Ищущий убежища - Бернард Найт

По обе стороны от очага располагались двойные деревянные сиденья с высокими спинками и боковыми стенками, позволяющими укрыться от сквозняка, а прямо перед камином стояла пара монашеских стульев с балдахинами, делавшими их похожими на ульи, — опять же, чтобы внутри можно было спрятаться от холода.

Джон шагал по устилавшему пол голому плитняку, — разумеется, Матильда не потерпела бы камыша, разостланного на утоптанной земле, считая, что так может быть «только у простолюдинов», — и до него доносились отражающиеся от высоких стен приглушенные голоса.

— Я вернулся, Матильда! — крикнул он.

Из-за спинки одного из стульев с балдахином показалось лицо.

— Вот-вот, вижу, вижу. Удивительно, что ты вообще решил заглянуть домой. За эту неделю я тебя при дневном свете еще ни разу не видела.

На квадратном лице жены постоянно сохранялось выражение презрительного недовольства, как будто она все время чувствовала неприятный запах. У некогда привлекательной, даже красивой женщины стали пробиваться усы; крупные мешки под голубыми глазами и лишняя кожа под линией челюсти свидетельствовали и о ленивом образе жизни, и о чересчур неумеренном аппетите. Ее тщательно завитые волосы были частично убраны под парчовый чепец, под стать которому была и плотная накидка, призванная согреть свою обладательницу в ноябрьский холод.

Джон приблизился к очагу и встал спиной к огню— и для того, чтобы прогреть отсыревший на конской спине зад бриджей, и для того, чтобы подчеркнуть, что в этом доме хозяин — он.

На него уставились две пары глаз.

— И как прошло сегодняшнее путешествие моего нового офицера в эту навозную кучу, которая называется Вайдкоум?

Сарказм всегда с легкостью слетал с тонких губ шурина, который сейчас занимал второй стул. Хотя он являлся братом Матильды, его лицо было столь же узким и длинным, как ее — широким, но глаза, холодные и голубые, были точь-в-точь, как у сестры.

— Добрый день, сэр шериф, хотя я не ваш офицер. Я подчиняюсь непосредственно королю, который меня и назначил.

Сэр Ричард де Ревелль вздохнул, и на его губах заиграла снисходительная улыбка, словно у родителя, потакающего капризам своенравного дитяти.

— Ну конечно, Джон, конечно же! Правда, вероятность того, что тебе когда-либо доведется отчитаться о своих подвигах перед нашим добрым королем — или даже увидеть его воочию, — ничтожно мала. Ко мне поступают из Франции заслуживающие доверия сведения о том, что он намерен никогда больше не ступать на английскую землю.

— Что, надо сказать, говорит о его благоразумии, — хмыкнула Матильда. — Будь на то моя воля, ни дня бы я больше не пробыла в этой жалкой дождливой стране, где полно саксонцев и корнуолльцев.

Однажды, в далекой молодости, она несколько месяцев провела у родственников в Нормандии, и с тех пор любила изображать роль мученицы, сосланной из Нормандии вопреки ее воле, хотя родилась она в Эксетере и почти всю жизнь прожила в Девоне.

Джон слышал подобные причитания бессчетное количество раз, но это отнюдь не уменьшало раздражения.

— Может быть, король и далеко от Винчестера или Лондона. Тем не менее он соверен этой страны, Ричард. А мы были и остаемся его подданными, где бы он ни находился.

Покровительственная улыбка не сошла с лица шерифа с тоненькими черными усиками и заостренной бородкой.

— Полностью с тобой согласен, братец, и, полагаю, как раз тебе-то и не стоит напоминать, что я являюсь его законным представителем в этом графстве. О чем только думал верховный суд в сентябре, когда принимал решение о введении должности коронера, ума не приложу.

Джон никогда не отличался большим терпением, и хотя подобные споры вспыхивали с завидной регулярностью, насмешка подействовала на него, как красная тряпка на быка:

— А я в очередной раз поясню тебе, в чем дело, любезный шурин. Причина вся в том, что слишком большая часть того, что причиталось королевской казне, почему-то оказывалась в кошельках шерифов. Так что у Хьюберта Уолтера хватило здравомыслия, чтобы поставить в каждом графстве надежного человека — коронера, — который заботился бы об интересах казны, а не о своих собственных.

