Гости съезжались на дачу - Нестерова Наталья

– Вы еще слишком молоды, чтобы оглядываться назад, – сказал он. – Уберите третий глаз с затылка и переместите на лоб. Обнаружите, что пользуетесь большим и заслуженным успехом. Вы из тех, кто сам выбирает, а не его выбирают.

«Человек, который много знает, – всезнайка или эрудит, – подумала Дуня. – Как называется человек, который тонко улавливает чужие эмоции? Всечуйка?»

Она повернулась у яблонь и пригласила:

– Пойдемте чай пить.

Осенью она приедет сюда и набьет яблоками полный багажник, и на сиденьях будут стоять пакеты. Всю дорогу до дома будет вдыхать яблочный аромат. Потом раздаст фрукты соседям, подругам и сослуживцам.

Навстречу им шагал дядя Саша.

Не здороваясь, требовательно дернул головой в сторону Виктора Сергеевича:

– Олигарх?

– Э-э-э… – протянул Виктор Сергеевич и вопросительно посмотрел на Дуню.

– Дядя Саша, это… мой научный руководитель.

– Ага! – облегченно и одновременно разочарованно выдохнул дядя Саша. – Приятно познакомиться. Воробьев! – протянул руку.

– Сорокин! – ответил на рукопожатие Виктор Сергеевич.

Дуня невольно прыснула: птичий слёт. В доме звонил телефон. Непрерывно. Замолкал на несколько секунд и снова звонил. Рингтон – не Моцарт, не Вивальди, не самсунговская трель, а натуральный требовательный звонок, как в старых телефонах. Виктор Сергеевич не обращал внимания на вызовы, слушал дядю Сашу и хмурился. Дядя Саша призывал товарища Сорокина как научного руководителя разобраться с личной жизнью Дуни. Зачем она замуж выходила, если сама косит и вообще гробится на даче? А ее супруг – здоровый бугай, ни разу не инвалид, носа сюда не кажет. «Ни разу не» – это он у внучки подхватил, мысленно отметила Дуня. Алёна часто вставляла это модное и неграмотное словосочетание: ни разу не нравится, ни разу не смешно.

Они подошли к крыльцу. Виктор Сергеевич оборвал монолог дяди Саши:

– Все понял. Спасибо за информацию! – И добавил командирским тоном: – Свободен!

Дядя Саша не обиделся, даже с уважением посмотрел на Виктора Сергеевича, подчинился с удовольствием, точно солдат, истосковавшийся по приказам генерала. Только под козырек не взял, повернувшись, зашагал к калитке.

Дуне было неловко, что вывернули наружу изнанку ее семейной жизни. На волне своих филологических умозаключений она проговорила:

– «Свободен» на всех языках мира, в том числе и русском, означает недействие на человека ограничений чужой воли или обстоятельств. Но в русском императив «Свободен!» означает «можете убираться отсюда» или грубее – «пошел вон!».

На Виктора Сергеевича не произвели впечатления ее языковые познания. Он, казалось, и не слышал Дуни. Он выглядел культурно-злым. Как воспитанный мужчина, которому все не нравится до бешенства и хочется треснуть кулаком по столу или даже вмазать кому-то по морде.

– Косилка не возьмет эту траву, – сказал Виктор Сергеевич. – У тебя есть триммер?

Не заметил, что перешел на «ты», и Дуня его не поправила. Ей бы следовало решительно отказаться от помощи. Вместо этого она покивала. В багажнике машины лежал новый электрический триммер и удлинитель. У старого бензинового триммера трос, за который надо дергать, был очень тугой, в прошлом году она с ним намучилась. Когда триммер окончательно сломался, Дуня была даже рада, новый можно купить по уважительной причине.

– Ваш телефон битый час звонит, – сказала Дуня.

– Не глухой! – почти грубо ответил Виктор Сергеевич и направился в дом.

Дуня поплелась следом. Она точно знала, что его грубость была адресована не ей, а тому, за-кем-она-за-мужем. Это было приятно, точно Степан в самом деле получил по физиономии или вот-вот получит. Степан бы испугался, он был трусоват.

«Битый час» говорят про несколько минут. Почему час «битый»? Дуня пряталась за анализом слов, словосочетаний и фразеологизмов. Она всегда пряталась от неправильных чувств, позорных для высоконравственной женщины.

Дуне не следовало бы слушать чужой разговор, но она стояла и слушала.

