Татарская пустыня - Дино Буццати

«Тебе за ту реку, — скажут люди. — Осталось десять километров, и, считай, ты уже на месте». Но дорога почему-то все никак не кончается, дни становятся короче, попутчики — реже, а в окнах видны лишь бледные тени, машинально качающие головой.

И так будет до тех пор, пока Дрого не останется совсем один, а на горизонте не появится узкая полоса безбрежного неподвижного свинцово-серого моря. Он почувствует себя усталым, в домах вдоль дороги почти все окна будут закрыты, а те немногие люди, которых он увидит, в ответ на его вопросы лишь горестно разведут руками: все хорошее осталось позади, далеко позади, а ты прошел мимо, не зная этого. Да, возвращаться уже слишком поздно, за спиной нарастает топот множества людей, идущих следом, подстегиваемых теми же иллюзиями, тем же миражом, пока еще невидимым на белой пустынной дороге.

Джованни Дрого спит сейчас в третьем редуте. Ему что-то пригрезилось во сне, и он улыбается. В последний раз навещают его этой ночью чудные образы вполне счастливого мира. Хорошо, что он не может увидеть себя (а ведь когда-нибудь это будет) в том месте, где дорога кончается, на берегу свинцового моря, под однотонным серым небом; кругом ни дома, ни живого существа, ни дерева, ни даже травинки — и так во веки веков.

VII

Наконец-то из города прибыл сундук с вещами лейтенанта Дрого. Среди прочего в нем была новехонькая, невероятно элегантная шинель. Дрого надел ее и стал рассматривать себя «по частям» в маленьком зеркале, висевшем у него в комнате. Эта вещь как бы являла собой живую связь с его прежним миром, и он не без удовольствия подумал, что все теперь станут обращать на него внимание — такая прекрасная была ткань, такими благородными складками она ниспадала.

И еще он подумал, что не следовало бы трепать ее во время ночных караулов, среди этих сырых стен. Казалось даже дурной приметой обновлять ее именно здесь, как бы допуская, что более удачного случая не представится. Сожалел он и о том, что не перед кем в ней покрасоваться, и, хотя было совсем не холодно, он решил надеть шинель, пусть только для того, чтобы сходить к полковому портному и приобрести у него другую, попроще.

Дрого вышел из комнаты и стал спускаться по лестнице, любуясь — где допускало освещение — изяществом собственной тени. Но почему-то по мере того, как он спускался в недра крепости, шинель утрачивала свой шик. К тому же Дрого почувствовал, что не умеет носить ее естественно и непринужденно, и она стала казаться чужой и слишком щегольской.

Хорошо еще, что лестницы и коридоры были почти безлюдны. Первый же попавшийся навстречу Дрого капитан ответил на приветствие, не задержав на нем взгляда. Даже изредка встречавшиеся на его пути солдаты и те не косили глазом в его сторону.

Под конец Дрого пришлось спускаться по узкой винтовой лесенке, высеченной прямо в стене; от эха его собственных шагов, разносившегося вверх и вниз, создавалось впечатление, будто он здесь не один. Полы роскошной шинели развевались, обтирая со стен белесую плесень.

Наконец Дрого добрался до подвальных помещений: мастерская портного Просдочимо находилась в подвале. В погожие дни через крошечное оконце под потолком сюда пробивалась узкая полоска света, но в тот вечер уже зажгли лампы.

— Здравствуйте, господин лейтенант, — увидев вошедшего, сказал полковой портной Просдочимо.

В большом помещении освещены были лишь отдельные островки: конторка, за которой сидел какой-то старичок, большой рабочий стол для троих молодых помощников портного. А вокруг, наводя жуть, словно удавленники, болтались на вешалках десятки мундиров, шинелей, плащей.

— Добрый вечер, — ответил Дрого. — Я хотел бы купить шинель. Не очень дорогую, лишь бы ее хватило на четыре месяца.

— Позвольте взглянуть, — сказал портной, улыбаясь. С недоверчивым любопытством он взял в руки край шинели Дрого и подтянул его поближе к свету. (Просдочимо был в звании сержанта, но, как портной, мог позволить себе некоторую ироничную вольность в отношениях с начальством.) — А материал-то хорош, хорош… Небось кучу денег заплатили, у вас в городе умеют драть. — Он окинул профессиональным взглядом всю шинель и покачал головой так, что затряслись его толстые, покрытые сеткой кровяных прожилок щеки. — Жаль только…

— Чего?

— Жаль, что воротник низкий, военные таких не носят…

— Сейчас носят именно такие, — высокомерно заметил Дрого.

