Еврейский вопрос – Взгляд очевидца изнутри - Сергей Баландин

Короче говоря, тогда у народа «болела голова» о чем угодно, только не о культуре и не о самобытности своей национальной идеи. Особенно денационализированы были евреи. Их диаспора полностью устранила необходимость не только своих этнических особенностей, но даже и языка. Это воистину был народ-класс, чьи многочисленные общины сплачивал классовый интерес — обогащаться за счет других. Даже их религия (Талмуд) стала служить классовым целям и трактовалась по-ленински: «Галаха не догма, а руководство к действию». В конце концов, все заповеди свелись к одной — беспрекословному подчинению лидерам общин. Только под влиянием народнических утопий XIX-го века, наиболее просвещенные из евреев впервые стали задумываться о своей национальной культуре.

Как только евреи стали входить в культурную жизнь стран их проживания, еврейский вопрос приобрел еще большую остроту, усугубившись конфликтом культурным. Теодор Герцль писал по этому поводу: «Наш теперешний антисемитизм ни в коем случае не должно смешивать с ненавистью и враждой к еврейской религии, наблюдавшимися в прежние времена. <…> он (антисемитизм) является следствием эмансипации евреев <…> Не будучи по закону эмансипированы в тех странах, где мы жили, мы в наших «гетто» превратились странным образом в какой-то средний класс, явившись вместе с тем для всех остальных сильными конкурентами, внушающими ужас» [2].

Короче говоря, наши «культурные» демагоги, заговорив о «культурной самобытности» подлили только масло в огонь вражды между народами. Конечно, борьба за власть, за место под солнцем, за хлеб насущный никуда с исторической арены не исчезла, но приобрела еще фон некоей фобии, будто цель всех преследований — навязать другому свою «культуру», будто народы спать не будут с сознанием, если по соседству с ними живет кто-нибудь некультурный! Но поговори на улице с кем-нибудь о культуре, тебе могут и врача вызвать. Народ и культура? Разве эти понятия совместимы?

Впрочем, все зависит от того, что подразумевается под этим термином. Демагоги обычно говорят, что «культура» настолько сложное явление, что определить его никак невозможно. Никто из них, правда не понимает, что явления вообще не определяют, так как они для нас есть вещи в себе, их мы можем лишь приблизительно описывать, исследовать, выдвигать гипотезы относительно их природы и свойств, но определяем мы всегда только понятия, которыми изъясняемся. Они (понятия) в отличие от объективных явлений в контексте наших умозаключений должны быть устойчивы, тождественны сами себе и иметь четкие границы. Что это значит: «никто не может определить культуру»? А зачем тогда употребляешь слова, значения которых не понимаешь? Или ты как попугай издаешь какие-то звуки, сам не ведая, что и о чем говоришь?

Тем более что речь здесь идет не о каком-то непознанном и далеком от человека объекте, а о некоей совокупности условностей, может быть даже, предрассудков, порожденных общественным мнением. Разве трудно, например, определить, кого мы считаем полицейским, кого преступником, кого лауреатом Нобелевской премии? Нужно ли глубоко исследовать генезис феномена лауреатства или полицейства? Разве существует какая-то природа этих явлений помимо наших о них представлений, ведь лауреатами и полицейскими становятся именно в соответствии с выработанными людьми дефинициями?

Точно так же мы можем поставить и вопрос: кого мы считаем культурным человеком? Но поскольку общество пока еще не выдает четких удостоверений и сертификатов со степенями культурности, то и критерии для дефиниции этого понятия у каждого могут быть свои. Это-то и дает возможность для всякого рода логических махинаций, основанных на подмене термина. Прежде всего, нужно отметить, что за словом «культура» в русском языке закрепилось множество противоречащих друг другу значений. Спекуляции обычно ведут на двух из них: 1. Культура — уровень интеллектуального развития. 2. Культура — совокупность национально-этнических особенностей. Обычно эти понятия стоят в обратно пропорциональной зависимости: чем больше общество или конкретный индивид обладает культурой в первом смысле слова, тем меньше остается места для культуры во втором смысле. Если в этом контексте посмотреть на споры между космополитами и националистами, то станет очевидным, что одни говорят «про Фому», другие «про Ерему». Первые принимают за абсолют первое значение культуры, вторые — второе, но ни те, ни другие никак не хотят понять, что никакого абсолютного определения понятия «культура» нет и быть не может. Им бы спросить друг друга: по каким критериям ты определяешь культуру? И тут мы сталкиваемся с безграничным плюрализмом мнений. Так, для жреца культуры Майя Эйнштейн показался бы совсем некультурным человеком, ведь он же не знает, как совершать человеческие жертвоприношения! Для уборщиц обычно весь штат учреждения, где они работают, включая директора, состоит сплошь из некультурных людей — ведь никто из них не знает, как хорошо убрать за собой рабочее место. В представлении лакеев некультурными будут все, кто не умеют заискивать перед начальством и приспосабливаться к требованиям большинства. Кому-то главное быть выбритым и в чистой наглаженной сорочке, хотя бы и оставался своим интеллектуальным содержанием свинья свиньей. Что ж, каждый вправе иметь свою шкалу ценностей, но что касается социальной иерархии, то в развитых цивилизованных странах она давно уже выстраивается не по критериям уборщиц, а по академическим степеням и IQ (коэффициента интеллектуальности). Разумеется, что между двумя высокими IQ никакого конфликта никогда не будет, но низкий IQ всегда конфликтует и с высоким и также своего уровня.

