Спасая Амели - Кэти Гольке

Эта молодая женщина, сидевшая напротив, совершенно не походила на мягкую, плывущую по течению Кристину. Рейчел не могла привыкнуть к манере ее поведения.

– Начиная с 1936 года врачам и акушеркам приказано докладывать о детях с генетическими патологиями. Я сама видела этот приказ. Не знаю, было ли поручение доведено до сведения общественности, но это обязательно сделают.

– В чем-то это похоже на евгенику, которой занимаются в Америке, Англии и Шотландии. Ученые ведут различного рода записи и составляют списки семей… на протяжении нескольких поколений. В особо тяжелых случаях рекомендуют стерилизацию. Но по большей части просто наблюдают.

Кристина ответила:

– Сперва они подбадривают родителей. Приглашают их приводить детей в центры для специальных занятий и лечения – такого лечения и реабилитации дома получить невозможно.

– Что ж… может быть, это действительно так. Заботиться об инвалидах, должно быть…

– Но пройдет немного времени… совсем чуть-чуть… и их убьют.

– Кристина!

– Посадят в фургоны, будут возить по городу и травить газом. Или сделают укол. Младенцев они заморят голодом – так дешевле и за один раз можно уничтожить целые палаты. Они все продумали с немецкой педантичностью и аккуратностью, прописали и предусмотрели все неожиданности.

Рейчел вскочила из-за стола, схватила сумочку.

– Я больше не хочу тебя слушать, Кристина. Ты вышла замуж за человека, которого не любишь… и который явно не любит тебя. Мне очень тебя жаль. Герхард, конечно, хам и тебя не заслуживает. Но ты все неправильно поняла. Он же не чудовище.

Подошел с заказом удивленный официант, и Кристина усадила Рейчел на место.

– Danke[13]. – Кристина протянула ему две рейхсмарки.

Официант кивнул, в его глазах зажглась благодарность; он, пятясь, ретировался. Обе молодые женщины отхлебнули суррогатный кофе – черный и крепкий.

Рейчел поморщилась.

– Не понимаю, как вы пьете эту гадость!

Кристина не обратила внимания на насмешку.

– Как только Амели не станет, Герхард найдет способ порвать со мной.

– Кристина…

Рейчел не могла больше этого вынести. Ее сердце болело за подругу. Откровенно говоря, ее вывели из душевного равновесия.

– Герхард – восходящая звезда СС. Священный долг каждого эсэсовца родить и воспитать детей для рейха – генетически совершенных арийских детей. Для этих целей им нужны генетически совершенные арийские жены.

– Но нет никаких доказательств того, что глухота – наследственное заболевание. Нет причин так полагать…

– Нацисты думают иначе. Они верят, что это невозможно, если в роду нет патологий или предрасположенности к ним. А подобные несовершенства следует искоренять.

Рейчел задумалась. Это было правдой. От отца она знала, что среди ученых, занимающихся евгеникой, бытует именно такое мнение. И об этом много говорилось на балу.

– Евгенисты рекомендуют стерилизацию, а не уничтожение! И даже в этом случае нет закона, предписывающего стерилизовать людей, у которых дети-инвалиды.

– В Америке нет. Пока нет.

– А здесь? Ты хочешь сказать, что в Германии есть такой закон?

– Гитлер меняет законы в угоду своим грандиозным планам. – Кристина наклонилась ближе к подруге, понизив голос до шепота и сделав вид, будто рассматривает пирожное Рейчел. – И даже если он не отдает приказ прямо, то действует через своих доверенных – все делается так, чтобы казалось, будто все происходит во благо отечества.

Рейчел откинулась назад. «А если все эти разговоры о создании господствующей нордической расы не просто болтовня, не просто надежды и фантазии мечтателей? А если они все-таки намерены увеличить количество тех, кто обладает этими качествами, и сократить число тех, кто ими не обладает? А если…»

– Как только Герхард от меня избавится, он сможет на законных основаниях жениться повторно… – у Кристины дернулся глаз, – на более подходящей кандидатуре. А пока он волен передавать по наследству свои гены, выполняя долг перед отечеством с проститутками, которые, по мнению рейха, подходят для этих целей.

– Уверена, ты ошибаешься. Должно существовать иное объяснение.

Рейчел ушам своим не верила. Она даже не осознавала, что защищает Герхарда.

Кристина сняла серый шелковый шарф, и взору ее подруги открылась цепочка багровых синяков на шее, а ниже ключицы – четкий след большого пальца.

– Это не жемчужное колье. – На этот раз слез не было. – Как считаешь, это ожерелье для женщины, которой дорожат? – Она вновь спрятала синяки под шарфом.

