Стечение сложных обстоятельств - Юрий Власов

Я становился все нечувствительней к невзгодам. Чем отзывчивей мы на невзгоды, неудачи, боли и тому подобное, тем, значит, больше боимся их и полнее оказываемся во власти страхов, которые сильнее всех ядов и болезней подтачивают организм. Я начал подрубать эту связь. Освободиться от страхов и сомнений! Я брел пока еще ощупью, но в верном направлении.

Та зима огнем и жаром прокатывала через меня. Я лишь туже взводил пружины воли. Теперь я не страшился перенапрячь их. Я уже вплотную подошел к пониманию тренировки воли. Смутно она уже рисовалась мне. Я много раздумывал, как найти формулу тренировки воли, как вернуть себе свежесть и неутомимость. Не верю, будто они даны неизменными и жизнь их лишь умаляет, сокращает и выцеживает до дна.

Во всех испытаниях я придерживался правила: преодолевать любые новые трудности, держаться программы оздоровления, а организм сам скорректирует неправильности, он этому научен природой. Вся загвоздка в том, что мы не верим ему и еще — не умеем терпеть. Мы от всего без колебаний отгораживаемся микстурами, уколами, таблетками и жалобами — сами ничего не хотим делать. Мы постоянно вносим в организм беспорядок и ослабляем его. Но самое главное — мы боимся. Страх — могущественный инстинкт. Все, что связано со страхом, организм воспринимает в первую очередь и запечатлевает чрезвычайно надежно. Так вживаются скверные мысли, болезненные состояния духа, а к ним уже и приноравливаются соответствующие функции организма — ведь страх оберегает жизнь, иначе нельзя! Организм почитает страх как своего верховного охранителя.

Я дал слово держаться в любом случае, даже если весь мир станет убеждать меня, будто я безнадежен. Пока я сам не соглашусь, ничто не может сломить меня — это генеральная установка для работы организма. Надо лишь следить за строем мыслей, не засорять организм опасными и ненужными командами. Я все ближе и ближе подступал к идее волевого управления организмом.

Я начал понимать: главное — верить. Надо непоколебимо верить в правоту и целительность того, что творишь. Ни на толику не сомневаться в себе и результатах работы. Даже ничтожная фальшь, ирония и сомнения сведут на нет любые усилия. Организм настроен на каждое ничтожное движение мысли. Любая преобразуется в физиологические реакции — это от великого приспособления организма в борьбе за выживание Беда в том, что мозг посылает не только разумные команды, — по этой причине наступает рассогласование важнейших жизненных процессов. Иначе быть не может: при накоплении определенной информации, соответствующем уровне сигнала организм неизбежно совершает поворот в сторону, диктуемую психическим состоянием. Характер имеет непосредственное отношение к здоровью. Поэтому и есть люди, способные вынести невероятный груз горя и бед, — характер оберегает их от разрушений и болезней. Радостный, волевой и деятельный характер в конце концов проведет через любые препятствия и приговоры судьбы. И при любом, даже самом неблагоприятном, стечении обстоятельств он сохраняет возможность преодоления их действием. Нельзя долго о чем-то жалеть — это всегда от оглядывания назад, сомнений в своих способностях, это умаление значения воли. Надо нести в себе правило: будь господином своих мыслей, любая мысль переходит в твое физическое состояние, осваивай дисциплинированное мышление, дави отрицательные чувства, убирай «мусор»…

Моя оздоровительная программа: ванны, тренировки, разумное питание и психотерапия самовнушением — должна обернуться устойчивостью в здоровье и ясностью мышления. Без этого жизнь не представляется мне достойной, и я буду искать пути возрождения ее. Но пока нужно терпеть. Заложенные семена дадут всходы. Нужен немалый срок, дабы изменить инерцию и в мозговых процессах, и в физических. Слишком долгим было время развала и невежественного отношения к себе.

Физические нагрузки — великий согласователь всех основных процессов в организме. Повышение тренированности не может не повлиять благотворно на устойчивость организма, его способность сопротивляться болезням — это общий принцип.

Не тренировки погружали меня в болезненность, а неспособность нервной системы переносить даже незначительные напряжения. Я сдал нервно, а уже после, что называется, «посыпался» и физически. Однако в новых условиях тренировка должна исходить из несколько иных принципов: начав с ничтожного, нужно приучить организм к нему и по капле увеличивать это ничтожное. Боль, тяжесть сохранятся, и, надо полагать, весьма значительные, но я должен их вынести… Иного пути к возвращению в жизнь нет.

