Я сам свою жизнь сотворю… Лепестки сакуры. Белый город - Геннадий Вениаминович Кумохин

заранее брал портфель в левую руку и защищался им как щитом, а в правой руке сжимал палку, которой только и можно было отбиться от несносной птицы. И вот, поклевав на помойке остатки от так называемой «сливовицы», наутро сдохли все куры. Все до единой, во главе с петухом.

Только тогда родители поняли, какой опасности они себя подвергали. А наливку отец больше не пытался делать, по крайней мере, еще лет десять.

В первые годы знакомства с Мукачево родители довольно часто бывали на Латорице. Любимым их местом была река, мелкая, быстрая и холодная в своем верхнем течении, в районе санатория «Карпаты». Так стали называть при советской власти замок Берегвар графов Шенборнов, построенный еще в конце 19 века. Мы часто бывали в парке поблизости от замка, но меня, признаюсь, больше манил пруд, с плавающими там у всех на виду карпами. А взрослых скорее привлекла река, вернее ее уединенный противоположный берег, где они приладились устраивать пикники в довольно многочисленной компании.

Но сейчас я вспомнил не эти шумные сборища, а один день с мамой и отцом на Латорице, куда мы добрались, судя по всему, из дома бабушки в Русском, откуда до ближайшего изгиба реки было совсем не далеко. Видимо, я был еще совсем мал, потому что оставался с мамой, а не пошел за отцом, который пытался удить рыбу неподалеку от нас. Летом в баню мы не ходили, и мыться удобнее всего было на реке. Вода здесь, в двадцати с лишним километрах от санатория, была совсем теплая. Да и характер реки сильно изменился. Она уже никуда не торопилась, и ее вода была спокойной и ласковой. Пока мама мыла голову, зайдя поглубже в воду, я плескался на мели у нее на виду. Затем она подошла ко мне и сказала, склонив голову и отжимая волосы руками:

— Ты посмотри, сынок, какой у нас папа красивый! Ему скоро будет сорок лет, он до сих пор выглядит, как мальчик.

Я посмотрел в сторону отца, но ничего особенного в нем не заметил. Папа, как папа. Я всегда его знал таким. Отец, действительно, до старости был стройным и подтянутым. И только много позже у него появилась небольшая округлость в области живота.

Село Русское

Родители мамы перебрались в Закарпатье вслед за своей старшей дочерью, которая вышла замуж за местного жителя. Его звали Николай Брыжак.

Отец у дяди Коли был цыган, а мать — мадьярка, но по паспорту он числился русским. Таков был тогдашний мейнстрим. Тетя Вера, мамина сестра, была высокой, и, судя по старым фотографиям, красивой девушкой. Что заставило ее выйти замуж за маленького, носатого юношу, моложе себя на несколько лет, каким был дядя Коля, оставалось загадкой. У них родилась дочь Надя, моя двоюродная сестра. Я никогда не видел тетю Веру красивой, потому что несколько лет потребления морфия кого угодно превратят в развалину. Это была семейная тайна, о которой не принято было говорить.

Мои дедушка с бабушкой жили в доме зятя в селе Русском. Это был одноэтажный саманный, как большинство в селе, крытый шифером домишко. К тому же разделенный на две части. В одной половине (комнате и кухне) жили мои бабушка Клава и дедушка Тося. Вторая половина, так называемая «Гансина хата», фактически была нежилой. Мне кажется, что Ганся (произносилось по местному наречию с форсированной «г») была сестрой дяди Коли, но куда она девалась, мне не известно. Рядом с домом за невысоким забором был небольшой садик с несколькими овощными грядками, а за сараем и курятником находился довольно большой участок, который засаживали картофелем. Из-за этого участка у стариков постоянно возникали ссоры с соседями справа и слева, которые норовили отхватить у них несколько метров земли, произвольно перенося межу. Участок оканчивался глубокой канавой по которой протекал какой-то вонючий ручеек. Перед домом, который стоял перпендикулярно дороге был еще маленький палисадник с цветущими георгинами — любимыми цветами бабушки.

Асфальтированная дорога, ведущая в Ужгород, проходило прямо через село. Было еще продолжение села на поселковой дороге. Но я туда никогда не ходил. Меня больше привлекала основная дорога. За бабушкиным домом еще через несколько строений проходил мост через небольшую речушку, которая обычно мирно журчала мутноватой водицей. Рядом стояла высокая церковь, как и все культовые сооружения в округе, находящаяся в довольно хорошем состоянии. Колокольный звон извещал прихожан о наступавшем празднике. Бабушка в церковь не ходила, но в углу комнаты у нее всегда стояла иконка с лампадой.

Из детских воспоминаний: утром будит колокольный перезвон, мы выходим с дедушкой на улицу и, прогуливаясь, доходим до моста. Выпал небольшой снежок, и так торжественно припорошил он землю, берег и дома, из труб которых клубится ароматный дымок. Скорее всего, это время Рождества.

Село хоть и называлось Русским, но на самом деле русских там не было. Местные жители, потом я узнал, что их национальность называется «русины», разговаривали на своеобразной смеси нескольких языков. Например, штаны назывались «гати», а город — «варош». Когда я хочу озадачить кого-нибудь из внуков, хвастающихся передо мной знанием английского, я прошу перевести детские дразнилки, которые запомнил сызмальства, гуляя с местными детьми: «бачи, крумпли гарячи» (дядька, картошка гарячая) или «краду, краду комуныцю» (ворую, ворую траву, кажется, клевер).

А вот какую песенку на известную мелодию чешской польки мы пели в хоре в одном из начальных классов:

«Танцуй, танцуй выкруцай, выкруцай.

Лем ми пецьку не зруцай, не зруцай.

Добра пецька на зиму, на зиму.

Нема в хати перину, перину».

Смысл песенки мне, в общем, понятен. Вот, только, что такое «пецька», я не знаю до сих пор. Может быть, это печь?

Находясь у бабушки, я поневоле проникался и особенностями быта и общения селян. Ну, дети, они всегда дети. Непосредственные и наивные. В пять лет я свободно гулял в селе и общался со сверстниками. Когда лет через двадцать моя двоюродная сестра вышла замуж, ее избранником оказался Михаил, с которым я еще мальцом играл в Русском. Бабы в селе, как и все женщины на свете, не всегда между собой ладили. Но вот последним аргументом в споре был такой. Баба нагибается, поднимает подол и показывает свой голый зад — «гузыцю», по-местному. Отвечать больше было нечем, кроме как в ответ продемонстрировать свою пятую точку. После этого спорщицы расходились в разные стороны, вполне собой довольные. Сам был свидетелем такой сшибки характеров.

Дедушка с бабушкой больше любили внучку Надю, а к нам