Жизнь Микеланджело - Ромен Роллан

Помимо усталости, помимо тревог, еще и родные докучали Микеланджело своими беззастенчивыми требованиями. Вся семья сидела у него на шее, злоупотребляла его добротой, старалась выжать последние соки из своего знаменитого родича. Отец вечно плакался, вечно сетовал на отсутствие денег. И Микеланджело, сам истерзанный и угнетенный, должен был еще утешать старика.

«Не волнуйтесь, бывают беды страшнее… Пока у меня хоть что-то есть, я не допущу, чтобы Вы терпели недостаток… Пусть даже у Вас отнимут все, – пока я жив, Вы ни в чем не будете нуждаться… Я предпочту быть последним бедняком и знать, что Вы живы, чем быть богачом и потерять Вас… Довольствуйтесь тем, что Вы сыты, и не огорчайтесь, что не окружены тем почетом, которым пользуются прочие; живите во Христе, как я живу здесь, – бедно и честно. Я очень несчастлив и не забочусь ни о жизни, ни о почестях, ни о чем мирском – я живу в тяжких трудах и постоянной тревоге. Вот уже пятнадцать лет, как я не знаю ни одной спокойной минуты; я всегда Вам помогал, а Вы никогда этого не ценили и не понимали. Господь да простит нам всем! А я и впредь готов, до конца дней своих, поступать так же, только бы хватило сил!»[103]

Все три брата безбожно злоупотребляли его великодушием. Они считали, что он обязан давать им деньги, обязан помочь им выбиться в люди; без зазрения совести растрачивали они небольшой капитал, который он скопил себе во Флоренции, приезжали я неделями гостили у него в Риме. Буонаррото и Джовансимоне уговорили художника купить им торговое предприятие, Джисмондо – землю в окрестностях Флоренции. И все это принималось без всякой благодарности, словно полагающееся по праву. Микеланджело понимал, что братья грабят его, но из гордости терпел. Однако милые братцы не ограничивались этим. Они беспутничали и в отсутствие Микеланджело дурно обращались с отцом. Тогда Микеланджело разражался в своих письмах неистовыми угрозами. Он распекал братьев, как испорченных мальчишек, которых надо учить плеткой. Он бы убил их!

«Джовансимоне,[104]

Говорят, что хороший человек становится лучше, когда ему делаешь добро, но если делаешь добро дурному, он становится только хуже. Вот уже много лет как я пытаюсь добрым словом и хорошим к тебе отношением вернуть тебя на путь истины, желая, чтобы ты жил в ладу с отцом и всеми нами. Но ты с каждым днем становишься все несносней… Многое мог бы я тебе сказать, да не хочется тратить слов попусту. Чтобы раз и навсегда покончить с этим, запомни твердо: у тебя ничего своего нет; я тебя кормлю и одеваю, как это велит господь, потому что считал тебя своим братом наравне с другими. Но теперь я вижу, что ты не брат мне, иначе ты не стал бы угрожать отцу. Ты ничем не лучше скотины, и как со скотом я и буду обращаться с тобой. Знай, кто видит, что отцу его угрожают или дурно обращаются с ним, тот обязан защищать его собственной грудью… Но хватит об этом!.. Повторяю, у тебя ничего своего нет, и если до меня дойдет еще хоть одна жалоба, я приеду и покажу тебе, как проматывать добро и грозиться поджечь дом и имение, которые не тобою нажиты; слишком ты много о себе возомнил. Берегись, как бы тебе тогда не заплакать кровавыми слезами и не раскаяться в своей самонадеянности… Но если ты постараешься исправиться, будешь уважать и почитать отца, я помогу тебе, как помог другим братьям, и в скором времени постараюсь приобрести тебе лавку, и неплохую. А не хочешь, пеняй на себя, я приеду и так с тобой разделаюсь, что ты сразу поймешь, какая тебе цена и кто ты таков… Довольно. Не дожидайся, чтобы я от слов перешел к делу.

Еще несколько строк. Вот уже двенадцать лет, как я скитаюсь по всей Италии, терплю всяческие унижения и нужду, изнуряю свое тело непосильной работой, подвергаю свою жизнь тысяче опасностей – и все ради семьи. И теперь, когда мне, наконец, хоть немного удалось поднять наш дом, ты решил, что вправе за один час разрушить все то, что я создавал столько лет и такими трудами!.. Клянусь телом Христовым, не бывать этому! Я и с тысячью таких, как ты, управлюсь, если потребуется. Поэтому будь благоразумен и не испытывай терпения человека, у которого кровь погорячее, чем у тебя!»[105]

Потом наступила очередь Джисмондо:

«Жизнь моя здесь самая горькая, я совсем выбился из сил. Друзей у меня никого нет, да они мне и не нужны… Сейчас я хоть ем досыта, а еще недавно не мог себе и этого позволить. Так что не причиняйте мне новых огорчений; еще немного, и я не вынесу».[106]

Наконец, третий брат, Буонаррото, служивший в торговом доме Строцци и много раз получавший от Микеланджело крупные суммы, нагло требует денег, утверждая, что истратил на него больше, чем получил.

«Хотел бы я знать, откуда у тебя эти деньги, неблагодарный! – пишет ему Микеланджело. – Хотел бы я знать, берешь ли ты в расчет те двести двадцать восемь дукатов, которые вы у меня взяли из банка Санта-Мария-Нуова, и те сотни дукатов, которые я посылал домой; а сколько трудов и забот стоило мне содержать вас всех! Хотел бы я знать, берешь ли ты все это в расчет? Если бы у тебя достало ума и совести, ты не говорил бы: «Я истратил на тебя столько-то из своих денег» и не приставал бы ко мне со своими делами, а вспомнил все, что я для вас сделал. Ты сказал бы: «Микеланджело сам помнит, что он нам писал; если же он теперь медлит, значит что-то ему мешает, – наберемся терпения». Неразумно пришпоривать коня, когда он и без того скачет что есть мочи. Но вы меня не понимали и не понимаете. Бог вам судья! Он своей милостью даровал мне силы, потребные в трудах моих, чтобы я помогал вам. Вы признаете это, когда меня не станет».[107]

С одной стороны, семья, терзавшая Микеланджело своими требованиями, с другой – смертельные враги, следившие за каждым его шагом и заранее предвкушавшие неудачу, – такова была атмосфера неблагодарности и зависти, в которой приходилось жить Микеланджело в эти страшные годы. И не только жить – он творил, совершив тогда героический подвиг Систины! Но чего это ему стоило! Он терял надежду, был близок к тому, чтобы все бросить и бежать без оглядки! Ему казалось, что он умирает.[108] Быть может, он даже желал смерти.

А папа негодовал на его медлительность и упорное нежелание показать свою работу. Оба упрямые и самолюбивые, они сталкивались, как грозовые тучи. «Однажды, – рассказывает Кондиви, – когда Микеланджело, на вопрос Юлия II, скоро ли он, наконец, кончит капеллу, по обыкновению ответил: «Кончу, когда смогу», – папа в ярости стал колотить его своим посохом, приговаривая: «Когда смогу! Когда смогу!» Микеланджело бросился к себе и стал собираться в дорогу. Но Юлий II послал к нему одного из своих приближенных, который вручил художнику пятьсот дукатов, уговаривал забыть обиду и постарался оправдать поступок папы. Микеланджело принял извинения».