Вялым движением руки де Ревелль отмахнулся от высказанных коронером обвинений:

— Глупости, Джон. Кому, как не тебе, знать правду? Ты ведь был с Ричардом, когда того доставили в Австрию. Так что настоящая причина в том, чтобы собрать огромную сумму, которую Генри из Германии с него требует. Хитрый Хьюберт придумал эту схему, чтобы выдоить дополнительные деньги из и без того многострадального населения.

В словах шерифа содержалась изрядная доля правды, и она попала Джону в уязвимое место: совесть до сих пор мучила его за то, что два года назад он оказался не в состоянии спасти своего короля от плена неподалеку от Вены. Будучи рыцарем в армии Ричарда, он покинул Святую Землю вместе со свитой короля в октябре 1192 года, оставив Хьюберта Уолтера, ныне главного судью и архиепископа Кентерберийского, командовать оставшимися английскими войсками. Во время возвращения морем, которое включало крушение корабля и нападение пиратов, Джон столько раз доказывал свою преданность, защищая короля, что Ричард взял его в качестве личного телохранителя. Король решил вернуться домой следующим маршрутом: сначала морем по Адриатике, а затем по суше через Богемию. Несколько раз ему удалось избежать, плена, однако в конце концов он попал в поджидавшую его засаду на постоялом дворе в Эрдберге, у самых окраин Вены. В этот момент Джона рядом с королем не было, — они с Гвином искали новых лошадей, — и с того самого дня он винил себя за то, что в решающую минуту, когда необходимо было защитить короля, его поблизости не оказалось. Ричард полтора года провел в плену, сначала у Леопольда Австрийского, а затем в Германии у Генри VI, которому его продал Леопольд. В конечном итоге стороны согласились на выкуп в размере ста пятидесяти тысяч марок, огромное бремя для Англии, которая и так испытывала финансовые затруднения после того, как Ричарду понадобились деньги для организации Третьего Крестового похода, а позднее для военной компании против короля Франции Филиппа.

Однако лояльность по отношению к Ричарду Львиное Сердце заставила Джона отвергнуть доводы шурина, и они препирались в течение еще нескольких минут, ибо ни один из них не желал признать хотя бы частично правоту другого.

Матильда устала от политических дискуссий, в которых не могла принимать участия.

— Свое коронерство ты используешь как предлог, чтобы поменьше времени проводить дома, Джон! — запричитала она. — Целыми днями тебя не бывает дома, за хозяйством присматривать некому, я вынуждена скучать в одиночестве.

Краска проступила даже сквозь густую черную щетину, покрывавшую подбородок коронера.

— А все из-за тебя! Разве не ты заставила меня согласиться на эту работу, женщина? Разве не ты умоляла братца и епископа обратиться с ходатайством о моем назначении к Хьюберту Уолтеру?

Шериф переводил взгляд то на Джона, то на Матильду, и с его узкого лица не сходило самодовольное выражение. Он откровенно наслаждался вспыхнувшей между супругами ссорой.

— А ты чего ожидал? Разумеется, мне хотелось, чтобы должность досталась тебе, никчемный ты человек. Неужели ты думаешь, что я была бы рада, если бы ты всю жизнь оставался солдатом и мотался по стране, размахивая мечом? — Она вскочила со стула и встала в угрожающую позу перед мужем, упершись руками в могучие бедра. — Тебе нужно было солидное занятие — чтобы ты занял высокое положение офицера и не позорил меня своим солдатством! Должность, которая и подобает нашему положению — положению королевского рыцаря и сестры шерифа!

Матильда приблизилась к мужу еще на шаг, и даже неустрашимый Джон решил отодвинуться немного от греха подальше.

— Клянусь именем Святой Девы Марии, Джон де Вулф, ты должен радоваться, что заполучил такой пост. Я не хочу, чтобы ты шатался без дела, как какой-нибудь безработный сквайр, ожидая, пока начнется новая война, или, того хуже, опустился и стал простым торговцем или купцом. Как я тогда буду людям в глаза смотреть?

На лбу коронера вздулись вены, и он в сердцах ударил ладонью по каменному камину.

— Ты только послушай себя! — закричал он. — Все я, я, я! Тебе плевать на мои желания, лишь бы ты сама могла покрасоваться в новом платье на собраниях у мэра или в свите городского судьи, погримасничать да похвастаться обновками!

Он яростно поддел горящее в камине бревно, не обращая внимания на ухмылки шурина. Сноп ярких искр взвился в воздух и скрылся в широкой трубе.

— Так реши же, наконец, чего тебе хочется, жена! — все больше распалялся Джон. — То ты желаешь видеть меня коронером графства, то жалуешься, что я слишком много времени уделяю выполнению своих обязанностей!