— По моде низкий воротник, может, и хорошо, — возразил портной, — но нам, военным, мода не указ. Наша мода — устав, а устав гласит: «Воротник шинели должен прилегать к шее, иметь округлую форму и высотой быть семи сантиметров». Если я сижу в этой дыре, вы, господин лейтенант, вероятно, думаете, что имеете дело с каким-нибудь захудалым портняжкой.

— Ну что вы! — воскликнул Дрого. — Ничего подобного!

— Наверняка так думаете. А меня уважают даже в городе, и притом самые достойные офицеры. Я ведь здесь работаю временно. Да, временно. — Последнее слово он произнес по слогам, словно хотел подчеркнуть его особую важность.

Дрого не знал, что и ответить.

— Со дня на день я могу отсюда уехать, — продолжал Просдочимо. — Если бы не господин полковник, который не хочет со мной расстаться… Не понимаю, что тут смешного?

В полумраке подвала действительно раздалось придушенное хихиканье троих подмастерьев, которые с преувеличенным усердием низко склонились над шитьем. Старичок же продолжал писать, ни на кого не обращая внимания.

— Чего смеетесь-то? — переспросил Просдочимо. — Очень уж вы шустрые. Рано или поздно сами это поймете.

— Действительно, — поддержал его Дрого, — ничего смешного не вижу…

— Дураки, — сказал портной. — Что с них взять?

В этот момент на лестнице послышались шаги, и в дверях показался солдат. Просдочимо вызывали наверх, к начальнику вещевого склада.

— Извините, господин лейтенант, — сказал портной. — Служба есть служба. Через несколько минут вернусь. — С этими словами он стал подниматься по лестнице за солдатом.

Дрого, решив подождать его, сел. После ухода начальника трое подмастерьев прекратили работу. Старичок оторвал наконец взгляд от своих бумаг, поднялся и хромая подошел к Джованни.

— Слыхали? — спросил он, многозначительно кивнув на дверь. — Слыхали? А знаете, господин лейтенант, сколько уже лет он здесь, в крепости?

— Откуда ж мне знать?

— Пятнадцать, господин лейтенант, пятнадцать проклятущих лет, а все твердит одно и то же: я здесь временно, не сегодня завтра…

Один из подмастерьев что-то пробурчал. По-видимому, эта история была постоянным предметом их насмешек. Но старичок даже не глянул в ту сторону.

— А сам никогда с места не сдвинется, — сказал он. — И Просдочимо, и наш комендант, господин полковник, и многие другие останутся здесь, пока не подохнут. Это уже какая-то болезнь. Смотрите, господин лейтенант, вы еще новичок, только приехали, смотрите, а то поздно будет…

— Не понимаю…

— Уезжайте отсюда как можно скорее, пока не заразились их манией.

— Я здесь всего на четыре месяца, — сказал Дрого, — и не имею ни малейшего желания задерживаться.

Но старичок не унимался:

— Берегитесь, господин лейтенант. Все началось с полковника Филиморе. «Готовятся важные события», — говорил он. Я прекрасно помню: это было лет восемнадцать назад. Да-да, «события» — именно так он и говорил. Его слова. Вбил себе в голову, что крепость — бог весть какой важный объект, куда важней, чем все остальные, а в городе просто ничего не понимают. — Старичок говорил медленно, замолкая чуть не после каждого слова. — Вбил, понимаете, себе в голову, что крепость — важнейший объект и тут обязательно должно что-то произойти.

Дрого улыбнулся:

— Должно что-то произойти? Война, что ли?

— Кто его знает, может, и война.

— Нашествие из пустыни?

— Не иначе как из пустыни, — подтвердил старичок.

— Но кто, кто же может оттуда напасть?

— А я почем знаю? Ясное дело, никто. Но господин полковник изучил карты и говорит, что есть еще татары — остатки древнего войска, — и они где-то там бродят.

В полутьме подвала послышалось дурацкое хихиканье подмастерьев.

— Вот они их и ждут, — продолжал старичок. — Послушать господина полковника, господина капитана Стиционе, господина капитана Ортица, господина подполковника, так каждый год может что-то случиться. Будут твердить одно и то же, одно и то же, пока их не уволят на пенсию. — Старичок, замолчав, склонил голову к плечу, словно прислушивался. — Кажется, кто-то идет.

Но было совсем тихо.

— Я ничего не слышу, — сказал Дрого.

— Вот и Просдочимо, — снова заговорил старичок, — ведь простой сержант, полковой портной — а туда же, заодно с ними. Тоже ждет. Уже пятнадцать лет… Но вы, господин лейтенант, вижу, мне не верите. Молчите, а сами думаете, мол, чепуха все это. — И добавил почти умоляюще: — Послушайте меня, будьте осторожны. Ни за что не поддавайтесь, не то навсегда останетесь здесь, вы только в глаза ему посмотрите…