Все мои уже там - Валерий Панюшкин

Я расправил плечи. Я почувствовал вдруг, что ведающие страхом мышцы спины все это время были у меня в напряжении. По давнишней привычке я занес было бритву над верхней губой, но поразмыслил немного и остановил руку – пусть растут усы. Пусть усы растут снова. Потом я полежал в теплой воде и совершенно свежим, без малейших даже следов похмелья, спустился вниз.

Входная дверь была распахнута. Снаружи в дом врывались праздничный гомон птиц пополам с солнечным светом, свежий запах только что оттаявшей земли и едва народившихся крокусов. Я подумал: эк же тебя скрючило, старина, что еще вчера ты не замечал всего этого.

У самого крыльца стоял с раскрытым кузовом маленький фольксвагеновский грузовичок, и Банько укладывал в кузов какие-то продукты. На борту грузовичка было написано «Бесплатный магазин Холивар». Я вышел на влажное крыльцо и присел на качели, подобные садовой лавке, подвешенной на цепях к стропилам. И закурил. Кроме дурной привычки курить, у меня есть еще дурная привычка курить на голодный желудок. И все же в тот день я чувствовал себя как больной, несколько месяцев проведший в душной палате, пропахшей карболкой, и вот впервые вышедший на воздух – дышать, курить и переживать свое медленное выздоровление.

Банько разместил в грузовичке какие-то коробки с йогуртами, вылез наружу, увидел меня и улыбнулся:

– Доброе утро! Как спалось? – он улыбался беспомощной приветливой улыбкой.

– Спасибо. А что это вы здесь делаете? – про себя я отметил, что вот ко мне возвращается шутливая привычка разговаривать цитатами из фильмов и книжек. Еще один признак выздоровления.

– Я? Продукты гружу, – Банько поставил на землю очередной какой-то ящик и приготовился говорить, ибо увлеченный человек готов рассказывать о любимой работе обстоятельно и подолгу. – У нас есть такой проект. Мы нагружаем полную машину продуктов, едем в какую-нибудь деревню или поселок, останавливаемся где-нибудь на площади и раздаем продукты всем желающим бесплатно.

– А где вы продукты берете? – поинтересовался я.

– Мы их воруем, – наивно уточнил Банько. – Все честно. Никакой благотворительности. Никаких добровольных пожертвований. Что наворовали, то и раздаем.

Я выбросил окурок, подошел к грузовичку и заглянул внутрь. Этакому ассортименту позавидовали бы лучшие продуктовые бутики Москвы. На дне грузовичка целою поленницей лежали копченые колбасы, стоял ящик с икрой, лежали целые штабеля деликатесной рыбы и в том числе копченый угорь.

– Тот самый угорь, который девушки выносили из магазинов интервагинально? – усмехнулся я.

– Ну и что? – Банько развел руками. – Он же в пластиковой упаковке. Что ему сделается?

– А картошка зачем? – спросил я.

На дне грузовичка была еще и целая гора молодой картошки, расфасованной по сеткам явно в каком-нибудь «Перекрестке» или «Азбуке вкуса».

– Маркетинговый феномен, – Банько задумался и помолчал. – Задаром люди значительно охотнее берут картошку, чем икру или осетрину. Может быть, они привыкли к картошке?

Я спросил:

– Картошку тоже девушки выносят из магазинов, запихнув в детородные органы?

– Нет! Что вы! – Банько замахал руками. – Есть множество способов! Можно, например, играть в волейбол. Мы называем это волейбол. Водящий перебрасывает через кассы в супермаркете сетку картошки, а кто-то ловит ее снаружи и бежит. Все охранники бросаются этого человека с картошкой догонять, и тем временем водящий перебрасывает через кассу другим играющим еще хоть двести килограммов картошки…

Но я не слушал. Вернее, я слушал Банько ничуть не внимательнее, чем слушал каждую птицу в весеннем хоре. К тому же краешком глаза я увидел, как в проеме двери появилась Ласка. Она была в мужской майке, едва прикрывавшей лядвеи, и никакой нижней части костюма на ней не было. Она ухватилась рукой за дверной косяк, вывесилась наружу, чтобы не ступать босиком на влажное крыльцо, и прокричала мне:

– Алексей, доброе утро! Идите завтракать!

Я сказал:

– Люди охотно берут картошку и неохотно берут икру, потому что думают, будто бесплатная картошка принадлежит им по праву, а бесплатная икра – нет.

Развернулся и пошел на кухню, оставив Банько такелажничать и наполнять ворованными продуктами свой робингудовский грузовичок. Я шагал в дом вслед за голоногой Лаской, и я был счастлив, черт побери.

