Золотой теленок - Илья Ильф

Удовлетворившись беглым осмотром, человек в сандалиях подхватил чемодан и влез в белый тропический вагон трамвая, доставивший его на другой конец города-к Восточному вокзалу. Здесь его действия были прямо противоположны тому, что он проделал только что на Приморском вокзале. Он сдал свой чемодан на хранение и получил квитанцию от великого багажного смотрителя.

Совершив эти странные эволюции, хозяин чемодана покинул вокзал как раз в то время, когда на улицах уже появились наиболее примерные служащие. Он вмешался в их нестройные колонны, после чего костюм его потерял всякую оригинальность. Человек в сандалиях был служащим, а служащие в Черноморске почти все одевались по неписаной моде: ночная рубашка с закатанными выше локтей рукавами, легкие сиротские брюки, те же сандалии или парусиновые туфли. Никто не носил шляп и картузов. Изредка только попадалась кепка, а чаще всего черные, дыбом поднятые патлы, а еще чаще, как дыня на баштане, мерцала загоревшая от солнца лысина, на которой очень хотелось написать, химическим карандашом какое-нибудь слово.

Учреждение, в котором служил человек в сандалиях, называлось "Геркулес" и помещалось в бывшей гостинице. Вертящаяся стеклянная дверь с медными пароходными поручнями втолкнула его в большой вестибюль из розового мрамора. В заземленном лифте помещалось бюро справок. Оттуда уже выглядывало смеющееся женское лицо. Пробежав по инерции несколько шагов, вошедший остановился перед стариком швейцаром в фуражке с золотым зигзагом на околыше и молодецким голосом спросил:

-- Ну что, старик, в крематорий пора?

-- Пора, батюшка, - ответил швейцар, радостно улыбаясь, -в наш советский колумбарий.

Он даже взмахнул руками. На его добром лице отразилась полная готовность хоть сейчас, предаться огненному погребению.

В Черноморске собирались строить крематорий с соответствующим помещением для гробовых урн, то есть колумбарием, и это новшество со стороны кладбищенского подотдела почему-то очень веселило граждан. Может быть, смешили их новые слова-крематорий и колумбарий, а может быть, особенно забавляла их самая мысль о том, что человека можно сжечь, как полено, -- но только они приставали ко всем старикам и старухам в трамваях и на улицах с криками: "Ты куда, старушка, прешься? В крематорий торопишься? " Или: "Пропустите старичка вперед, ему в крематорий пора". И удивительное дело, идея огненного погребения старикам очень понравилась, так что веселые шутки вызывали у них полное одобрение. И вообще разговоры о смерти, считавшиеся до сих пор неудобными и невежливыми, стали котироваться в Черноморске наравне с анекдотами из еврейской и кавказской жизни и вызывали всеобщий интерес.

Обогнув помещавшуюся в начале лестницы голую мраморную девушку, которая держала в поднятой руке электрический факел, и с неудовольствием взглянув на плакат: "Чистка "Геркулесе" начинается. Долой заговор молчания и круговую поруку", служащий поднялся на второй этаж. Он работали финансовосчетном отделе. До начала занятий оставалось еще пятнадцать минут, но за своими столами уже сидели Сахарков, Дрейфус, Тезоименицкий, Музыкант, Чеважевская, Кукушкинд, Борисохлебский и Лапидусмладший. Чистки они нисколько не боялись, в чем не; однократно заверяли друг друга, нов последнее время почему-то стали приходить на службу как можно раньше. Пользуясь немногими минутами свободного времени, они шумно переговаривались между собой. Голоса их гудели в огромном зале, который в былое время был гостиничным рестораном. Об этом напоминали потолок в резных дубовых кессонах и расписные стены, где с ужасающими улыбками кувыркались менады, наяды и дриады.

-- Вы слышали новость, Корейко? -- спросил вошедшего Лапидус-младший. -- Неужели не слышали? Ну? Вы будете поражены.

-- Какая новость?.. Здравствуйте, товарищи! -- произнес Корейко. - Здравствуйте, Анна Васильевна!

-- Вы даже себе представить не можете! -- с удовольствием сказал Лапидус-младший. -- Бухгалтер Берлага попал в сумасшедший дом.

-- Да что вы говорите? Берлага? Ведь он же нормальнейший человек!

-- До вчерашнего дня был нормальнейший, а с сегодняшнего дня стал ненормальнейшим, - вступил в разговор Борисохлебский. -- Это факт. Мне звонил его шурин. У Берлаги серьезнейшее психическое заболевание, расстройство пяточного нерва.

-- Надо только удивляться, что у нас у всех нет еще расстройства этого нерва, - зловеще заметил старик Кукушкинд, глядя на сослуживцев сквозь овальные никелированные очки.

-- Не каркайте, -- сказала Чеважевская. -- Вечно он тоску наводит.

