История покойного Джонатана Уайлда великого - Генри Филдинг

– Черта мне в его чести! – проговорил взбешенный граф. – Я терпеть не могу, когда меня грабят; я подам в суд.

В высоком негодовании Уайлд объявил:

– Раз вы позволяете себе выдвигать такое подозрение против моего друга, я порываю с вами всякое знакомство. Мистер Бэгшот – человек чести и мой друг, а следовательно, не может быть повинен в дурном поступке.

Он еще многое говорил на ту же тему, что, однако, не произвело на графа ожидаемого действия: тот по-прежнему оставался уверен в своей догадке и тверд в решимости обратиться в суд, почитая это своим долгом, сказал он, как перед самим собой, так и перед обществом. Тогда Уайлд сменил гневный вид на нечто вроде усмешки и заговорил следующим образом:

– Предположим, мистер Бэгшот в самом деле шутки ради (иначе я выразиться не могу) прибег к такому способу займа, – чего вы добьетесь, отдав его под суд? Только не возврата своих денег, так как вы уже слышали, что его обобрали за игорным столом (о чем Бэгшот успел им сообщить в их недолгом собеседовании); значит, это вам даст возможность еще крепче сесть на мель, поскольку вам придется оплатить вдобавок судебные издержки. Вторая выгода, какой вы можете ждать для себя, это взбучка в каждом игорном доме Лондона, каковую я вам гарантирую; и после этого большую пользу вы получите, конечно, если будете сидеть и думать с удовлетворением, что исполнили свой долг перед обществом! Я стыжусь своей близорукости: как я мог принимать вас за великого человека! Не лучше ли будет для вас частично (а то и сполна) получить назад ваши деньги, разумно умолчав обо всем? Ибо, как ни порожен[46] сейчас мистер Бэгшот, если он в самом деле разыграл с вами эту шутку, то, будьте уверены, он сыграет ее и с другими; а когда он будет при деньгах, вы можете твердо рассчитывать на возмещение; преследование законом от вас никуда не уйдет, но к этому средству порядочный и умный человек прибегает в последнюю очередь. Предоставьте же все дело мне; я расспрошу Бэгшота, и, если увижу, что эту шутку сыграл с вами он, моя собственная честь вам порукой: в убытке вы не останетесь.

Граф ответил:

– Если я могу быть уверен, что не останусь в убытке, мистер Уайлд, то вы, надеюсь, не столь уж дурного мнения обо мне и не вообразите, что я стану преследовать джентльмена только ради общественных интересов. Это, безусловно, лишь пустые слова, произносимые нами по дурацкой привычке, и мы часто роняем их непреднамеренно и неосознанно. Уверяю вас, я хочу только одного – вернуть свои деньги; и если при вашем посредстве я могу этого достичь, то общество может…

Он заключил фразу выражением слишком грубым, чтобы привести его в такого рода хронике.

Тут их известили, что обед готов и вся компания собралась внизу в столовой, куда читатель, если ему угодно, может последовать за нашими джентльменами.

За столом сидели мистер Снэп и две девицы Снэп, его дочери, мистер Уайлд-старший, мистер Уайлд-младший, граф, мистер Бэгшот и один степенный джентльмен, раньше имевший честь служить в пехотном полку, а теперь занятый делом, быть может еще более полезным: он помогал, или, как говорится, «сопутствовал», мистеру Снэпу при вершении законов страны.

За обедом не произошло ничего особо примечательного. Разговор (как принято в учтивом обществе) шел главным образом о том, что они кушали сейчас и что им доводилось кушать недавно. При этом джентльмен из военных, служивший когда-то в Ирландии, дал им весьма обстоятельный отчет о новом способе жарить картошку, а прочие собеседники – о других блюдах. Словом, беспристрастный наблюдатель заключил бы из их разговора, что все они рождены на свет для одного лишь назначения – набивать себе животы; и в самом деле, это было если не главной, то самой невинной целью, какую могла преследовать природа, сотворяя их.

Как только убрали со стола и дамы удалились, граф предложил перекинуться в кости; и когда вся компания согласилась и кости тут же принесли, граф взял ящик и спросил, кто пойдет против него. Но никто не откликнулся, так как все, наверно, полагали, что у графа в карманах более пусто, чем было на деле, ибо этот джентльмен (вопреки тому, в чем он с таким жаром поклялся мистеру Уайлду) со времени своего прибытия к мистеру Снэпу отправил в заклад кое-какое серебро и теперь имел в наличии десять гиней. Поэтому граф, видя замешательство своих друзей и, вероятно, догадываясь о причине, вынул из кармана эти гинеи и бросил их на стол; тогда (увы, такова сила примера) все остальные стали извлекать свои капиталы, и тут, когда перед взорами забрезжила значительная сумма, игра началась.

Глава XIII

Глава, которой мы чрезвычайно гордимся, видя в ней поистине наш шедевр. Она содержит в себе чудесную историю о дьяволе и неподражаемо изящную сцену, в которой торжествует честь

Читатель, будь он даже игрок, не поблагодарил бы меня за точный отчет об успехах каждого из наших героев; достаточно будет сказать, что игра шла до тех пор, пока все деньги не исчезли со стола. Унес ли их сам дьявол, как заподозрили некоторые, я не берусь определить; но было крайне удивительно, что, по заявлению каждого, они все проиграли. и никто не мог понять, кто же выиграл, если не дьявол.