Говоря о культурном конфликте, а точнее сказать, антикультурном, нельзя не сказать об антиеврейских настроениях среди ряда нееврейских «писателей-почвенников», художников и музыкантов, а также об ответной ненависти к последним, распространенной в еврейской среде. Наиболее характерная в этом отношении фигура — это личность немецкого композитора Рихарда Вагнера.

Рихард Вагнер, как известно, был «махровый антисемит», вплоть до последнего времени в Израиле действовал запрет на исполнение его музыки. А спроси этих протестующих, в чем вы обвиняете Вагнера? Какие такие преступления против еврейского народа он совершил? Ручаюсь, что никто из них на этот вопрос не даст вразумительного ответа, может быть, некоторые намекнут на его памфлет «Еврейство в музыке». Да, конечно, сей его опус не представляет оду еврейскому гению, но разве он там призывал к погромам, к преследованию евреев, призывал немцев блюсти расовую чистоту и избегать браков и всякого общения с евреями, как то проповедовал Гитлер? Найдите и покажите. Преступно ли его критическое отношение к музыке еврейских композиторов Мейербера и Мендельсона? Прав ли он в своих критических оценках или нет — я не знаю, во всяком случае, здесь каждый имеет право на собственное мнение. В том ли его преступление, что констатировал факт антипатии немцев не столько к самим евреям, как к определенному стилю в искусстве, характерного для еврейского творчества? что он как художник сомневался в возможности зарождения высоких романтических идей в мещанско-меркантильной среде, в которой пребывали в то время почти все еврейские общины Германии, ибо: «Истинный поэт, в какой отрасли искусства он ни творил бы, неизменно находит художественные побуждения и мотивы творчества в безыскусственной жизни своего народа, которую наблюдает и изучает с полной любовью»? Но давайте все же посмотрим, что было так ненавистно Вагнеру в евреях? — именно их яро расистское эгоистическое мировоззрение, то, что ненавистно всякому интеллигенту и демократу: «Еврей, который имеет одного Бога и только для себя…». На самом деле, если абстрагироваться от эмоций, пробуждаемых резким языком вагнеровского памфлета, совершенно очевидно, что Вагнер был за эмансипацию евреев, более того, он был сионистом в смысле того, что желал евреям возрождения их государства со столицей в Иерусалиме, чтобы на этой базе они смогли, наконец, воссоздать свою подлинную самобытную национальную культуру: «Мы… всегда готовы предоставит им основание нового Царства в Иерусалиме. Да, нам остается только весьма сожалеть о том, что г. ф. Ротшильд оказался весьма остроумным и отказался от чести быть королем евреев, предпочел сделаться «евреем королей».

Ницше, кстати, в отличие от Вагнера Мендельсона ценил: «…это был прекрасный инцидент в немецкой музыке» (По ту сторону добра и зла), и к еврейской религии он относился намного лучше, чем к христианской, а еврейского вопроса впрямую почти нигде и не касался, но и это не спасло его от клейма антисемитизма, видимо, потому, что идеал сверхчеловека не вписывался в систему ценностей еврейской морали. О Ницше и о Вагнере можно много спорить, их мораль, безусловно, уходит далеко от средне-мещанских представлений, но что общего между этими выдающимися неординарными мыслителями и фашиствующей толпой, черносотенцами, баркашовцами, или среди них можно найти хоть одного Зигфрида или Заратустру?