Дом с витражом - Галина Щербакова

Оля лежала на гипотенузной доске, а Зойка брызгала ей в лицо водой прямо изо рта.

Игорь стоял, раскачиваясь на носках. Максим, у которого на плече висели все их сумки, закричал Вере:

– Мы же опаздываем на поезд! А у этой кретинки обморок!

– Ну не знаю, – сдалась Зойка, – я вам не врач. Как умею, так не помогает. Зовите «скорую».

Здесь была хорошая больница. Медики вытаскивали из смерти шахтеров, засыпанных в лаве, по частям собирали пьяных мотоциклистов, по первому взгляду определяли, чем бит был человек в драке и о какой грунт «провозили» его физиономию.

Случай с Олей оказался нетипичным. Было кровоизлияние в мозг, и был удар затылком. Не было только ясности в последовательности. Били ли девочку? А если да, то кто? Рядом ведь стоял брат. Он-то положил ее на доску и соседку вызвал… Но никого другого ведь не было?… Милиционер сказал:

– Я стоял, курил, кто-то закричал… Но вполне могла и кошка… Она ж, зараза, может замяукать совсем как дите… Такое артистичное животное.

Все карты путала Верка. Она как полоумная кричала:

– Это Игорь! Игорь! Он же деньги украл! А она их у него нашла. Я ее крик слышала.

Уже приехали их родители – Володя и Нина Сергеевна. Они привезли справку – опять же Игорь по телефону об этом попросил, – что у Оли была-таки юношеская гипертония и временами давление поднималось очень высокое, тогда ей делали уколы, но врачи обещали: пройдет время, перерастет.

– Как ты можешь? – кричала на Веру Нина Сергеевна. – Думать такое на Игоря? Ты просто фашистка! Он же объяснил тебе все про деньги…

Следователь, которому пришлось по долгу этим заниматься, был очень старый человек. Он любил повторять:

– Не знаю, как кто… А я в жизни видел все… Ты мне про любое скажи, и я тебе отвечу: видел… Нет, не в смысле стран там или произведений искусства. Этого я как раз – ничего! Одну Болгарию, и то на войне… Я в другом смысле – человеческой подлости, которая уже преступление… Это я все видел!

Следователь, не отрываясь, смотрел на Игоря, и саднило у него на душе, саднило. От ощущения полного непонимания и какой-то парализующей безысходности.

– Я взял деньги сразу, еще утром, когда заносил сумки, – четко, спокойно говорил Игорь. – Во-первых, они не наши, а наших родителей… Следовательно, им решать, как с ними поступать… Мне была отвратительна мысль о дележе сразу после похорон… А все шло к тому… Вера просто умом из-за них тронулась… Вот я и молчал… Вы говорите, Зоя видела… Да, она вошла, а я доставал деньги… Она как раз собиралась ехать все оформлять для похорон… Сказал – никому не говорите? Ну сказал, наверное, с юмором… А народ в милицию; я повернул назад, когда Вера привела эту тучу… Оля вообще очень впечатлительная: «Скажи, что пошутил, скажи, что пошутил…» А я не шутил… Я хотел отдать папе и тете Наде. Это их деньги… Расписку на двести тысяч? Да, дал… Ну а как же? Это ведь тоже деньги родителей… По праву… Вышел, стоит Оля. Вся взвинченная, в таком состоянии ее уже обычно колют. Она то плачет, то смеется без причины. И снова про деньги. Честно говоря, разозлился. Даже оттолкнул ее, но она не упала. Она потом упала, тогда я к ней кинулся… Понял, что дело серьезное… Синяки? Но она ведь еще раньше прыгнула со стула и проломила доску в полу, наверное, тогда и ударилась и боком, и ногой…

«Заплачь, – мысленно просил старик следователь Игоря. – Заплачь, ты ж еще мальчишка. Ты имеешь право плакать от горя. Заплачь так, чтоб у тебя текли сопли. Заплачь».

Но Игорь был абсолютно спокоен. Абсолютно.

Это мать его горстями пила в коридоре седуксен, а отец сидел и плакал, и у него текли совершенно неэстетичные сопли, о которых мечтал следователь. Хотя думали отец и мать и чувствовали совсем разное. Нина Сергеевна сказала себе четко и сразу: «Одного ребенка уже не спасешь, надо спасать другого». Володя же думал, что Оля одна лежит в морге. Уже ни о чем другом думать он не мог. Он не мог переключить свое сознание и сердце на здорового, ритмично дышащего сына. Он думал, что дочка, такая теплая, ласковая, такая птиченька, родная, такое солнышко, никогда больше… Ничего больше… Спасать Игоря? Но разве это вернет Олю? А если не вернет, то зачем тогда все?

