Обратная сторона - Ольга Иженякова

Пока я смотрела на эту удивительную страну, волки и олени закончили работу. Получилось необычайной красоты полотно, за которым тут же прилетели люди, с такими же большими белыми крыльями, как у меня. В руках у одного из них была труба, и он трубил, а когда закончил трубить, на небо высыпали звезды. Много-премного звезд. Люди взяли полотно и аккуратно расстелили его по небу. Сразу стало темно и таинственно. На Земле и Там началась ночь, а я почему-то всегда думала, что ночь приходит сама по себе. Просто становится темно — и все.

Оказывается, ночь — это тоже чей-то труд. Вскоре все отправились спать, а я, чтобы им не мешать, взмахнула несколько раз крыльями, при этом сбив вечернюю росу у огромного дерева-цветка, и полетела на Землю».

Саэль внимательно прочитал письмо и улыбнулся. Я посмотрела в его прозрачно-чистые, цвета утренней росы глаза и сказала, что хочу видеть самого счастливого человека на Земле. Саэль удивленно переспросил, уверена ли я в своем желании? Я убедительно повторила: «Да».

В следующий миг моему взору предстала огромная мусорная свалка, в которой ковырялся бомж. Лицо его сияло неземным счастьем. И хотя от бомжа за версту отдавало запахом запущенного мужчины, я все же подошла к нему.

— Ого, какие барышни здесь гуляют, — воскликнул бомж и тут же почтительно и несколько театрально шаркнул ножкой. — Гриша, к вашим услугам!

Гриша был одет довольно странно: поверх видавшего виды спортивного костюма с пузырями на коленях и надписью на груди «Boss» накинут серый пиджак с насквозь протертыми локтями. На ногах — фиолетовые пляжные шлепанцы, которые, как ни странно, оказались в тон дырявым носкам. Завершал наряд непонятного вида головной убор, который Гриша при виде моей скромной персоны поспешил снять.

— Ну, как ваши мечты, Гриша? — спросила я его, немного растерявшись.

— Они сбываются, милая барышня, — последовал ответ. — Хотите чуть черствых пирожных? — Заметив мою нерешительность, Гриша поспешил заверить: — Нет, вы не отравитесь, уверяю вас. Их кондитерша делала специально для себя, но, встретившись с подругой детства, внезапно, как это бывает почти у всех женщин, решила худеть. И все добро разом выбросила. Не пропадать же ему? Вы, я вижу, милая дамочка, сладкое уважаете и за фигурой не следите. И правильно! С вашей родословной можно себе и не такое позволить! И не такое!

В следующую минуту я уже раскачивалась на трехногом поцарапанном стуле, ела твердые ванильные пирожные и внимательно слушала чудака Гришу. Сзади меня находилась большая свалка, по которой гордо вышагивали вороны, впереди — заросшее ромашковое поле, абсолютно дикое. Казалось, что здесь никогда не ступала нога человека.

— Я, милая барышня, — говорил мне Гриша, — последний претендент в рай. Самый-самый распоследний. Первых в подлунном мире, как вы понимаете, уже давно нет.

— А второй кто? — улыбнулась я.

— Вторых много. Это почти все, кто живет в многолюдных общежитиях и просто в бараках. Они самые несчастные, потому что всегда на виду. Они не могут по-настоящему ни молиться, ни мечтать. Вся их жизнь проходит в большой человеческой свалке. Им некуда даже мысли положить.

Не смотрите на меня так, будто не знаете, куда люди кладут мысли. В тишину, понятное дело, в тишину. Там они, родимые, как арбузы на солнце дозревают и идут в дело уже годными к применению. А то, представьте, приходит человек домой — в общежитие, усталый и хочется ему почитать что-нибудь душеспасительное, того же Монтеня, а рядом в соседней комнате играет музыка низких частот. Тум-тум-тум. Тум-тум-тум. Какое тут может быть чтение? В краю, в который я не желаю никому попасть даже на короткое время, подобная музыка называется топотно-копытной. Она пробуждает в человеке не высокие чувства, а совсем даже наоборот. Но если бы она только их рождала. Она еще и программирует человека на определенные действия. Заставляет запоминать ее частоты, и потом, когда несчастный не слышит ее какое-то время, он — страшно сказать — скучает по ней, а как только до его слуха донесется нечто подобное, то он уже всей душой внимает этому, бежит к своим низким частотам, как верный пес к хозяину.

…Общежития мешают прикоснуться к вечности. Вот поэтому вторые, — это люди, которые всеми силами стремятся к тишине и покою, а умные — еще и к одиночеству. Оно, родимое, шлифует человеческие натуры, да еще как! Опять же хочу вам сказать, что за время, которое мы вынужденно проводим в электричках и на вокзалах, в очередях и на собраниях, нам прощается многое, хотя порой чувствуем мы себя после этого неважно.

Третьими в рай попадут матери, которые от детей не получают весточек. О, это самый тяжелый вид наказания — хуже смерти, уверяю вас! Неизвестность — тяжелейшее чувство. Оно дается нам для смирения, часто передаваясь по наследству.

А после них в рай обязательно пойдут все потерявшие когда-то любимых…

Все-все, не плачьте. Ну-ка, немедленно вытрите слезы! Они вам совершенно не к лицу! Лучше кушайте пирожные, кушайте. И прошу вас, не стесняйтесь. Кстати, вы любите сок, срок годности которого не так давно истек? Он, послушайте старого дурня, довольно полезен. Такие соки организм не засоряют, а как раз наоборот — выводят из него разные засорения.

Мне нравится, как вы едите. Смотреть на жующую женщину — одно из редких удовольствий умного человека. Это почти то же, что видеть, как, например, горит новый пятиэтажный деревянный дом. Завораживающее зрелище!

Видел недавно — горел огромный особняк. Невероятно высокие лепные потолки, люстры, равные по стоимости двадцатилетней зарплате учителя высшей категории, широкие подоконники с рядками прохладных фиалок всех оттенков радуги уходили навсегда… В одну из стен был вмурован сейф, на содержимое которого вполне можно было бы приобрести маленький островок в стране магнолий или картину художника, жившего в средние века, на самом престижном мировом аукционе. А в подвале имелась коллекция терпких вин с запахом вулканического дыма… Впрочем, коллекцию удалось частично спасти, да и содержимое сейфа тоже.

Но я не об этом. То, почти детское счастье, которое от лицезрения пожара получили обитатели рядом стоящих особняков, да и просто зеваки, я буду помнить вечно.

Я находилась под сильным впечатлением. Со мной так еще никто не говорил.

А Гриша между тем продолжал:

— Вы недавно, кажется, переживали из-за мерзкой клеветы. Напрасно вы считаете себя опозоренной. Словесное болото вам пойдет только на пользу. — При этих словах я нервно напряглась. — Ваша честь в порядке. Но согласитесь, юная барышня, вашему милому образу не хватает пары-тройки маленьких морщинок, которые бы полностью и сразу раскрывали ваш внутренний мир. И это сделает обычная душевная грязь. Она, наивная вы моя, иногда творит просто-таки чудеса! Обмазали тебя ею по молодости — глядишь, и душа сохранилась. А вместе с ней и сострадание, и милосердие. В общем, человек! А если этого нет? Тогда можно образ Бога в два счета потерять. И это уже будет не человек разумный, а человек обыкновенный.