День учителя - Александр Изотчин

«Ты сегодня поздно будешь?» — услышал Андрей Иванович, уже одетый в джинсы и свитер, совершая последний вояж из комнаты на кухню. Жена лежала на кровати, открыв глаза. «Не успел уйти, проснулась, — подумал Мирошкин, которого передернуло внутри от одного вида проснувшейся супруги. — И чего человеку не спится? Ей ведь на работу, дай бог, к десяти». Вслух он только бросил:

— Буду поздно, у меня сегодня занятия в институте.

— Вечером папа заедет, — поставила его в известность жена.

— Зачем?! — в это слово Андрей Иванович постарался вложить как можно больше антипатии по отношению к тестю.

— Он привезет мне швейную машинку. А потом, что здесь такого?! Он ведь мой отец! Что ты против него имеешь?

— Ладно, Ира, не начинай. Приедет и приедет, — проговорив это, Андрей Иванович вышел из комнаты.

Если бы у него было побольше времени и он еще ненадолго задержался в квартире, разговор наверняка перерос бы в очередную ссору, которые происходили в семье Мирошкиных почти каждое утро, пока супруги были еще полны сил. Но теперь времени не было, он уже опаздывал. Сложив в сумку все необходимое, Андрей Иванович начал было открывать дверь, но в комнате послышалось скрипение дивана, и в коридоре появилась голая жена, Ирина Валерьевна, что-то сжимавшая в руке: «Ты забыл». На ее ладони лежало обручальное кольцо, которое он действительно не надел. В последнее время это происходило с Андреем Ивановичем часто. Он не любил носить кольцо, считая, что мужчина с этим предметом на пальце не рассматривается встречными женщинами в качестве объекта внимания. Жена как-то пыталась убедить его, что обладатель обручального кольца, напротив, привлекает женщин своей солидностью и положительностью, но Мирошкин считал эту мысль одной из самых больших глупостей, которые он слышал из уст Ирки. Впрочем, ему приходило в голову, что таким образом жена пыталась обезопасить себя от конкуренток. Наивно, конечно, но, как говорится, все средства хороши. Супруга надела ему на палец кольцо тем же движением, каким сделала это два года назад в загсе, и поцеловала несвежими губами. От этого в груди у Андрея Ивановича опять случился спазм. Мирошкин быстро вышел на лестничную клетку. Дверь закрылась.

Перед дверями их квартиры лежали уже ставшие традиционными собачьи какашки. Сосед сверху прикормил бродячую собаку, пустил ее в подъезд и даже устроил ей лежбище на своем этаже. Спала-то она там, а вот гадить ходила этажом ниже — под дверь квартиры Андрея Ивановича. Все попытки выставить ее из подъезда ничего не давали. Побегав вечером за дворняжкой по всем этажам, Мирошкину удавалось загнать эту тварь вниз и прижать к подъездной двери. Тут от Андрея Ивановича требовался талант тореадора — предстояло подойти вплотную к испуганному оскалившемуся животному и распахнуть перед ним дверь на улицу. Несколько раз собака чуть было не укусила. И все напрасно — позднее ее неизменно кто-нибудь пускал в подъезд, под дверями которого она жалостно скулила. Люди думали, что «собачка потерялась», пропускали «животинку» впереди себя, и все начиналось заново. С соседом сверху говорить было бессмысленно — странный сорокалетний субъект, неопрятный холостяк, владелец музыкального будильника, регулярно заливающий мирошкинскую кухню водой, переливающейся через край раковины, а однажды умудрившийся выбросить в окно наполнитель от кошачьего туалета, облив оконные стекла многострадальной кухни Мирошкиных вонючей дрянью, — он заверял, что давно уже не имеет к собаке никакого отношения, а пускают ее другие жильцы подъезда.

А еще в подъезд иногда забегали крысы из подвала…

Андрей Иванович посмотрел на дерьмо, лежащее на коврике под дверью, и пошел к лифту. Ну в самом деле, не возвращаться же в квартиру за полиэтиленовым пакетом! А потом еще руки придется помыть. А он уже в школу опаздывает. «Кольцо напялила», — было неприятно от того, что опять придется целый день прятать руку то в карман куртки, то крепко сжимая ручку сумки. Можно было, конечно, кольцо снять и положить в карман, но Мирошкин боялся его потерять, а кроме того, сразу же вспоминались какие-то пошлые персонажи то ли советских фильмов, то ли анекдотов, прячущие обручальные кольца, отправляясь на курорт. «Скорее бы уж похолодало, тогда можно будет надеть перчатки и даже в метро их не снимать». Припомнился прощальный поцелуй жены: «А еще она любит, ложась спать, зайти на кухню, когда я там сижу, работаю, вынуть из холодильника пакет молока, выпить прямо из него, а потом холодными мокрыми губами чмокнуть в шею. Б-р-р-р».