– Идиот, – сказала ему жена.

Интересно повел себя Максим. Он сразу и безоговорочно принял сторону Нины Сергеевны. Это он вспомнил, как неадекватно (именно это слово) вела себя Оля, когда они, в сущности, уже собрались уезжать. Она, как ненормальная, полезла на стул, стала шарить по грязному шкафу, в общем, была не в порядке. Игорь взял деньги? Он поступил абсолютно правильно. Антр ну (именно это слово следователь не понял и все думал: а что оно значит?), так вот, антр ну, Вера, его собственная любимая жена, была уж совсем неадекватна. Она даже на поминки не захотела идти – а их так настойчиво звали и надо было по-человечески пойти, – она просто бегом бежала с кладбища, чтоб искать, искать… Игорь просто гениально (именно это слово) все предвидел и взял инициативу в свои руки. Не их дело делить эти деньги, не их…

– Милый вы мой! Милый! – в слезах шептала ему Нина Сергеевна. – Вы мне теперь сын… Навсегда… Навеки…

Вера же продолжала кричать свое. Почему-то она жила у Воронихи и выла там в голос. Пришлось рассказать всем о дурной Вериной наследственности, об истеричке-матери, от которой не чают отделаться в школе, об отце, который был вообще-то неплохим человеком, но порядочным брюзгой с огромным комплексом неудачника.

Все эти разговоры не были растянуты во времени. От того момента, как Вера повернула назад, прошло всего часов тридцать – тридцать пять.

Было утро. Следователь пришел на работу и написал на папке: «В архив». Ночью он понял, что брат убил сестру не тогда, когда толкнул ее и она упала. Она умерла, когда прыгнула со стула, оперлась рукой на пачку денег под пушистым свитером брата. Не поняла девочка глубокого смысла его поступка. А поняла все как есть. И начался в ней бег времени, который существует в каждом из нас. И финиш этого бега известен. И что делать в таких случаях? Кого судить? Хорошо бы этого мальчика без слез, да недоказуемо. Нету фактов. И тут следователь вдруг понял, что он не все в жизни видел. Что этот мальчик у него первый раз. И что он его не понимает и не поймет никогда. Но даже не в этом дело. Он его и не чувствует. А ведь в каждом человеке намешано все про все, и он сам, бывало, матерых уголовников потрохами, какими-то придушенными на корню личными пороками чувствовал, будто сам он грабитель-громила. Тут же – полная пустота. Терра инкогнита. Это одно из немногих ненаших выражений, которое следователь знал.

Олю хоронили рядом с дедушкой и бабушкой. Так настоял Володя. Откуда у него что взялось – плакал, плакал, а потом стал как железный, – только тут хоронить и все.

– И меня тут, – кричал, – я в этой же земле. С ними!

Нина Сергеевна, узнав, что для Игоря нет опасности, дала наконец волю горю. И плакала, и сознание теряла, и все как полагается на похоронах.

Зоя снова все взяла в свои руки, только на этот раз были и музыка, и цветы, и даже какие-то школьники с венками.

Народу собралось тьма. Для крохотного городка, едва выбившегося из поселка, – событие. Начальство, которое знало место работы Володи, дало много машин и большой автобус.

Поминки устроили тоже у Зои. Для этого пришлось трактором поставить крыльцо на место и разгрести строительный мусор. Негодный для жизни дом для поминок оказался в самый раз, хорошо, что Зоя еще не успела перестроить его окончательно. Люди сидели в комнатах по отдельности. Согласно положению. В одной – родители, Игорь, Максим и начальство. В другой – Зоя со своей компанией. В третьей – ранг пониже во главе с милиционером. И так далее. Никто ни с кем не смешивался, и разговор шел в каждой комнате свой, соответственный. Воронихе и старикам наливали прямо в прихожей.

Веры на поминках не было.

Стояла она на кладбище рядом с гробом, глаз от Оли не отрывала, даже страшно делалось. Сколько ж это можно в закрытые глаза мертвого человека смотреть? Что там увидишь? Что? А потом исчезла. Никто не знал ни когда, ни куда…

Но что возьмешь с психопатки? Они ведь непредсказуемы… То ищут, то бросают, то плачут, то смеются… То уходят, то возвращаются…

«Найдется в конце концов… Куда ей деться? Не в Сицилии живем…» – это сказал милиционер. Он не любил Сицилию за то, что та породила мафию… И любил на эту тему поговорить.