Пыль под ветром - Александр Рубан

Припомнив карту земного диска, Илья понял, что к концу дня одолеет едва ли пятую часть пути. А между тем первая из четырёх фляг пуста, и вряд ли хоть один из трёх оставшихся на его пути городов окажется уже чист или ещё не блокирован. Освобождение Земли на её Восточных Пределах близилось к завершению, но как раз теперь у Ильи не было оснований радоваться успехам ордена.

Он не стал выбрасывать пустую флягу, а вечером, вместо того, чтобы опять завернуться в плащ, расстелил его на песке рядом с собой. Утром он выжмет из него росу и сэкономит вино. Вторую флягу он запретил себе трогать до полудня четвёртого дня и спал плохо.

Во сне ему тоже хотелось пить и было до озноба холодно, а потом появился врач и сказал:

- С ума сошли! - и захлопнул форточку.

- Ему что, своя вонь не вонючая, - заворчала нянечка, но врач только посмотрел на неё, и она заткнулась.

- Что ж это вы, голубчик, стулья ломаете? - спросил врач, увидев, что Илья Борисович открыл глаза. Илья Борисович изобразил глазами непонимание, потому что никаких стульев он не ломал, но врач смотрел уже не на него, а куда-то рядом, где часто попискивало и мигало зелёным. И быстро черкал у себя в блокноте, не переставая говорить: - Да ещё головой, а? Нехорошо-о... Не-о-сто-рожно... Партия - она, конечно, ум, честь и совесть, но зачем же стулья ломать?

Произнеся эту загадочную фразу, он перестал писать, исчез из поля зрения Ильи Борисовича и вдруг чем-то сильно трахнул его по голове.

- Так больно? - спросил он из-за спины.

Илья Борисович ошеломлённо кивнул глазами - крикнуть он почему-то не мог.

- Это хорошо, - сказал врач, опять появляясь, но уже без блокнота. Не всё потеряно, если больно. Между прочим, не самый рядовой случай в моей практике: инфаркт, осложнённый черепно-мозговой травмой...

Он удобно расположился на высоком табурете рядом с высокой койкой Ильи Борисовича и продолжал разглагольствовать, отпуская неуместные шуточки. Он был напряжённо-весел, словно сам себя взвинчивал, заставляя радоваться не самому рядовому случаю в своей практике.

- Вы же перепугали всю парткомиссию! - говорил он. - Коммунисты, знаете ли, так не поступают. Даже я, человек сугубо безыдейный, отказываюсь вас понимать. Их, разумеется, тоже, но горком всегда прав - во всём, что не касается медицины... Только не надо мне возражать, это у вас не скоро получится. В результате травмы у вас перепутались многие двигательные функции мозга, лишь глотательные движения вы можете совершать вполне определённо. Мне это что-то напоминает, а вам?.. Словом, недельки две-три понемотствуете - а там и остальная путаница пройдёт. Постарайтесь воспринимать её с юмором, это помогает...

Ну, теперь, по крайней мере, стала понятна его ненатуральная весёлость... А сон всё равно глупый. И пить по-прежнему хочется. И плечи почему-то сильно вывернуты назад и болят...

- Кстати, я могу вас поздравить, - насмешливо продолжил ненатурально снящийся врач. - Решение партийного собрания вашего треста отменено. Завтра, во время первого свидания, вам вручат новенький партбилет. Радуйтесь и выздоравливайте!

Он встал, наконец, как бы разрешая проснуться, - но Илье Борисовичу и во сне было что возразить и о чём спросить. Например: почему он связан? Это что, новый метод лечения: связывать больных по рукам и ногам, да ещё заломив руки за спину?.. Но ни возразить, ни спросить, действительно, не получалось. Илья Борисович попытался издать хотя бы неопределённо-протестующий звук и напрягся - да, видимо, не там, где надо.

- Так! - произнёс врач, комически покрутив носом. - Странно иногда радуется человек... Ну, да ничего, уточку вам сейчас сменят.

Но вместо того, чтобы позвать нянечку, он ухватил обеими руками спинку кровати и стал её равномерно и мощно встряхивать, словно пытался вытрясти уточку из-под Ильи Борисовича. Тогда Илья снова напрягся, теперь уже изо всех сил, выплюнул, наконец, кляп и заорал.

- Цыть, - хрипло сказали ему откуда-то сверху. - А то зарежу.

Илья решил на всякий случай поверить и примолк. Да он и орал-то скорее от неожиданности, чем от протеста, ошеломлённый резкой сменой декораций. В следующую минуту он осознал, что схвачен, связан, перекинут через круп лошади за спиной всадника, и что его куда-то быстро везут. Может быть, в ставку Восточно-Предельного Дракониата - а, может быть, и нет... Скорее всего, нет, не в ставку: угроза, произнесённая тоном усталым и равнодушным, прозвучала весьма убедительно. Разговоры конников (их было трое, и тот, что вёз Илью, скакал в центре и чуть впереди) подтвердили это предположение.

- Исхалтурились Чистильщики, - угрюмо заметил скакавший справа. Тяп-ляп, абы как, побыстрее, отрапортует - и на помост. А мы после него дочищай...

- Да и ты бы исхалтурился, - рассудительно возразил тот, что слева. Двенадцатый город у парня!

"Это они про меня? - мысленно возмутился Илья. - Это - я исхалтурился?.. Впрочем, да. Они же не знают, кого везут. Они подобрали сбежавшего горожанина и по следам поняли, что он бежал из моего города..."

- Ты кумангу-то хоть единожды в руках подержал? - спросил рассудительный.

- А что?

- А то! Ты бы на другой день свинца запросил, кабы подержал.

- Я не Чистильщик, - возразил угрюмый. - Моё дело маленькое.

- Вот и сполняй своё дело.

- А я сполняю. И без халтуры.

- Языки! - хрипло сказал вёзший Илью.

- Ничо, - возразил рассудительный. - Без памяти он - ишь, болтается.

- Остановись-ка, я его тресну, - предложил угрюмый. - Болтаться-то он болтается, да мало ли.

- Не убей, - предупредил хриплый, останавливаясь. - Единица человеческого счастья, как-никак, хоть и недоделанная.

- Я аккуратно, - пообещал угрюмый. - Без халтуры.

Илью треснули, и очнулся он уже на мокрой горячей брусчатке посреди незнакомой улицы. Исходящие влагой камни обжигали правую щёку и - сквозь разодранный рукав камзола - плечо. Хотелось пить. И не столько рассеивал тьму, сколько трещал и чадил возле чьих-то высоких дверей одинокий факел.

Ни пояса, подаренного ему титанами, ни тем более фляг с вином Илья на себе не ощутил, да и руки были всё ещё связаны за спиной и онемели. Ноги, впрочем, были уже свободны. Илья перекатился на живот, упёрся подбородком в мостовую и подтянул под себя колени. Усилие опустошило его. На какое-то время он остался лежать в неудобной позе, прислушиваясь к просыпающимся болям в избитом теле. Особенно сильно ломило в пояснице и в вывернутых плечах. И хотелось пить. Страшно хотелось пить. Разбухший от сухости язык не помещался во рту.

Зная, что этого не следует делать, он всё-таки не удержался и лизнул влажную мостовую, после чего долго бессильно отплёвывался. Влага, разумеется, оказалась тёплой и горько-солёной. Пот. Горячий пот покорности и власти, который здесь ещё не скоро высохнет в белую корочку соли.