Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия - Дэвид Гребер

дочерей из местных влиятельных семей; жены-малагасийки, а очень скоро – и полноценные семьи были также у многих колонистов (которые почти все были мужчины). Однако с течением времени они оказались втянуты в местную политику, что провоцировало поведение, которое даже иные свидетели из французов описывали как «отвратительную жесткость» [25]. Вскоре местное население было настроено по отношению к ним решительно враждебно, так что малагасийская их родня сама уже нуждалась в защите. Но как только на сцене появились француженки, колонисты немедленно оставили эту родню – с самыми ужасными для них же последствиями.

Конец колонии наступил, когда в 1674 году в гавани потерпело крушение судно с молодыми женщинами, направлявшееся в Бурбон на Реюньоне. Женщины убедили губернатора разрешить им выходить замуж за колонистов; в свою очередь, малагасийские жены предали колонистов во власть местных воин, в результате чего около сотни изменников были убиты во время брачных торжеств. Уцелевшие вскоре покинули остров, заклепав запальные отверстия пушек и подпалив склады [26].

С учетом этой печальной истории сказать, что пиратам удавалось лучше, чем предшествующим переселенцам из Европы, завоевывать признание у своих малагасийских соседей, пожалуй, значит – сказать не так уж много. Однако в то же время становится ясно, что пираты всё же имели некоторые преимущества перед своими соотечественниками. Прежде всего, в их распоряжении фактически были предметы восточной роскоши для умиротворения местных союзников, причем нередко в значительных количествах. Во-вторых, отвергнув столь решительно социальные и политические устои своей родины, они были готовы к полной интеграции. Спустя недолгое время иностранные наблюдатели отмечают, что малагасийские женщины в порту Сент-Мари «одеты в самые роскошные индийские материалы, расшитые золотом и серебром, носят золотые цепочки, браслеты и даже бриллианты немалой ценности» [27]. Болдридж сам женился на местной и, видимо, усыновил нескольких детей. Многие пираты, судя по всему, обосновались на острове, что называется, на века и сделались, по сути, малагасийцами – или, если быть точнее, приняли традиционную роль инородцев-полукровок, «внутренних иноземцев», как их можно было бы назвать, способных быть посредниками с пришлыми торговцами и хорошо известных в этой части побережья.

Однако путь к тому не всегда был гладким, и в этом смысле судьба самого Болдриджа показательна. Поскольку его торговые операции на Сент-Мари законны были по крайней мере лишь наполовину – в 1690-е годы, на протяжении почти всего десятилетия, законодательства, запрещающего торговать с изгоями, еще не было – он ощущал тот самый прессинг из пределов своей родины, что вдохновлял на самые отвратительные поступки ранних европейских торговцев. По его собственным позднейшим воспоминаниям, он основал на острове факторию и сделал ее убежищем для всех укрывающихся от непрерывных междоусобных столкновений, набегов и ответных вылазок, которыми особенно отличалась жизнь на материке; после же, при поддержке спасенных им беженцев, он устраивал свои собственные набеги с целью захвата пленников, чтобы выменять на них плененных родственников его союзников. Между делом, разумеется, иных пленников продавали на торговые суда, регулярно прибывавшие сюда с Манхэттена. Как представляется, количество их никогда не было столь велико, чтобы удовлетворить Филлипса – там, в Нью-Йорке. Переписка Болдриджа с его патроном, часть которой сохранилась, обильно приправлена возмущенными упреками в скромном количестве и худом качестве тех рабов, которых ему удавалось поставлять.

Несмотря на бесконечные жалобы, в действительности в город поступало, судя по всему, немало рабов-малагасийцев. В пользу этого свидетельствует следующий факт: когда в 1741 году власти Нью-Йорка раскрыли в городе то, что посчитали сетью готовящих восстание революционных ячеек, организованной по принципу языковой общности, то обнаружили, что наиболее заметная часть заговорщиков говорит на языках Западной Африки (фанти, папа и игбо), на ирландском и малагасийском [28].

Филлипс усилил давление на сотрудника, когда узнал о том, что на Маврикии и Реюньоне собираются завести сахарные плантации – готовый рынок поблизости. Не совсем ясно, что у него было на Болдриджа, но очевидно нечто серьезное, поскольку в 1697 году старого пирата удалось довести до акта самоубийственного предательства: он заманил несколько десятков своих малагасийских союзников, «мужчин, женщин и детей», на торговое судно и в цепях отправил их за океан [29]. Когда это стало известно, вожди местных кланов, по-видимому, решили, что их радушный прием употребили во зло, и спустя несколько месяцев предприняли общую атаку на порт Сент-Мари и пиратские поселения на материке. На Сент-Мари была разрушена крепость, трем десяткам или около того пиратов перерезали глотки: спастись в море удалось лишь горстке. Похоже, что на материке пиратам было легче отбиться от нападавших (которые, возможно, просто пытались донести предостережение): в некоторых случаях их действительно смогли предупредить, а по крайней мере в одном (речь идет, должно быть, о самом крупном портовом городе Амбонавула, позже Фульпуэнт) – малагасийские союзники даже были готовы их защищать [30].

Болдриджу повезло. Во время нападения туземцев он был в отъезде на Маврикии; проведав о том, что произошло, он немедленно отправился в Америку. Спустя шесть месяцев его сменил другой коммерческий агент, некто Эдвард Уолш; вскоре после того снова появились сообщения о процветающем городе на острове, приютившем сотни флибустьеров. Крепость всё же так и не была отстроена заново. Торговля рабами на острове Сент-Мари прекратилась. Но и торговля награбленным сильно затруднилась: всемирная слава Эвери, позже капитана Кидда (который также имел базу на Сент-Мари), со временем подвигла власти в Лондоне и Нью-Йорке на более решительные действия. Снабжение преступников объявили вне закона, была осуществлена в большей степени символическая карательная экспедиция (обнаружить пиратов тогда не удалось). К тому времени большинство пиратов проживало уже на материке, и отношения их с малагасийскими хозяевами, судя по всему, изменились [31].

Настоящая Либерталия I. Амбонавула

Итак, в 1697 году поселенцы-пираты чуть было не разделили судьбу всех предшествующих и несостоявшихся колонистов-европейцев на этом острове. Выжить поселенцам позволили лишь хорошие отношения с их малагасийскими соседями на материке. Перемены в отношении к работорговцам были особенно драматичными. Вместо того, чтобы участвовать в работорговле, пираты в итоге фактически обороняли от нее побережье напротив острова Сент-Мари, поскольку открытое нападение на суда работорговцев или завладение ими исподтишка (часто при потворстве команды, которая таким образом сама становилась вне закона) сделалось для них основным способом приобретения новых кораблей. Это обстоятельство, а также страх перед новыми мятежами, кажется, имели следствием серьезные перемены в отношении пиратов к конфликтам. В то время как люди вроде Болдриджа наживались на местных беспорядках (в ходе которых появлялись пленные) и славились умением их разжигать, пираты, согласно сведениям капитана Джонсона, постепенно осознали, что в их интересах вести себя противоположным образом.

Во «Всеобщей истории грабежей