А как же иначе? Нет плохой жизни — есть неумение жить. Во всех провалах виноват я, а не жизнь. Я не сумел повести себя разумно. В нервных срывах, болезнях, бессонницах и безвыходных положениях, которые мне мерещились, — неумение жить. Во всех провалах виноват я, а не жизнь,!

Эти слова по-новому определяли отношение к жизни. И они делали меня крепче. Поистине, слово — знамя всех дел…

Я упрямо продолжал тренировку в любом состоянии, упрямо набирая наклоны и вращения. Все в этой работе свято — она для здоровья и возрождения!

Часто я начинал шептать вслух: «При различных наклонах облегчается ток крови, рассасываются солевые отложения, уши не болят, питается мозг. Я очень устойчив. Я как чугунная чушка, и все вокруг меня на месте. Я не знаю, что такое боль и головокружение!» А потом уже без всяких формул и заданностей вырывались слова веры в победу.

Этот путь так сложен оттого, что я слишком далеко ушел в развал и бессилие. Я почти погубил себя невежеством. Теперь я отрицал любые причины развала и болезней: и тяжкий труд, и беды, и несчастья. Ничто не имело уже власти над жизнью, кроме воли. Только мысль способна беду сделать бедой, а тяжкую работу — горем и надрывом. Только сознание определяет роль любого явления для твоей жизни. Закаленное, воспитанное сознание любую беду принимает лишь как задачу — и преодолевает ее. Болезнь и смерть — это прежде всего поражение воли…

Я видел солнце, небо, слышал людей — и забывал о неприятностях. Солнце, дождь, ветер, лес — все это оказывало на меня чрезвычайное влияние. Я жил единой жизнью с природой, и это ощущение множило волю сопротивления. Даже не так — не волю сопротивления, а любовь к жизни. Пока это чувство не угасает, человек может вынести все. Оно тот великий источник, который питает все наши чувства, и прежде всего волю. Именно в те годы я всей душой привязался к природе. Облака, течение реки, запах земли преобразовывались во мне стойкостью жизни. Вид могучих деревьев всегда вдохновляет меня. Я люблю старые деревья, знаю их по всей округе и поклоняюсь им. И я всегда верил, что вернусь к ним. Вернусь как товарищ по бытию, на равных. Не буду страшиться холода, жары и солнца, ветра, воды. Все будет от жизни и для жизни. И все это я буду принимать с благодарностью.

Каждое утро я начинал тренировку немощным, расквашенным. Без формул воли, без психотерапии я не сумел бы превозмочь состояние физического упадка, и особенно головокружение с приливами крови как следствие различных наклонов. Мне не становилось легче, но ухудшение не наступало — и это было громадное достижение! Я ликовал. Я получил могучее средство оздоровления — тренировку. С ней я мог рассчитывать на действенное преодоление болезненных состояний, а самое важное — получить настоящую способность работать.

В длительных физических нагрузках я терпел крах. Пять километров я способен был одолеть, а затем наступала безмерная слабость и обострение головной боли. Что бы ни пробовал, а упирался как в стену: по силам лишь пять километров спокойной ходьбы. Несмотря на эту проклятую стену, я неуклонно продолжал продираться вперед, по крохам увеличивая нагрузку. Десять шагов сверх освоенных, двадцать — вон до той скамейки, затем до той клумбы…

Тогда же я стал отвыкать и от высокого изголовья. При гипотонии, когда ночами подкруживается голова, стараешься уложить ее повыше. За последние десять лет я постепенно довел эту высоту до трех-четырех подушек. Больной позвоночник требовал более правильного положения, да и сама привычка не способствовала здоровому кровообращению. Во всяком случае, я посчитал ее вредной.

Это отвыкание было не из сладких. Ночами, в забытьи, я подгребал под голову что только мог. Меня укачивало, но я убеждал себя, что это вздорная привычка, — сосуды и давление уже приходят в норму, следует потерпеть. Лишь года через полтора я привык к одной тощей подушке.

У меня почти исчезла дрожь в руках и пропал кашель, хотя на тренировках он вдруг подкатывал откуда-то из глубин груди, да и хрипы еще сохранились — порой мешали заснуть. И ночные лихорадки — они заметно притупили свою энергию. Я не терял столько, как раньше, веса и не вставал пьяный от трясучки и рева в голове. И перестали кровить и нарывать десны. Однако сны были еще тяжелы. В снах я все еще тот, который довел себя до умирания. Сны были ярки и могильно безрадостны. Стало быть, не было еще проникновения убежденностии в недра сознания, и психотерапия самовнушения била рикошетом.