Рейчел не могла дышать. Кристина опять схватила ее за пальцы.

– Забери Амели, молю тебя! Увези ее с собой в Америку.

Рейчел ворочалась в постели. После встречи с Кристиной она так и не смогла заснуть. Закрыла глаза и в двадцатый раз стала убеждать себя в том, что не хочет брать с собой Амели. Что ей известно о том, как воспитывать, да и просто общаться с глухим ребенком? Сама Рейчел даже не решила еще, хочет ли она выйти замуж – и захочет ли вообще когда-нибудь. Не говоря уже о том, что ей не позволят вывезти из Германии чужого ребенка. Особенно когда его отец – штурмбаннфюрер СС Герхард Шлик.

Рейчел села, сунула ноги в сандалии. Больше всего ей хотелось вернуться в Нью-Йорк, начать карьеру в «Кемпбелл-плейхаусе» и не оглядываться назад. Она четыре года грызла гранит науки, чтобы этого добиться. Небольшое, но все же достижение, возможность проникнуть в театральные круги Нью-Йорка – это чудо… и за эту возможность нужно хвататься обеими руками.

Ей хотелось забыть о Кристине, о ее бреднях, забыть самодовольного хама Герхарда, забыть дикие обвинения, брошенные Джейсоном Янгом. Рейчел отчаянно надеялась, что ее отец не ступил на скользкую с моральной и этической точки зрения дорожку, иначе ему не свернуть, не устоять, не очистить душу.

Но она пообещала Кристине подумать о том, чтобы забрать Амели в Нью-Йорк. И не обманула – думала об этом почти неделю.

Рейчел позвонила и заказала кофе в номер, впервые радуясь тому, что немцы любят крепкий кофе – точнее суррогат, который в последнее время называли кофе.

И хорошо, что ее отец был в отъезде. Если бы он был рядом, Рейчел, наверное, обратилась бы к нему, доверилась, попросила совета, даже вопреки здравому смыслу. Ей было неприятно отношение ее отца к Герхарду и то, как он холодно отмахивался от проблем Кристины. Такое поведение невольно внушало сомнения в искренности отцовских советов и даже вызывало вопросы по поводу мотивов, которые им двигали. Но кому еще Рейчел могла довериться?

Вероятно, отец прав. Вероятно, у Кристины слишком разыгралось воображение. В любом случае, на следующей неделе он возвращается. Остается только ждать.

Никто не ограничивал походы Рейчел по магазинам и театрам, поэтому в эти дни она вовсю пользовалась свободой: посещала лучшие магазины Берлина и современные театры, славившиеся экспериментальными постановками, – этих культурных заведений не одобрял отец девушки и официально осуждал рейх, но они тем не менее процветали. В день возвращения профессора Рейчел собиралась отправиться на оперу Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры», которую давали в Немецкой опере. Она была уверена, что отец одобрит ее выбор.

К сожалению, ее любимые магазины были закрыты – еврейские лавочки, отмеченные шестиконечными желтыми звездами, скорбно смотрели на улицу пустыми витринами и пестрели надписями, которые запрещали немцам совершать здесь покупки – не говоря уже о том, что в них нечего было продавать. Соответственно, самим евреям было запрещено совершать покупки в нееврейских магазинах, есть в нееврейских кафе, покупать продукты у нееврейских лоточников – повсюду виднелись знаки «Juden verboten»[14].

Рейчел достала из гардероба синий саржевый костюм, задаваясь вопросом: а где, собственно, разрешено покупать продукты евреям? Где им можно есть? Для них вообще что-нибудь осталось? Отец велел ей не лезть в чужое дело, не задавать вопросов, не высказывать своего мнения.

– Ты не в Америке, – напомнил он. – Сейчас здесь все зыбко, царит напряжение. Ты же не хочешь, чтобы о тебе создалось неверное впечатление? – Он едва заметно улыбнулся. – Или затеять международный скандал?

Насколько Рейчел могла судить, она была не в Германии – по крайней мере, не в той Германии, какую помнила с детства. Нынешняя Германия была наводнена эсэсовцами в черных блестящих сапогах, офицерами гестапо с мрачными лицами, а также подростками из гитлерюгенда в коричневых рубашках, марширующими гусиным шагом, – энергичными, суровыми, наводящими ужас. И Рейчел знала, что отец не шутит; он предупреждал, приказывал. Причин ни того, ни другого Рейчел не понимала. Ей хотелось вернуться домой.

Пятница, первое сентября, выдалась серой и сумрачной. Сонное ленивое утро Рейчел в семь часов было резко прервано выступлением рейхсканцлера Адольфа Гитлера, который объявил, что в четыре часа утра немецкие войска пересекли польскую границу и перешли в «контрнаступление».