-- Все-таки жалко Берлагу, - отозвался Дрейфус, повернувшись на своем винтовом табурете лицом к обществу.

Общество молчаливо согласилось с Дрейфусом. Один только Лапидус-младший загадочно усмехнулся. Разговор перешел на тему о поведении душевнобольных; заговорили о маньяках, рассказано было несколько историй про знаменитых сумасшедших.

-- Вот у меня, -- воскликнул Сахарков, -- был сумасшедший дядя, который воображал себя одновременно Авраамом, Исааком и Иаковом! Представляете себе, какой шум он поднимал!

-- Надо только удивляться, - жестяным голосом сказал старик Кукушкинд, неторопливо протирая очки полой пиджака, -надо только удивляться, что мы все еще не вообразили себя Авраамом, -- старик засопел. - Исааком...

-- И Иаковом? -- насмешливо спросил Сахарков.

-- Да! И Яковом! - внезапно завизжал Кукушкинд. - И Яковом! Именно Яковом. Живешь в такое нервное время... Вот когда я работал в банкирской конторе "Сикоморский и Цесаревич", тогда не было никакой чистки.

При слове "чистка" Лапидус-младший встрепенулся, взял Корейко об руку и увел его к громадному окну, на котором разноцветными стеклышками были выложены два готических рыцаря.

-- Самого интересного про Берлагу вы еще не знаете, зашептал он. - Берлага здоров, как бык.

-- Как? Значит, он не в сумасшедшем доме?

-- Нет, в сумасшедшем. Лапидус тонко улыбнулся.

-- В этом весь трюк: Он просто испугался чистки и решил пересидеть тревожное время. Притворился сумасшедшим. Сейчас он, наверно, рычит и хохочет. Вот ловкач! Даже завидно!

-- У него, что же, родители не в порядке? Торговцы? Чуждый элемент?

-- Да и родители не в порядке и сам он, между нами говоря, имел аптеку. Кто же мог знать, что будет революция? Люди устраивались, как могли, кто имел аптеку, а кто даже фабрику. Я лично не вижу в этом ничего плохого. Кто мог знать?

-- Надо было знать, -- холодно сказал Корейко.

-- Вот я и говорю, -- быстро подхватил Лапидус, - таким не место в советском учреждении.

И, посмотрев на Корейко расширенными глазами, он удалился к своему столу.

Зал уже наполнился служащими, из ящиков были вынуты эластичные металлические линейки, отсвечивающие селедочным серебром, счеты с пальмовыми косточками, толстые книги, разграфленные розовыми и голубыми линиями, и множество прочей мелкой и крупной канцелярской утвари. Тезоименицкий сорвал с календаря вчерашний листок, -- начался новый день, и кто-то из служащих уже впился молодыми зубами в длинный бутерброд с бараньим паштетом.

Уселся за свой стол и Корейко. Утвердив загорелые локти на письменном столе, он принялся вносить записи в контокоррентную книгу.

Александр Иванович Корейко, один из ничтожнейших служащих "Геркулеса", был человек в последнем приступе молодости -- ему было тридцать восемь лет. На красном сургучном лице сидели желтые пшеничные брови и белые глаза. Английские усики цветом тоже походили на созревший злак. Лицо его казалось бы совсем молодым, если бы не грубые ефрейторские складки, пересекавшие щеки и шею. На службе Александр Иванович вел себя как сверхсрочный солдат: не рассуждал, был исполнителен, трудолюбив, искателен и туповат.

-- Робкий он какой-то, - говорил о нем начальник финсчета, -- какой-то уж слишком приниженный, преданный какой-то чересчур. Только объявят подписку на заем, как он уже лезет со своим месячным окладом. Первым подписывается-- А весь оклад-то -- сорок шесть рублей. Хотел бы я знать, как он существует на эти деньги...

Была у Александра Ивановича удивительная особенность. Он мгновенно умножал и делил в уме большие трехзначные и четырехзначные числа. Но это не освободило Корейко от репутации туповатого парня.

-- Слушайте, Александр Иванович, - спрашивал сосед, -сколько будет восемьсот тридцать шесть на четыреста двадцать три?

-- Триста пятьдесят три тысячи шестьсот двадцать восемь, -- отвечал Корейко, помедлив самую малость.

И сосед не проверял результата умножения, ибо знал, что туповатый Корейко никогда не ошибается.

-- Другой бы на его месте карьеру сделал, - говорили и Сахарков, и Дрейфус, и Тезоименицкий, и Музыкант, и Чеважевская, и Борисохлебский, и Лапидус-младший, и старый дурак Кукушкинд, и даже бежавший в сумасшедший дом бухгалтер Берлага, -- а этот-- шляпа! Всю жизнь будет сидеть на своих сорока шести рублях.