Записки чекиста - Дмитрий Смирнов

Яков Фёдорович ещё раз напомнил изданный незадолго до этого, в феврале 1920 года, приказ за подписью Ф.Э.Дзержинского, в котором особо подчёркивалась необходимость строжайшего соблюдения советских законов в работе органов Чрезвычайной Комиссии. «Прежде чем арестовать того или иного гражданина, — говорилось в приказе, — необходимо выяснить, нужно ли это. Часто можно, не арестовывая, вести дело, избрав мерой пресечения подписку о невыезде, залог и т.д.».

Приказ обязывал председателей Чрезвычайных Комиссий и членов Коллегии ЧК твёрдо знать все декреты Советской власти и неуклонно выполнять их, дабы не допускать ошибок.

Получали мы и другие аналогичные правительственные директивы о строжайшем соблюдении революционной законности. В одной из них не в первый раз подчёркивалось, что в тюрьмы должны идти только те люди, которые по характеру своих преступлений действительно представляют собой опасность для Советской власти. Лишь при соблюдении этих условий аресты будут иметь смысл. В противном случае шпионы, террористы и организаторы восстаний останутся на свободе, а тюрьмы окажутся заполненными людьми, допустившими непреднамеренные ошибки. Феликс Эдмундович не уставал напоминать: ни один рабочий, ни один крестьянин не должен быть арестован, если нет основательных, тщательно проверенных данных о серьёзности его проступка. И даже будучи арестованными, такие люди должны встречать со стороны чекистов по отношению к себе, к своим родным и знакомым как можно большую доступность и вежливость, не карательные, а воспитательные меры воздействия.

Вскоре и мне пришлось столкнуться с одним из подобных случаев.

В ЧК поступило коллективное заявление жителей пригородного села о том, что их односельчанин Пётр Завьялов открыто распевает белогвардейские частушки, призывающие к свержению Советской власти. Авторы заявления настойчиво требовали, чтобы Завьялов был немедленно арестован и привлечён к ответственности. Они подчёркивали, что больше не намерены терпеть этого антисоветчика в своём селе.

Ничего не скажешь, сигнал тревожный: под видом таких «частушечников» нередко орудовали самые махровые контрреволюционные агитаторы. Частушка, анекдотик, а там и провокационная сплетня, и пораженческий слушок пошёл-покатился от деревни к деревне, будоража крестьян. Не прими меры, не останови, и как пожар, как заразная эпидемия во все концы расползётся.

Яков Фёдорович, ознакомившись с заявлением, приказал мне:

— Разберись побыстрее и доложи, в чем там дело.

Разберись…

А как разобраться, если я и в селе этом ни разу не бывал.

Можно, конечно, поехать на место, поговорить с авторами заявления. Пока мы не знаем, кто его писал. Не попытка ли это оклеветать неугодного человека, руками чекистов свести с ним счёты? Бывало и так…

В тот раз я впервые самостоятельно разрабатывал предварительный план ведения следствия и поэтому, понятно, с волнением, даже робостью, понёс его на утверждение к председателю ЧК. Вопреки опасениям, Яков Фёдорович отнёсся к нему положительно:

— Что ж, посылай повестку. Явится «певец», посмотрим, как с ним быть.

И Петру Завьялову в тот же день была отправлена повестка с вызовом в ЧК.

Ожидали мы, судя по тексту заявления, по меньшей мере взрослого парня-пройдоху, внешний портрет которого я даже успел себе мысленно нарисовать: этакий изворотливый тип с бегающими глазками, с обтекаемо-скользкими словечками и фразами. А явились два человека: симпатичный, лет сорока мужчина с русой бородой и подросток-мальчишка с румянцем во всю щеку, с весёлой лукавинкой в озорных глазах.

— Вызывали? — спросил старший, протягивая повестку. — Пётр Завьялов. По какому, извините, вопросу?

— Прошу присаживаться, — чуть растерявшись, пригласил я. — Этот товарищ… с вами?

— Тоже Пётр Завьялов. Сын. Так которого же из нас, разрешите узнать?

Чувствуя, что краснею, я не сразу сумел найти подходящие слова для ответа. Вот ведь какие ситуации иной раз подстраивает жизнь: кто же из них двоих частушечник? Кого односельчане решили гнать в шею из родной деревни? Неужели этого добродушного русобородого дядьку с умными и приветливыми глазами? Вряд ли он будет распевать подобные частушки.

Для начала пришлось попросить его рассказать о себе.

Завьялов охотно рассказал о том, что родился в семье крестьянина-середняка, служил до революции в царской армии и воевал на империалистической, кормил в окопах вшей «за бога, царя и отечество». Домой вернулся после ранения, а дома беда превеликая: жена умерла, оставив троих детишек, и правит хозяйством подросток — старшая дочь…

— Так что вы, товарищ, спросить хотели? — поинтересовался Завьялов-старший.

А я и не знал, обижать его своим вопросом или нет. Язык не поворачивался спросить: скажите, мол, давно ли вы занимаетесь сочинительством антисоветских частушек? И вместо отца обратился к сыну:

— Ты любишь петь?

— Ещё как! — расплылся в улыбке мальчишка.

— И какие же песни тебе нравятся?

— Разные. Про буржуев, про… — и умолк, испуганно покосившись на отца.

«Вот, значит, кто из них антисоветчик-частушечник, — подумал я, — вот кого требуют авторы заявления в три шеи гнать из их села…» Я знал, что в таком возрасте никто не гарантирован от шалостей, за которые обычно наказывают «семейным судом». Но строго спросил:

— Расскажи-ка толком, кто тебя научил разную дрянь петь. Сам знаешь какую: не только про беляков и буржуев.

Завьялов-младший поднял доверчивые, виноватые глаза:

— Так ведь разное у нас поют. Кто одну, кто другую частушку. Особенно, когда в праздники самогона напьются и по селу с гармошкой ходят. Поют, а я запоминаю, да и давай после перед ребятами нашими голосить. Разве нельзя?

— Можно-то можно, да только не каждую частушку петь надо. Себя и отца позоришь. Хочешь знать, что о тебе односельчане пишут? Будто ты сам сочиняешь вредные частушки про Советскую власть. Правда это?

Парень вскочил со стула, замахал руками, забожился:

— Враки все, чистые враки, чтоб мне сквозь землю провалиться! Ванькина это работа: полез на меня с кулаками, а я ему юшку спустил. Вот и написал, чтобы отомстить.

— Может, и Ванька писал, — пришлось согласиться, — но почему же и другие заявление подписали?

Молча наблюдавший за нами Завьялов-старший решил вмешаться:

— Вы не сомневайтесь, я со своим огольцом по-свойски поговорю. Так, что больше не запоёт…

Жалко мне стало парнишку. И я повёл с Завьяловыми обыкновенный житейский разговор: о том, почему не всякую частушку следует не только петь, но даже запоминать; как многие озлобленные враги, настоящие, а не мнимые антисоветчики, стараются навязать доверчивым людям, вложить им в уши свою мерзопакостную, насквозь лживую и клеветническую стряпню. И к каким серьёзным неприятностям может это в конце концов привести честного человека.