Мирошкин не любил свою жену. Кроме ее идиотской привычки перед сном или даже посреди ночи выйти на кухню, что-нибудь съесть и запить, а затем поцеловать его — «Лучше бы меньше ела, а то уже разнесло всю» — Андрея Ивановича выводило из себя то, что она регулярно забывала выключать свет в туалете, на ночь красила ногти вонючим лаком и в то же время в любой мороз открывала окно, заявляя, что она не может спать без притока свежего воздуха. А как она храпит по ночам! А стакан воды, который она ставит около кровати, говоря, что ей всегда хочется пить по ночам! И при этом она никогда не прикасалась к этому стакану, а на следующую ночь, не вынеся на кухню стакан со старой водой, наливала и ставила новый так, что в комнате иногда накапливалось их по три-четыре. И вообще — все захламлено, распихано куда попало! Откроешь шкаф — что-то обязательно выпадет, все ящики не задвигаются, за них обязательно завалилась какая-нибудь ее шмотка… Начнешь ей делать замечания — будет орать, попрекать тем, что мало зарабатываю. Однажды Андрей Иванович не выдержал и выкрикнул в ответ: «Зарабатывал бы больше — женился на более красивой бабе!» Ему это запомнили и не зря — это был тот редкий случай, когда Мирошкин неосторожно сказал правду, выдав свое отношение к жене. Дело в том, что чувство нелюбви не было тем, иногда с годами возникающим чувством равнодушия или неприятия, которое появляется у супругов, давно состоящих в браке, — Мирошкины были женаты недолго. Нет, Андрей Иванович не любил жену никогда и вполне отдавал себе отчет в этом. И ведь нельзя сказать, что Ирина Валерьевна была несимпатичной. Ее даже, несмотря на прогрессирующую полноту и не очень длинные ноги, и теперь находили привлекательной. Просто она была не тот человек…

Выйдя на улицу, Андрей Иванович сразу ощутил всю свежесть осеннего утра. Начало октября выдалось холодное, с ночной температурой, опускавшейся до нуля, утренним ледком на лужах, но, как это и должно быть, с яркой, разноцветной, еще не опавшей листвой деревьев. Рядом с этой природной красотой творения рук человеческих выглядели убого — дорога, по которой шел Мирошкин, зажатая между нескончаемым многоподъездным домом и рядом «ракушек», надпись, растянувшаяся на несколько «фасадов» гаражей: «Ветка сирени упала на грудь. Милый мой Вова, меня не забудь», очередь пенсионеров с бидонами, выстроившаяся возле бочки с надписью «Молоко», а дальше, за аптекой, Андрею Ивановичу предстояло свернуть на «дорогу жизни» и влиться в толпу трудящихся, мрачно следующих вдоль проезжей части к станции метро «Пражская». «Дорогой жизни» Мирошкин называл ее потому, что, казалось, движение людей здесь не прекращалось никогда. Утром сонные женщины и мужчины, последние — в большинстве сжимая в руке банку с пивом, а в зубах — сигарету, проходили в направлении метро. Вечером, вплоть до глубокой ночи, те же сонные от усталости женщины и мужчины, по-прежнему вооруженные неизменными пивом и сигаретами, возвращались домой. От этого меняющего свое направление людского потока отходили дорожки-ручейки, которые по утрам как бы питали «дорогу жизни», а вечерами питались от нее пешеходами, сворачивавшими на них, направляясь к своему дому. Большие дома столь стремительно выплевывали людей утром, а вечером поглощали в себя, что дворы казались вечно сонными и пустыми. Зато «дорога жизни» всегда бодрствовала. Так по крайней мере казалось Андрею Ивановичу, хотя, пройди он по этой дороге дневными часами в будни, она поразила бы его немногочисленностью пешеходов. Но днем Мирошкин бывал здесь только по воскресеньям, и в это время тут опять жизнь била ключом — люди шли на рынок за продуктами, возвращались домой, направлялись в гости и потом также возвращались домой, гуляли с детьми. Здесь всегда было много пьяных мужчин, по вечерам казалось, что трезвых среди них почти нет, а значительный вид, с которым они сосали пиво, как бы говорил: «Вот я, какой молодец — поработал (это вечером, утром — «собираюсь работать») и пью пиво». Мирошкину даже казалось, что банка пива — неизменный атрибут обитателей улицы Красного Маяка. Он, посмеиваясь, говорил жене, что он-то, наверное, выглядит в глазах соседей бездельником — видно, не напрягается на работе, раз расслабляться пивом ему не надо…

Возле аптеки Мирошкин замедлил шаг. Работала только молочная кухня, треснувшие витрины аптеки, убранные решетками, были темны, на дверях висел замок. Было еще слишком рано, да и покупать он ничего не собирался. В аптеку Андрей Иванович заходил лишь за презервативами, но их сексуальная жизнь с Ириной текла столь размеренно, что бывал он здесь редко. Лишь однажды Андрей Иванович зашел по другому поводу — купить «Алкозельцер». Это случилось на другой день после свадьбы, на которой они с женой так перепились какого-то левого шампанского с богатыми этикетками, что утром не могли оторвать головы от подушек. Бледно-зеленый молодой супруг все-таки преодолел слабость и выбрался тогда из дома в аптеку. За прилавком стояла красивая девушка в белом халате. Возможно, впрочем, она не была очень красива, и от нее веяло ПТУ, но эта высокая, грудастая, темноволосая кобыла все равно взволновала воображение Мирошкина. Ему даже показалось, что она также смотрит на него с интересом. И он остро ощутил, что, женившись, поставил на своей жизни жирный крест. В следующий раз Андрей Иванович явился в аптеку через месяц, вырядившись как на свадьбу. Девушки не было. Судя по всему, за несколько недель она нашла себе гораздо лучшее применение, чем отпускать страждущим антипохмельные и контрацептические средства. Это было давно, но каждый раз, когда Андрей Иванович проходил мимо аптеки, его охватывали всякие неопределенные мечты, нападала необъяснимая грусть, и он всегда притормаживал. «Эх, рано я женился», — неизменно проносилось в голове. И каждый раз, отходя от аптечной витрины, Мирошкин знал, что эта утренняя остановка будет иметь для него одни и те же последствия — оттолкнувшись от воспоминаний о красотке в белом халате, он примется перебирать в памяти женщин, которые прошли через его жизнь, каждый раз недоумевая, как нескладно все у него в этой жизни вышло.