Хотя вполне возможно, что исконный враг рода человеческого получил некоторую долю добычи, однако едва ли ему досталось все, поскольку в значительном выигрыше был, как полагают, мистер Бэгшот, несмотря на его уверения в противном, – ибо несколько лиц видели, что он частенько опускал деньги в карман. Эту догадку подтверждает также и то обстоятельство, что степенный джентльмен – тот самый, что служил отечеству на двух почетных поприщах, – в тот день, не желая полагаться на одно лишь свидетельство своих глаз, неоднократно запускал руку в карман вышеназванного Бэгшота, откуда (как он на то намекает в опубликованной им впоследствии апологии своей жизни)[47] он, может быть, и вытянул несколько монеток, но все же, по его уверению, там оставалось еще немало. В пылу игры Бэгшот долго не замечал, как сей джентльмен удовлетворял таким путем свое любопытство, и, только собравшись уже уходить, обнаружил это тонкое упражнение в ловкости; тут он в бешенстве вскочил со стула и закричал:

– Я думал, что нахожусь среди джентльменов и людей чести, но, черт меня возьми, в нашу компанию, я вижу, затесался карманник!

Оскорбительный звук этого слова не на шутку взволновал всех присутствующих, и все они выказали не меньше удивления, чем выразила бы Конвокация[48] (к прискорбию, уже не заседающая в наши дни), услышав, что в зале находится атеист; но особенно задело оно джентльмена, в которого метило, хотя и не было прямо к нему адресовано. Он тоже вскочил со стула и с яростью в лице и в голосе спросил:

– Вы имеете в виду меня? Чума вас возьми, подлец вы и мерзавец!

За этими словами тотчас пошли бы в ход кулаки, если бы не вмешались присутствующие и силой не развели противников. Прошло, однако, много времени, пока их убедили снова сесть; когда же наконец это было благополучно достигнуто, мистер Уайлд-старший, добродушный пожилой человек, посоветовал им пожать друг другу руки и быть друзьями; но джентльмен, который подвергся оскорблению первым, наотрез отказался и поклялся, что «негодяй заплатит ему кровью». Мистер Снэп горячо одобрил его решение, утверждая, что эта обида отнюдь не из таких, чтобы человек, называющий себя джентльменом, мог с ней примириться, и если его друг не намерен должным образом взыскать за нее, то он, Снэп, не произведет больше ни одного ареста в компании с ним; что он всегда смотрел на него как на человека чести и не сомневается, что таковым он и покажет себя; и что, случись такое с ним самим, его ничто не убедило бы спустить обиду без надлежащего удовлетворения. Граф высказался в том же смысле, и сами противники пробормотали несколько выразительных слов о своих намерениях. Наконец мистер Уайлд, наш герой, медленно поднявшись со стула и сосредоточив на себе внимание всего общества, заговорил так:

– Я с бесконечным удовольствием выслушал все, что два джентльмена, говорившие последними, высказали о чести. Никто, конечно, не может придавать этому слову более высокий и благородный смысл или больше ценить его неоценимое значение, чем я сам. И если нет у нас наименования для этого понятия в нашем особом словаре, то выразим пожелание, чтобы оно появилось. Честь поистине составляет существенное качество джентльмена – качество, которым ни один человек, показавший себя великим на поле битвы или (как выражаются иные) на большой дороге, не может не обладать. Но, увы, господа, разве это не прискорбно, если слово, означающее столь высокий и доблестный образ действий, применяется настолько неопределенно и по-разному, что едва ли два человека понимают под ним одно и то же? Не разумеют ли иные под честью доброту и гуманность, которую слабые духом зовут добродетелью? Так что же получается? Неужели мы должны отказать в ней великим, храбрым, благородным – разрушителям городов, разорителям провинций, завоевателям царств? Разве не были они людьми чести? А между тем они презирали перечисленные мною жалкие качества. Далее – многие (если я не ошибаюсь) в свое понятие о чести включают и честность. И что же – в таком случае тот, кто удерживает у других имущество, являющееся по закону или, может быть, по справедливости их собственностью, или кто благородно и смело отбирает у них эту собственность, – что же, он не человек чести? Упаси меня бог сказать такую вещь в нашем или в каком-нибудь другом порядочном обществе! Разве честь – это правда? Нет, не ложь, исходящая от нас, а ложь, обращенная к нам, оскорбляет нашу честь! Может быть, тогда она состоит в том, что толпа называет главными добродетелями? Предположить это значило бы оскорбить вас подозрением в неразумии, ибо мы видим каждый день очень много людей чести, у которых нет никаких добродетелей. В чем же тогда сущность слова «честь»? В нем самом – и только! Человек чести – это тот, кого называют человеком чести; пока его так называют, он таковым и является, – но не долее того. Подумайте, ведь ничто совершаемое человеком не может ущемить его честь. Посмотрите вокруг, что делается в мире: плут, пока процветает, – человек чести; когда он в тюрьме, на суде, в петле – тогда, простите, нет. Откуда же такое различие? От его действий оно не зависит: зачастую они были так же широко известны в пору его процветания, как и после. Зависит оно только от того, что люди – то есть члены его партии или шайки – в одном положении называют его человеком чести, а в другом перестают его так называть. Теперь посмотрим: чем же мистер Бэгшот задел честь джентльмена? Он назвал его карманником, и это, если прибегнуть к косвенным и очень сложно построенным рассуждениям, пожалуй, может показаться несколько обидным для его чести в самом тонком смысле этого слова. Итак, условно допуская, что чести джентльмена был нанесен некоторый урон, предложим мистеру Бэгшоту дать ему удовлетворение: пусть он вдвойне и втройне оплатит эту косвенную обиду, заявив прямо, что считает джентльмена человеком чести.