Другое дело, что теперь на трезвую голову я сообразил: в безумной этой затее Обезьяны меня больше беспокоило не то, что придется неизвестно как воспитывать великовозрастного хама и убийцу. Меня беспокоила принципиальная незаконность всего этого предприятия. Мне нравился Обезьяна, нравилась Ласка, нравился Банько, нравился этот дом, надежно запрятанный под самым носом спецслужб на правительственной трассе. Нравилась нетривиальность задачи. Нравилась новая жизнь. Но я боялся. Наверняка ведь и деньги, которые Обезьяна платил мне, тоже были ворованные. Теперь я имел дело не с тою стыдливой незаконностью, к которой привык, когда в начале 90-х мы создавали Издательский Дом. Это была незаконность открытая, декларативная, в некотором смысле даже идеологизированная. И я боялся. Здесь в этом доме мне было так хорошо, как никогда прежде, но я боялся по собственной воле вести жизнь карбонария. На самом деле я был бы счастлив, если бы и меня, как Янтарного прапорщика, Обезьяна привез в этот дом связанным в багажнике автомобиля.

Я вошел на кухню. За столом сидел Обезьяна, уплетал яичницу и пил кофе. Я поздоровался, сел за стол и, как бы ища себе оправданий, спросил:

– Деньги, которые вы мне заплатили, где вы их взяли? Украли?

– Украл, конечно! – отвечал Обезьяна, жуя. – Это вас как-то фраппирует?

– Ну, – я вздохнул, помолчал и погладил по руке Ласку, поставившую передо мной тарелку с яичницей и кружку с кофе. – Воровать нехорошо.

– Вот уж не соглашусь! – усмехнулся Обезьяна. – Воровать хорошо! Не будете же вы отрицать, что все зло на Земле, все войны, все конфликты, все зверства, все пытки осуществляются в борьбе за собственность? Люди почему-то решили, что собственность священна. А я говорю – нет! – Он вытер губы и выпрямился на стуле. – Я говорю: нет никакой собственности! Каждый может взять все, что ему потребно.

Обезьяна говорил уверенно. Но он говорил не то, что я хотел услышать.

– Вы коммунист, – усмехнулся я в ответ.

– Может быть, и коммунист. Только я считаю, что коммунизм надо не строить, а надо уже сразу в нем жить. И вот живу.

Я отхлебнул кофе:

– Беда только в том, молодой человек…

– Обезьяна, меня зовут Обезьяна! – Он, кажется, ждал этого разговора, но все равно сердился.

– Беда только в том, Обезьяна, что я-то не коммунист. Я-то признаю неприкосновенность собственности чуть ли не высшей ценностью на Земле.

– Это ваше право.

– И, пользуясь своим правом, я вынужден отказаться от выполнения контракта, про который мы с вами вчера договорились. На том основании, что оплачивается контракт ворованными деньгами. Аванс, разумеется, я вам возвращу, как только попаду домой.

Обезьяна встал и зашагал по кухне. Ласка стояла у него на пути со сковородой в руке, и он просто отставил женщину в сторону, точно мебель.

– Ну уж нет! – Вот этих-то слов я от него и ждал. – Вы могли отказаться вчера. Вы могли вчера задать вопрос, что это за деньги. И любые другие вопросы. Но вы ничего не спросили. Вы только пересчитали деньги и проверили, не фальшивые ли они.

– Я был пьян.

– Алкогольное опьянение, согласно вашим прекрасным законам, не является смягчающим обстоятельством. Наоборот – отягчающим. Я вот, если выпью, набрасываюсь на людей и калечу их. Поэтому я никогда не пью.

– Но вы же признаете свободу? – сказал я тихо. – Вы же не станете удерживать меня, если я захочу уйти?

– Я-то признаю свободу! – Обезьяна махнул рукою в окно. – А вот охранная система этого дома вашей свободы не признает. Ворота открываются, только если приложить палец к сенсору. Сенсор распознает пальцы лишь мои, Банько и владельца дома, каковой владелец скрывается теперь от своих эфэсбэшных дружков где-то в западном Сассексе. Впрочем, если вы сможете перелезть через забор, я не стану вас останавливать. Я бы на вашем месте перелез прямо сейчас через забор и был таков.

– Я не смогу.

Обезьяна помотал головой:

– Не исключено, что и я бы тоже не смог. Но попробовал бы. А вы пробовать не станете, – он положил мне руки на плечи и как бы вдавил меня в стул. А сам сел напротив. – Этот дом как крепость. Можете и себя считать тут пленником. Поэтому… Поэтому контракт остается в силе. Вы превратите Янтарного прапорщика в приличного человека и получите за это сто тысяч ворованных долларов наличными. Между прочим, мы собирались еще придумать, что значит «приличный человек», – Обезьяна посмотрел мне в глаза. – Или хотите сначала взглянуть на своего подопечного?

– Взглянуть, – кивнул я. – Сначала взглянуть.