– Да, привет! – говорил в трубку Виктор Сергеевич. – Все нормально. Из лесу вышел, у добрых людей телефон зарядил. Нет, не далеко, километров пятнадцать. Мне надо задержаться часа на два… Что? Температура? Дай трубку Ксении. Привет! – Голос Виктора Сергеевича потеплел. – Переволновалась? Ну, что со мной могло случиться, дурочка! Я на медведя с голыми руками, а диких кабанов легким взмахом ноги. Чего ты хлюпаешь, скажи пожалуйста! Ксюша, запомни: со мной никогда и ничего не может случиться. Что с дочкой? Высокая? Под сорок? Хочет с папой поговорить? Давай. Кнопочка, что у тебя болит? Горлышко болит у моей доченьки. Горячее молоко с медом! Какая гадость! Лекарство, мама говорит? Тогда вы с ней по ложечке: ложечку мама, ложечку ты. Нечестно, – рассмеялся Виктор Сергеевич, – потому что мама любит эту гадость?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Неведомое чувство подхватило Дуню и понесло к Виктору Сергеевичу. Подошла, обняла его за спину. Он не удивился. Склоненной головой прижимал трубку к плечу, своими руками прижал Дунины крепче, точно боялся, что она отцепится раньше времени. И упадет? От неведомых чувств.

Неведомые чувства, а также неведомые силы выделывают странные вещи с героинями романов из-за авторского бессилия. Дуня неведомых чувств и страстей отродясь не испытывала. Но не смогла бы объяснить ни свой порыв, ни отсутствие стыда за него. Она просто грелась у чужого огня. Как войти в дом с холода и прислонить озябшие ладони к теплой печке.

Виктор Сергеевич шутил с дочерью, говорил, что скоро возьмет ее на ручки и они поедут к доктору. Потом попросил дать трубку дяде Игорю.

– Подхватишь меня на развилке между Вырубками и Тарасовкой. Знаешь, где это? Нет, к дому подъезжать не надо. Через сколько вы будете? Уже собрались? Понял. До встречи! Они подъедут через полчаса, – положив трубку, не отпуская ее рук, сказал он Дуне.

– Вот и отлично! – Почти силой она освободилась, сделала несколько шагов назад. – Извините!

– За что?

– Липну к вам как… как… Все, филология сдулась.

– Ты липнешь? – улыбнулся Виктор Сергеевич. – Я гипнотизирую тебя изо всей мóчи, а чего добился?

– Вам надо спешить.

– Надо, – не тронулся он с места.

– До развилки добрых полчаса ходу.

– Знаю.

Распахнулась дверь. Снова дядя Саша:

– Я чего приходил-то?

– Чего? – с досадой спросил Виктор Сергеевич.

– Дак, на ужин позвать. Приходи…те! Дунь, Оля напечет пирогов твоих любимых, с зеленым луком и яйцом.

Дядя Саша не понял, чему рассмеялись научный руководитель и Дуня.

– Приду, – пообещала Дуня и вышла из дома.

Она застыла у калитки, как бы выпроваживая соседа и давая понять гостю, что ему пора уходить.

Виктор Сергеевич задержался:

– Ты мне очень нравишься. Можно я тебя поцелую?

– Нет. В семнадцатый раз жениться даже для вас слишком.

Он покивал ее неуклюжей шутке и согласился:

– Слишком. До свидания!

– Прощайте!

Дуня смотрела на его удаляющуюся фигуру. Так уходит счастье. Это опять из романа?

– Стойте! – закричала Дуня, и Виктор Сергеевич оглянулся. – Вы корзину забыли!

Она сбегала за стоящей на крыльце корзиной. С Виктором Сергеевичем, который двинулся обратно, они встретились точно напротив дома дяди Саши и тети Оли. Виктор Сергеевич забрал корзину, поставил на землю и, не спрашивая разрешения, обнял и поцеловал Дуню.

Степан говорил, что она не любит целоваться. Теперь она с полным основанием могла бы ответить: «Просто ты не умеешь этого делать».

Дядя Саша, оторопевший, застыл у своего забора. Тетя Оля прилипла к окну. Ни дать ни взять – сцена из сериала.

– Губите мою репутацию, – пробормотала Дуня, когда он отпустил ее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Хоть что-то для тебя сделал.

– Очень много сделали. Снова – прощайте, ваше превосходительство! Теперь превосходительство не по чину или должности, а по… – не нашла Дуня определения.

– Тебе обязательно и счастливо повезет, девочка. Иначе в Бога не верить.