. Дело в том, о великий халиф, что двадцать лет назад у меня была жена, которую звали Наджия. Она была стройна, как ива; лицом она была подобна луне, а глаза ее напоминали два сапфира чистейшей воды, но драгоценнее всего были ее добрая душа и нежное сердце, которые и привлекли меня к ней. Когда мы поженились, я только создавал свое дело, поэтому жили мы небогато; порой нам не хватало самого необходимого, однако мы были так счастливы, что ничего не замечали. Но прошел год, и я собрался в Басру, чтобы заключить сделку с капитаном невольничьего корабля. У меня появилась возможность неплохо поднажиться на торговле рабами, и я уже предвкушал изрядную прибыль, которая позволила бы мне расширить дело, но Наджия, которую я посвятил в свои планы, не одобрила моего намерения. Я напомнил жене, что согласно Корану правоверный может владеть рабами и не считаться грешником, если только он не станет слишком их притеснять, и что даже у самого Мухаммеда было несколько слуг-невольников. Но Наджия ответила, что я не могу знать, как будут относиться к рабам те, кто купит их у меня, поэтому, чтобы уберечься от греха, лучше продавать вещи, а не людей.

Я был молод тогда и не захотел уступить. Впервые со дня нашей свадьбы мы с Наджией поссорились, и я наговорил ей много такого, о чем мне и сейчас стыдно вспоминать, поэтому я прошу позволения Твоего Величества не повторять здесь мои слова. Все еще кипя от гнева, я уехал с караваном в Басру, а Наджия осталась дома одна. Увы, я больше никогда ее не видел… Через несколько дней после моего отъезда стена мечети, куда она всегда ходила, неожиданно обрушилась. Наджия была жестоко искалечена; ее извлекли из-под обломков и отвезли в городской бимаристан, но лекарь-табиб не сумел спасти ее, и через два дня Наджия скончалась. О том, что произошло, я узнал только через неделю, когда вернулся в Багдад. О смерти любимой жены мне сообщили соседи, и я, о халиф, почувствовал себя так, словно убил ее своей собственной рукой!

Способны ли самые страшные адские муки сравниться с тем, что я испытывал в последующие несколько недель? Порой мне казалось, я вот-вот это узнаю, ибо горе мое едва не привело меня на порог смерти. Я остался жив, но мне до сих пор кажется: то, что я пережил тогда, очень похоже на вечное пламя, ибо горе мое не утихало, а напротив — продолжало сжигать меня изнутри, делая мои сердце и душу еще более уязвимыми и восприимчивыми к боли.